Скрипя всеми суставами, Эстерсон встал на колени и медленно, стараясь не делать резких движений, полез в нагрудный карман, где почивал его «ЗИГ-Зауэр».
Всхлипнула застежка-липучка. Спустя секунду он был разоружен.
— Так-то, лучше, — удовлетворенно сказала женщина, засовывая «ЗИГ-Зауэр» себе за пояс. — Вставай на ноги и пошли. Посидишь пока у меня в подвале, на станции. А там уже за тобой и из консульства прилетят.
— Как хоть вас зовут-то? — спросил Эстерсон, вышагивая по тропинке к домику, притаившемуся среди деревьев, которые инженер для себе окрестил «тополями».
— А какая тебе разница?
— Вообще-то никакой. Просто любопытно.
— Знаешь, у нас, у русских, есть такое присловье: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали».
— Что-то я не очень понял… К чему это, а? Вас Варварой зовут, что ли?
— К тому, что тебе не должно быть никакого дела до того, как меня зовут. Понятно? Мне с тобой детей не крестить. Сейчас свяжусь с консульством и — скатертью дорога! Надеюсь, вечером этого дня мы с тобой распрощаемся навеки.
— А вы не очень-то любезны, — пробормотал Эстерсон. Женщина не ответила. Она лишь ткнула его карабином между лопаток и принялась насвистывать какую-то мелодию, в которой Эстерсон не сразу узнал давешнее «Oj, moroz, moroz…».
Вот и сбылась мечта Эстерсона посетить научно-исследовательскую станцию на мысу.
Вблизи она вовсе не казалась заброшенной, хотя, конечно, выглядела неухоженной.
Бурьян оккупировал некогда нарядные клумбы, сорная трава исполосовала зеленью мощенные красной плиткой дорожки, а каменный забор, опрятно побеленный во времена процветания, посерел, оброс мхом, а кое-где и вовсе обвалился.
Разве что океан шумел здесь очень по-курортному.
Хлам и техномусор образовали пестрое подобие пирамиды Хеопса, южный скат которой оканчивался в аккурат у калитки.
А над самой калиткой реял насаженный на стальной вертел орел хулиганского вида: герб Российской Директории.
— Заходи, чего встал. — Женщина снова подтолкнула конструктора дулом карабина.
Скрипнули петли. Эстерсон оказался за воротами.
Эстерсон в оживлении вертел головой — вокруг было столько интересного!
Тут и там стояли затянутые пыльным брезентом аппараты сомнительного предназначения, с колесами и без, а за самым ближним к Эстерсону домом с куполообразной крышей (над ним-то и курился дымок!) просматривалась череда обложенных бело-желтой плиткой бассейнов. Воды в них, правда, не было.
Аппараты и бассейны были единственным, что напоминало о славном научно-исследовательском прошлом этого места.
Все прочее скорее вызывало мысли о заброшенных земных колониях на далеких планетах, к которым начисто потеряла интерес корпоратская сволочь, но которые почему-то остались дороги нескольким десяткам чокнутых энтузиастов, оставшимся жить в них просто потому, что жить там им нравилось.
На ветру хлопало вывешенное сушиться бельишко — Эстерсон чиркнул нежным взглядом по четырем парам кружевных женских трусиков.
На белом садовом столике у входа скучала грязная чашка, из которой свисал хвостик чайного пакета. Рядом лежал недоеденный круассан.
А на ступеньках дома в образцовом беспорядке громоздилась стоптанная женская обувь.
Но самое забавное Эстерсон увидел последним. Под самыми окнами дома… был разбит огород! Грядки помидоров, картофеля, капусты, жизнерадостный изумрудный бордюр петрушки…
Все это выглядело довольно трогательно. Эстерсон улыбнулся и зашагал по дорожке к дому.
— Эй, ты куда это? — строго сказала женщина. — Домой я тебя не приглашаю. Тебе — в подвал. Там и будешь сидеть.
Эстерсон вздохнул и поплелся туда, куда указывала женщина. А что ему еще оставалось делать?
Кряхтя и охая, он спускался по крутым ступеням с фонариком в руках. Следом за ним шествовала женщина. Судя по некоторым признакам, она нервничала не меньше Эстерсона, оттого и грубила самозабвенно.
— Пошевеливайся, дружок! Пошевеливайся!
— Извините, мадам… Но у меня сломано ребро, а действие обезболивающего потихоньку оканчивается, — пробормотал Эстерсон.
— Ничего, в тюрьме подлечишь.
— Может быть, я могу рассчитывать на ваше милосердие? Как бы не было осложнений…
— Милосердия у меня нет ни на грамм. Но если найду что-нибудь в аптечке, я тебе принесу. Я не зверь.
— Благодарю.
— Рано благодаришь. Я еще могу передумать.
Еще десять ступеней. Эстерсон остановился отдышаться.
— Ну, что опять?
— Ничего. Просто нужно отдохнуть.
— Внизу отдохнешь. Времени у тебя будет навалом. Пока я с консульством свяжусь, пока из консульства прилетят…
— Послушайте, но я же не сделал вам лично ничего плохого. Почему вы настроены ко мне так враждебно?
Женщина ответила не сразу. Видимо, подбирала выражения позабористей.
— А как, по-твоему, я должна быть настроена к рецидивисту, который убивает людей? С какой стати я должна доверять тебе?
— Но вы же доверились людям из «Дитерхази и Родригес»?! Хотя, казалось бы, с какой стати? — с издевкой спросил Эстерсон и тут же продолжил: — Между прочим, если уж говорить об убийствах людей, концерн «Дитерхази и Родригес» даст фору любому маньяку-рецидивисту. Да что маньяку? Во всех алькатрасах мира не наскребется столько маньяков, чтобы по числу жертв сравняться с этим славным концерном, производящим, между прочим, отнюдь не презервативы и не детские игрушки! «Дитерхази и Родригес» — это мины сорока моделей, истребители, фрегаты, ручное оружие и боеприпасы! Заводы концерна за месяц производят столько смерти, что ее с лихвой достанет, чтобы угробить всю вашу Российскую Директорию. Всех дряхлых старичков и грудных младенцев! Это говорю вам я, человек, проработавший в этой конторе долгие годы! «Дитерхази и Родригес» — вот кто настоящие убийцы! И надо же, этим людям вы верите, а мне нет!
— Видал, как расчирикался, — проворчала женщина, однако в ее голосе Эстерсону послышались нотки сомнения.
— Между прочим, не смутил ли вас, моя прекрасная незнакомка, тот факт, что эту планетку прочесывала вовсе не полиция и не какой-нибудь осназ, а корпоративная охрана?
— Можно подумать, есть разница…
— Разница есть! Видели ли вы хоть когда-нибудь корпоративную охрану на тушении пожара? На спасательных работах? На поимке сбежавшего из зоопарка вольтурнианского всеяда? При освобождении заложников?
— Ну… Допустим, не видела.
— И вам не показалось странным, что концерн, производящий оружие, вдруг взял и заинтересовался каким-то рецидивистом? Да так заинтересовался, что решил выделить из своего бюджета миллионы терро на то, чтобы тарахтеть вертолетами и портить вам нервы?
— Не знаю, — мрачно сказала женщина. — Не знаю. В твоих словах, конечно, есть доля истины…
— Доля истины! — саркастически воскликнул Эстерсон.
— Но… Но, честно говоря, мне все равно, кто и для чего тебя ловит. Рецидивист ты или нет, а все равно тебя надо сдать в консульство. И пока за тобой не прилетят, ты будешь сидеть здесь.
Только тут Эстерсон осознал, что они уже пришли к месту его заключения.
Женщина включила свет и подвал уставился на конструктора широко распахнутыми глазищами голубых ламп.
Подвал был перегорожен надвое стальной решеткой, оба края которой были вмурованы в пенобетон: верхний — в потолок, нижний — в пол. Таким образом, из дальней части подвала получалось нечто вроде тюремной камеры.
Она была наполовину завалена самым разным строительным хламом: отчетливо различались обрезки труб, баллоны и пакеты, рулоны теплоизоляционной и люминофорной пленки, перфорированный металлический профиль, мешки с порошковым клеем.
В камеру вела дверь — тоже из стальных прутьев, — которая запиралась на замок. Дверь, кстати, была приоткрыта — видимо хозяйка не очень-то верила в то, что кто-то из местного населения позарится на все это барахло.
— Заходи, располагайся, — сказала женщина и распахнула перед Эстерсоном дверь. — Чувствуй себя как дома.
— Я думаю, у вас отличное чувство юмора, — заметил конструктор.
— Для рецидивиста ты слишком много думаешь.
Женщина ушла, а Эстерсон получил возможность осмотреть свое узилище и поразмышлять над затейным узором судьбы, вытканным последними событиями.
Вот, например, эта станция.
Стоило ли мечтать о ней, чтобы в конце концов оказаться за решеткой? Стоило ли строить воздушный шар, чтобы теперь, в прохладной и сырой тиши, мучиться от рвущей грудину боли и ожидать, пока консульство пришлет вертолет?
Или даже так: стоило ли драпать с Цереры, чтобы рано или поздно вернуться на нее же, только в качестве пойманного беглеца?
«То-то генерал Родригес обрадуется…»
Но эти мысли вызвали у Эстерсона неожиданно сильное отвращение. Вроде бы все так, но только… Но только ну его к черту, этого Родригеса!
«Нет, она права. Я и впрямь слишком много думаю! — решил конструктор и усилием воли прекратил свои пустопорожние медитации. — Нужно действовать, а не думать. Нужно бежать!»
Легко сказать: бежать. Что — перегрызть прутья стальной решетки? А может, лучше прорыть подкоп в бетонном полу?
Чтобы чем-то заняться, Эстерсон принялся за осмотр хлама.
Он внимательно прочел этикетки на баллонах со строительной пеной, постукал о пол волейбольным мячом (его брат-близнец остался лежать до времени за ворохом русских газет и журналов трехлетней давности), осмотрел содержимое картонных ящиков — поношенные джинсы, измазанные краской футболки, ракетки для настольного тенниса, спущенный надувной диванчик, облысевшая щетка для чистки бассейна, короче — хоть сейчас открывай секонд-хенд.
Но ни взрывчатки, ни ножовки для работы по металлу, ни даже простенькой циркулярной пилы среди хлама, увы, не обнаружилось. Таким образом, с идеей перепилить прутья тюрьмы пришлось расстаться сразу.
А замок? Может быть, его получится открыть? Хакнуть?
Обмануть?
Но замок оказался целиком и полностью механический, безо всякой электроники. Хакать в нем было нечего. Требовался банальный ключ.