При этом Коля не знал о запрете на полеты персонального транспорта. И когда какая-то бронеколонна в районе Петрозаводска открыла по нему беглый зенитный огонь, он принял ее за конкордианских десантников на отечественной технике.
Потом он долго уговаривал коменданта Мурманска поднять по тревоге ближайшую эскадрилью, чтобы разгромить супостата на марше. За дезинформацию и паникерство его хотели судить военным трибуналом. Но он сбежал (во дает!) и, прибившись к компании каких-то звездолетчиков, благополучно приплыл с ними на морской терминал Колчака.
— Хм, а в Мурманске, кажется, эвакуации не было.
— На севере, я смотрю, вообще порядка больше. Впрочем, и в Крыму, если так подумать… Понимаешь, что меня удивило… Эвакопункты в Симфере были развернуты так четко, словно бы тамошняя комендатура только того и ждала. Вот что странно! На каждом перекрестке как из-под земли выросла большая палатка. Там стояли строгие девушки и юноши с повязками «Территориальная оборона». И всем выдавали сухпай, аптечку, резиновые перчатки, респиратор, тампоны с антидотом, фонарик и еще, кажется, схему маршрута эвакуации.
— Да? Тебя это удивляет? — насмешливо спросил Коля. — А это не удивляет?
Он ткнул пальцем в плакат на стене.
Плакаты эти появились в Академии повсюду. Их же, кажется, я видел в Каховке, где ожидал военного транспортника до Москвы.
Плакат был такой: прямо на зрителя, будто бы конь, встающий на дыбы, прет огромный танк Т-10 российского производства. Под его гусеницами — раздавленный танк врага. Какого врага легко догадаться, ведь во все стороны разбегаются солдаты в клонских мундирах с совершенно одинаковыми и притом очень неприятными лицами. (Типичная художественная гипербола: на клонах — именно парадные мундиры, какие у них носит, кажется, только Первый Народный кавполк.)
Над танком летят наши флуггеры, а надо всем этим еще и аллегория: российский орел когтит перепуганного, ревущего крылатого быка.
И бодренькая надпись: «Орел мух не ловит».
— Ладно, полиграфия у нас оперативная. Но художники какие шустрые оказались, а? И сюжет игривый такой, победный, — продолжал Коля. — А ведь только позавчера признали, что война началась. Тут бы что-нибудь вроде «Защити колыбель цивилизации!» или «Стоим насмерть!» — а то на плакате мы уже войну выиграли и веселимся. Ха-ха-ха, орел бычка поймал, хи-хи-хи, он мух не ловит…
На общем собрании Академии первым говорил контр-адмирал Туровский. Говорил не по существу, зато мало. Козырными словами были: временное, сплотиться и крушить.
Коварное, неспровоцированное нападение. Разбойное. Хуже татарина. Шайка конкордианских варваров.
Временное овладение инициативой. Временные успехи противника. Сплотиться под знаменами. Сокрушительный отпор. Временные трудности. Крушить врага везде. Покоя ни днем, ни ночью.
Будет с позором изгнан. Сокрушен. Сплоченными.
Затем, как начальник крупнейшего факультета и старший по званию, выступил Федюнин. Тоже, слава Богу, коротко. И — чудо! — почти по существу.
Введена военная цензура. Трибуналы. Расширены полномочия осназа и контрразведки. Все каналы транслируют только то, что разрешено пресс-центром Совета Обороны. Перлюстрация переписки.
Никаких разговорчиков. Ни малейшего намека на пораженческие настроения. Обо всем сразу же докладывать старшему командиру. В ваших же интересах.
Теперь — закрытая информация. Для своих.
Тяжелые бои по всей периферии. Конкордианские десанты на пяти планетах. Полностью потеряна связь с тремя из них. Два крупных эскадренных сражения. Нанесен значительный урон превосходящим силам противника. Обе эскадры отведены в тыл на переформирование.
— Ну и самое главное. То, что касается непосредственно вас. — Федюнин, мастер всех и всяческих интригующих пауз, замолчал, дожидаясь, когда в зале воцарится абсолютная, гробовая тишина. — Кадетов двух первых курсов пока что решено доучивать. Правда, по ускоренной программе. Третий курс получает распределение на флот сразу после сдачи зимней сессии. Командование обещает выдать вам лейтенантские звезды после первого же боя. Четвертому курсу зимняя сессия засчитывается автоматически, прямо сейчас. Завтра кадеты четвертого курса получат офицерские патенты, парадное оружие, погоны и форму. После чего поступают в распоряжение главкома военного флота России.
— Ура! — выкрикнул Переверзев.
И тут — честное слово, в едином порыве, не сговариваясь, не ради хорошего пропагандистского кадра — мы бешено зааплодировали и заревели, как буйволы:
— Уррра! Ураааа! УРААААА!
Глава 18Влюбленные бесцветики
Декабрь, 2621 г. — Январь, 2622 г.
Биостанция «Лазурный берег»
Планета Фелиция, система Львиного Зева
Качхид прожил на биостанции три дня. За это время он успел съесть половину капустной грядки, переслушать всю фонотеку в диапазоне от русских народных песен (XIX век) до грандиозной кантаты «Звездопроходцы» (XXIV век) и сочинить короткую поэму «Влюбленные бесцветики».
Если капусту Качхид жевал с аристократической ленцой, то музыку поглощал как жадный варвар. Выставляя на проигрывателе-комбо скорость воспроизведения «х8», он тратил на ознакомление с двухчасовой оперой пятнадцать минут. Что Качхид при этом успевал расслышать — для Эстерсона поначалу оставалось загадкой.
Конструктор предполагал, что сирх валяет дурака. То есть воспринимает музыку и пение просто как забавную какофонию, стимулирующую пищеварение. Каково же было его изумление, когда на второй вечер Качхид сказал:
— А теперь споем.
Полине, похоже, было не привыкать к такому обороту дел. В режиме «Разделенные дорожки» она убрала голос солиста и оставила только музыкальное сопровождение. После чего из проигрывателя полился чистый инструментал «Ямщика».
Полина запела. А Качхид подхватил!
Эстерсон был сражен наповал. Качхид, со всей определенностью, не знал русского языка. Он не понимал его и не смог бы выразить свои мысли по-русски. Качхид не имел музыкального образования. Но, обладая то ли общим для всех сирхов, то ли персональным даром какого-то чудного «фотографического слуха», он умудрялся вполне музыкально петь на русском языке!
Конструктор не сомневался, что если бы Качхиду дали пару раз прослушать бразильские или конкордианские песни, он с тем же успехом запел бы на португальском и фарси.
Что же касается поэмы «Влюбленные бесцветики», то она привела в душевное смятение обоих обитателей биостанции.
Поэма повествовала о том, как лирический герой (читай: Качхид) провел четыреста сорок три дня в скитаниях. А на четыреста сорок четвертый он повстречал на границе твердой и мокрой стихии сказочное селение, обнесенное высокой стеной. В селении жили два бесцветика.
Один бесцветик был сильный, красивый, добрый и ласковый. Звали его Женщина. А второй был тоже сильный, но «шерстнолицый», умный и мужественный. Его звали Мужчина.
Эти берцветики были влюблены друг в друга больше, чем каждый из них был влюблен в музыку и ученые беседы, которые заменяют бесцветикам качу. Но любовь Мужчины и Женщины не находила выражения, потому что каждый из них считал проявление своей любви слабостью. Оттого они оба были несчастливы.
Лирический герой (напомним: Качхид) переживал за Мужчину и Женщину. Но, проведя в обществе этих замечательных бесцветиков некоторое время, пришел к выводу, что они счастливы и в своем несчастье. А он, лирический герой несчастлив даже в своем счастье.
Закончив декламацию, Качхид развернулся и, не прощаясь, ушел в лес.
Солнечная зима, которую предрекала Полина, вступала в свои права.
Львиный Зев был звездой того же спектрального класса, что и Солнце. Но будучи старше, несколько меньше и холоднее Солнца, Львиный Зев обладал одной любопытной особенностью, свойственной некоторым остывающим звездам, — Экваториальным Пятном.
Эстерсону, по роду занятий подкованному в астрофизике, было известно, что любая звезда, как и планета, вращается вокруг своей оси. Но поскольку звезда не твердое тело, а гигантский раскаленный газовый шар, то разные слои этого шара вращаются с разной скоростью, которая к тому же зависит и от широты, на которой этот слой находится.
Более того: эти слои в некоторых случаях могут опускаться в глубь звезды и вновь подниматься поближе к поверхности, в фотосферу. Например, поведение пресловутых темных пятен на Солнце связано как раз со сложнейшими процессами перетекания, перемешивания и вращения различных газовых слоев в оболочке нашей материнской звезды.
Громадное — куда большее, чем солнечные, — и действительно очень темное пятно Львиного Зева было вытянуто вдоль звездного экватора, занимая почти всю его длину. При этом оно, будучи сформировано в основном из тяжелых атомов, то «подгорало» и опускалось в глубь Львиного Зева, то вновь поднималось на поверхность, почти вдвое ослабляя мощность излучения звезды. Этот процесс астрофизики назвали «дыханием».
Солнечная зима наступала тогда, когда Львиный Зев совершал «вдох». Происходило это примерно раз в двести местных суток (которые почти не отличались по длительности от земных).
В конце ноября по универсальному календарю Львиный Зев как раз «вдохнул».
Звезда потускнела. Количество света, излучаемого Львиным Зевом в пространство, уменьшалось с каждым днем. Становилось всё прохладнее. Температура воды в океане упала до плюс шестнадцати по Цельсию. Температура воздуха даже днем не поднималась выше двадцати четырех. Ночами могло быть и плюс десять. По местным меркам, это была адская стужа.
Первую половину дня, почти не переставая, дул сильный западный ветер. Он пригонял все новые караваны туч. В сумерках начинались и шуршали всю ночь напролет затяжные дожди.
В один из редких ясных вечеров Полина обратила внимание Эстерсона на замечательное небесное явление, которое, по ее словам, удавалось наблюдать не чаще трех-пяти дней в году.
Огромный красный диск Львиного Зева уже скрылся на треть за горизонтом. Экваториальное Пятно сейчас, когда блеск светила был ослаблен дымкой, можно было увидеть невооруженным глазом. Пятно перерубало Львиный Зев почти ровно пополам.