– А где же будут спать Андор и Юсефина? – раздаётся тонкий скрипучий голос из-за стола Юханнеса. Он принадлежит хрупкой даме, скрюченной в инвалидном кресле. Зубные протезы скачут у неё во рту, пока она говорит.
– Они же умерли, – отвечает другая женщина. У неё полная фигура, на ней летняя рубашка в цветочек с коротким рукавом. Её серебристо-седые волосы взъерошены и спадают на сторону.
– Это сын Агнес? – говорит тонкий голос с инвалидного кресла.
– Нет, глупая ты курица, – отвечает другая женщина, – её ребёнок ведь монголоид.
– Он не монголоид, он аутист, – дребезжит женщина с кресла, снисходительно кивнув в мою сторону, – бедняжка. Ты потерялся?
– Торкильд Аске, – говорю я настолько громко, насколько позволяет голос, и театрально кланяюсь тем двум женщинам, подойдя к месту, где они сидят.
– Это Бернадотт, – представляет Сив, проследовав за мной, – а эта красавица в кресле-каталке – Улине.
Я здороваюсь за руку с каждой и киваю Юханнесу.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я и сажусь, после того как Сив отошла к другому столику.
– Я обычно заезжаю к сестре в отделение расстройств интеллекта пару раз в неделю, ну и с удовольствием остаюсь на обед, – отвечает Юханнес. – После обеда, кстати, будут поминки по Андору и Юсефине в большой зале.
– Ох, как же ты исхудал! – Улине наклоняется ко мне и гладит меня по плечу своей холодной рукой. – Разве Агнес тебя дома не кормит?
Она продолжает водить по моей руке, мусоля во рту зубной протез и печально глядя на меня.
– Мальчик мой, – улыбается она и хлопает мне по ладони, потом роется в сумочке, которая лежит у неё на коленях. – Вот, – шепчет она и кладёт мне в руку монетку, – купишь себе мороженого потом.
– Спасибо, – отвечаю я и уже собираюсь объяснить ей, что мне не нужны десять крон и что я достаточно большой, чтобы самому покупать мороженое, но Юханнес вступает в разговор:
– Еда здесь уже не такая, как раньше, – говорит он. В комнату из кухни выходит молодой мужчина-азиат с тележкой еды и начинает раздавать её присутствующим.
– А? – переспрашиваю я с притворным любопытством, теребя в руках монетку, которую мне дала Улине. Я чувствую, как из-за запаха еды у меня начинает ныть в диафрагме.
– Повар, – Бернадотт наклоняется над столом в нашу с Улине сторону, – такие уж они люди.
Она качает головой, а мужчина уже идёт к нам.
– Это Бабю. Он из Бирмы, – говорит Улине, когда мужчина подходит к столу и подаёт еду. – Нет-нет, – произносит она и показывает на меня, когда Бабю собирается поставить тарелку перед ней, – отдай это нашему мальчишке. Я не буду это есть.
– Я прошу прощения, – я останавливаю Бабю, который подносит мне тарелку с обедом, и поглаживаю живот, – у меня болит живот.
– Они ничего не знают о рыбе, – неутомимо продолжает Бернадотт, – вот в чём проблема. Это совершенно другая культура, вы же понимаете.
– М-м, – я неловко киваю, а Бабю продолжает подавать еду, как будто не слыша разговора.
Бабю наконец-то удаётся поставить перед Улине тарелку с обедом, и она поднимает крышку. Улине строит гримасу, кладёт крышку обратно и поворачивается к Бабю с сердечной улыбкой на лице:
– Когда София вернётся на кухню? – дребезжащим голосом спрашивает она.
– Она выйдет из отпуска в середине января, – отвечает Бабю на ломаном северном диалекте.
– Передай ей, что мы скучаем.
– Цыц, это же он, – замечает Бернадотт и хватает Улине за руку, когда короткий коренастый мужчина с лохматыми чёрными волосами появляется из двери кухни, – чёртов саам из Лаксельва.
– Что вы с Харви обнаружили? – Юханнес наклоняется над столом, а Бабю уходит обратно на кухню, – что-нибудь узнали про Бьёрканга с его сержантом в Смоботе?
Я качаю головой:
– Они забрали лодку вчера вечером. С тех пор от них ничего не слышно. К нам высылают розыскную лодку из Трумсё. А может быть, и вертолёт в течение дня.
Юханнес смотрит на меня, засунув в рот целую картофелину. Он быстро жуёт ее и глотает, запивая водой.
– Нехорошо, – бормочет он, а потом насаживает еще одну картофелину и кладёт в рот. – Совсем нехорошо.
Через секунду Бабю возвращается с упаковкой чернослива и с широкой улыбкой протягивает мне:
– От живота.
Он быстро откланивается и снова исчезает на кухне, прежде чем мне удаётся ему ответить.
– Он помогает, – говорит Улине, поедая свой десерт с невозмутимой миной, – чернослив приносит желудку облегчение, вот увидишь.
– Да, думаю, я пойду в квартиру и попробую это средство, – отвечаю я и встаю со стула, собираясь уходить.
Глава 26
Чернослив не помог. Я сижу на диване, слушаю радиоприёмник, и тут звонит мобильный. Мужчина сообщает, что мне звонят из полицейского отдела Трумсё и просят приехать туда завтра в одиннадцать часов. Я спрашиваю, не получали ли они сообщений от шерифа и не удалось ли им связаться с лодкой, но мужчина просто настойчиво повторяет, что завтра мне нужно приехать на встречу с ними в одиннадцать, и что очень важно прийти к назначенному времени.
После этого он кладёт трубку.
Я решаю принять горячую ванну, в надежде, что это мне поможет. Я набираю ванну и раздеваюсь. Я сижу на крышке унитаза и смотрю, как из крана льётся вода и как поднимается пар. В какой-то момент я чувствую запах душевой ставангерской тюрьмы и прокручиваю в голове минуты со скакалкой на шее; я думаю о тишине и снова чувствую боль. А потом я вспоминаю о Фрей и о тех преградах, которые ей пришлось преодолеть, чтобы снова вернуться.
Ванна уже наполнена водой. Я спешно поднимаюсь с крышки туалета, но в гостиной раздаётся звонок мобильного телефона. Я разворачиваюсь и бегу по холодному полу, чтобы взять трубку.
– Это я, – задыхаясь, выговаривает Лиз, – я здесь.
Я раздвигаю шторы, за окном светятся фары автомобиля. Он стоит на парковке с заведённым мотором.
– Что ты здесь делаешь?
– Увидела твой автомобиль, – Лиз тяжело откашливается в трубку. – Арвид уехал с друзьями на природу. Я подумала заехать тебя навестить.
– Откуда ты узнала, где я?
– Я ездила по району…
– Ты могла просто позвонить.
– Да, но я хотела, чтобы это было сюрпризом. Я испекла кексы. Не знаю, как они на вкус, но я подумала, что мы могли бы…
– Самая дальняя квартира, – перебиваю я, – я в ванной.
Я открываю дверь, возвращаюсь в ванную и выключаю кран. Ванна заполнена водой на три четверти. Я осторожно в неё залезаю и откидываюсь назад, так что только голова и колени остаются над поверхностью воды.
– Эй!
В прихожей шуршат пакеты, когда хлопает входная дверь.
– Торкильд, это ты? – спрашивает Лиз.
Я слышу, как она снимает куртку и сбрасывает ботинки энергичным жестом.
Эмоциональный маятник моей сестры шатает ее из крайности в крайность: первая – хаотическая оргия быстрых углеводов и самобичевания, вторая – слепая вера во вселенское добро и справедливость, хотя найти их можно только в сказках и диснеевских мультфильмах. Кроме того, она обладает уникальной способностью восстанавливаться после этих спадов, пусть и прибавив пару килограммов. Она встаёт на ноги, закрашивает синяки, забывает про психологические травмы и снова начинает излучать добро. Её мысли переполнены наивными фантазиями об идеальных людях, будь то муж, друг или брат.
– А, вот ты где, – щебечет Лиз из-за двери и заглядывает в ванную. Волосы свисают на одну сторону, щёки покраснели. В её руках две сумки с продуктами, которые она ставит на пол перед собой, – ты моешься.
– Пытаюсь смыть грехи, – иронизирую я и провожу грубыми пальцами по лицу и волосам.
– Ну, уж как есть, – она засучивает рукава и подходит ко мне, – раз так, то я тебе с этим помогу, – говорит она и берёт бутылку шампуня, которую я поставил на край ванны. – Давно этого не делала.
Она выдавливает на руку шампунь и ставит бутылку на пол перед ванной.
– Вечно нужно было прикрывать тебе глаза, когда ты был маленьким, – говорит она, массируя голову.
– Разве не всем это было нужно в детстве?
– Нет, – хихикает она, – мне не было. Ты не позволял мне даже промыть уши душем, потому что боялся, что вода затечёт в голову.
Лиз останавливается и смеётся, её руки лежат у меня на голове.
– Ваша честь, – бормочу я, слегка улыбаясь, – свидетель лжёт.
– Когда ты был маленьким, ты думал, что с тобой случится… – она весело смеётся, – водянка! Ой, господи, – всё щебечет она и продолжает мыть голову, – бог знает, откуда ты всего этого тогда набрался.
– Ложь и снова ложь.
– Не говори такого, Торкильд. – Лиз нежно проводит ладонью по уху, прежде чем продолжить намыливать голову. – Ты же знаешь, что всё так и было.
– Так, на выход, – говорю я и указываю на дверь, – дай старику домыться.
Лиз, хихикая, уходит из ванной вместе со своими пакетами, а я закрываю глаза и погружаюсь в тёплую воду. Как только я ушёл под воду, я открываю глаза и смотрю наверх. Вода мутная, и из-за мыла щиплет в глазах. Я лежу до тех пор, пока хватает воздуха. Потом я вылезаю из ванны и одеваюсь.
Я выхожу из ванной комнаты, а Лиз уже поставила на стол бумажные тарелки, чашки, салфетки, коробки с пирожными и кексами и френч-пресс со свежезаваренным кофе.
– Проходи и садись, – говорит она, – надеюсь, тебе понравится, я всё приготовила сама. Не знаю, может быть, основа пирожных получилась жестковатой, но…
– Я не голоден, – отвечаю я.
– А… – Лиз печально смотрит на меня.
Я сажусь на диван рядом с ней и наливаю кофе в чашку.
– Вчера вечером я нашёл в море мёртвую женщину, – рассказываю я и откидываюсь на диван с кружкой в руках, – у неё не было лица.
– Что? – Лиз роняет надкушенный кекс с розовым кремом и посыпкой на тарелку, и он заваливается на сторону.
– Я позвонил шерифу. Они вместе с одним сержантом должны были приехать и забрать меня, но так и не появились.
Лиз смотрит на меня, ничего не говоря.
– А теперь она пропали. Завтра я еду в Трумсё на встречу в полиции.