– При неудачном падении, – делает прыщавый парень скромное предположение и выдвигается вперёд из-за спины сокурсника, – часто можно обнаружить соответствующий противоудар в лобной доле. Если же пострадавший, напротив, находился в покое, то лобная доля останется без повреждений.
– Ну что, волнуетесь? – патологоанатом разрезает мозг на две части одинаковой толщины и кладёт перед собой внутренними частями кверху. Кончиком ножа он указывает на завитки лобных долей. – Чистые и красивые, – говорит он, – никаких признаков повреждений.
Патологоанатом внезапно тычет скальпелем в направлении меня.
– Эй ты, уставший. Как тебя зовут?
– Аске, – отвечаю я послушно и стараюсь выпрямиться и спокойно дышать через повязку.
– Хорошо, Аске. Что мы сегодня узнали? Вернее, так: что сегодня узнал ты? Расскажи-ка нам.
Я откашливаюсь, а студенты отшатываются от меня, как будто догадываясь, что это закончится очередным словесным унижением: – Что полиция была права. Тут явно произошло что-то подозрительное.
– Да? Почему же? – патологоанатом откладывает скальпель и скрещивает руки на груди. Астрид отрывается от своих записей и с интересом смотрит на меня сквозь толпу студентов. – Почему не неудачное погружение? Упал и утонул?
– Ушиб говорит о том, что резких перемещений не было. Это исключает падение, – отвечаю я и откашливаюсь, чтобы легче дышалось, пока я говорю, – а учитывая обстоятельства и тот факт, что он был привязан к женской руке…
– То есть ты хочешь сказать, что мы можем исключить кессонную болезнь, острый отёк лёгких, пневмоторакс и газовую эмболию как причины смерти?
Я киваю, едва ли понимая, что всё это значит.
Патологоанатом долго стоит и смотрит на меня, в итоге заключая:
– Странные рассуждения для студента медвуза, – он водит пальцами в воздухе, – ну, Аске, – патологоанатом слегка наклоняет голову, – тогда что же, мы можем здесь закончить и отправить Астрид арестовать за убийство беднягу-суицидника, лежащего в нефрологии, или как?
– Сомневаюсь, что это поможет, – шепчу я, но меня снова перебивают.
– Кажется, наш Аске насмотрелся криминальных сериалов вместо чтения учебников по программе. Как многие из вас, он не понимает, что наша работа заключается в том, чтобы выявлять и документировать замеченные нами патологии, прежде чем мы зашьём тело и отправим его обратно в морозильную камеру. Всё, работа окончена. Патологоанатома, разгадывающего причину убийства, мы можем увидеть только по телевизору, когда приходим домой с работы и хотим поесть попкорна, гладя своего кота. А в жизни у нас здесь рутина. Плоть и кровь. Трупы, которые надо резать. Дар разгадывания причины смерти заключается в знаниях, Аске. В знаниях, а не в смутных догадках и бредовых домыслах.
Наконец он прекращает водить пальцами, снимает перчатки и бросает их в мусорку вместе с повязкой.
– Ну, мальчики и девочки, я устал общаться с пустоголовыми лентяями. Пора обедать. После перерыва – гистология.
Он подходит к Астрид, которая уже запаковывает камеру, и тихо шепчет:
– По какой-то причине каждый раз после этих сеансов мне требуется плитка «Тоблерона». Что думаешь?
Глава 48
Я, шатаясь, выхожу из кабинета и срываю с себя спецодежду и ботинки в раздевалке. Когда сюда заходит следующий, я уже стою в коридоре. В лифте я снимаю перчатки, сетку для волос, штаны и повязку и скручиваю их в комок, который кладу в тележку прачечной у грузового лифта, возле медицинского поста отделения нефрологии.
Пожилого мужчины у окна уже здесь нет, хотя его одежда всё ещё на месте, а кровать не заправлена. Я разворачиваюсь и иду в ванную, где встаю перед зеркалом. Лицо серо-белое, глаза бледные, почти безжизненные. Волосы походят на неудавшееся гнездо, построенное парой птиц, которым уже на все наплевать, а щетина на нездоровой коже напоминает шипы глубоководной рыбы.
Я пытаюсь улыбнуться, напрягаюсь, чтобы изобразить на лице одну из базовых человеческих эмоций, но ничего не происходит. Мышцы лица не могут занять нужную позицию. Вдруг я понимаю, что видимое мной в зеркале – это посмертная маска. Копия лица. Напоминание о том, что когда-то было мной, о том, что я должен носить с собой, куда бы я ни пошёл.
Я достаю одноразовое лезвие, которое лежит у меня в сумке, и начинаю бриться, кропотливо снимать щетину с каждой бороздки и каждого шрама, сначала на щеке со шрамами, потом на противоположной. Закончив, я раздеваюсь и иду в душ.
Вода холодная, я встаю прямо под струю, закрываю глаза и намыливаю тело, лицо и волосы, пытаясь смыть с себя тяжёлый удушливый запах кабинета аутопсии.
Пока я моюсь, представляю себе образ Расмуса Моритцена. Не ту мертвую оболочку без мозга и внутренностей, каким я только что видел его на металлическом столе в кабинете аутопсии, а собирательный образ юноши с фотографии Арне Вильмюра и Аникен Моритцен и того безжизненного тела на борту спасательного вертолёта. Расмуса Моритцена убили. Расмус Моритцен был привязан, нет, намертво прикреплён к женщине, которую я нашёл на острове с маяком. Бьёрканга и сержанта всё ещё нет, и полиция думает, что они тоже приплыли на маяк. Это значит, что все, кто знает или контактировал с женщиной, которую я нашёл в море, либо умерли, либо пропали.
Закончив, я снова подхожу к зеркалу, на котором указательным пальцем рисую круг. Я добавляю глаза, нос и полоску рта и наклоняюсь к нему.
– Кроме меня, – говорю я рожице в зеркале, она вяло улыбается в ответ. По углам начинают собираться капельки конденсированного пара, – и тебя.
Преступник. Гюннар Уре и следователи с места преступления были правы как минимум в этом. Здесь есть преступник. Тот, кто вышел из моря и забрал с собой труп, наверняка тот же человек, что убил Расмуса.
Я прислоняюсь лбом к стеклу. Капли воды на зеркале стали крупными и начинают скатываться вниз, задевая глаза, нос и линию рта нарисованной рожицы, будто слёзы.
– Поэтому ты спустил женщину без лица в подвал танцклуба, потому что знал, что я не покину это место живым? – спрашиваю я исчезающее лицо на стекле. – Это такая игра? Информация и манипуляция? Об этом идет речь?
Я стою напротив зеркала до тех пор, пока вентиляция не высасывает из комнаты всю влагу, и стекло снова становится сухим.
– Ну, хорошо, – продолжаю я, не отрывая взгляда от зеркала, – тогда сыграем.
Я разворачиваюсь и выхожу из ванной.
Глава 49
Я подхожу к стулу, на котором всё ещё висит куртка пожилого мужчины, роюсь в карманах, пока не нахожу мобильный телефон. Я несу его с собой к кровати и набираю номер Ульфа.
– Привет, Ульф. Это я. Твой любимый пациент.
– Ты хоть представляешь, через сколько дерьма…
– Как дела в Ставангере? – спрашиваю я, останавливая надвигающуюся бурю бранных слов.
– Почему бы тебе не взять толстую палку и просто воткнуть её… – его обычно по-терапевтически спокойный бергенский тембр голоса на этот раз яростно гремит, – прямо себе в задницу, птенец ты недорезанный! Рут в ярости от того, что я вообще согласился взять тебя под своё крыло и…
– Рут? Кто такая Рут?
Тирада Ульфа на секунду смолкает, и он отвечает немного спокойнее:
– Ну Рут, моя гражданская жена. Мы встретились как коллеги на недавней конференции в Драммене.
– Я думал, её зовут Сульвейг.
– Нет, – откашливается Ульф, – Сульвейг съехала в тот же день, когда ты отправился на север. Забрала с собой Фриду и уехала домой в Берген.
– Извини.
– Ну а что тут сделаешь, тут и говорить нечего. Всякое бывает. И с психиатрами тоже, – он наполняет лёгкие сигаретным дымом. – Итак. Что происходит, Торкильд Аске? Не мог бы ты мне рассказать? Что ты там наделал?
– В смысле?
– Послушай, – Ульф снова в шаге от того, чтобы взорваться, но всё-таки сдерживается, делает глубокий вдох и продолжает: – Пару минут назад я закончил говорить с неким доктором Вейдманом из нефрологического отделения университетского госпиталя Трумсё. Он хотел получить информацию о пациенте, которого ночью привезли в травмотологию. Мой родной Торкильд Аске, который, как они утверждают, добровольно бросился в море, наглотавшись моих таблеток. Моих таблеток!
– Ну, формально таблетки были мои, – поправляю я, – к тому же в море я так и не утонул.
– Что?! Что!! Да как ты… – на этот раз Ульфу не удаётся сдержать свою ярость. Он произносит гневную речь и сыплет всевозможными угрозами, начиная от преднамеренного убийства и заканчивая принудительным лечением в психбольнице с приёмом лошадиных доз парацетамола и труксала, и после этого наконец успокаивается и снова готов говорить: – Итак, – он снова делает вдох, – что происходит?
– Я нашёл Расмуса в море. Его убили.
– Убили?!
– Согласно вскрытию, у него констатирован ушиб головы и смерть от утопления. Его тело было крепко привязано к оторванной женской руке, и я предполагаю, что это та же женщина, которую я нашёл на маяке.
– Вскрытие?! Женская рука? Что за… – Ульф останавливает и делает глубокий вдох, – так, так, так, – увещевает он между вдохами и выдохами, – мы можем поговорить об этом позже. Так. Рассказывай. Как дела у тебя?
– Только что сделал клизму.
– Хорошо, хорошо, – бормочет Ульф безучастно и зажигает новую сигарету.
– Ульф, – говорю я, – я не думал, как всё это…
– Эй, эй! Не сейчас. Обсудим, когда приедешь домой. Ведь ты приедешь, так?
– Ещё рано.
– Что?! Ты должен вернуться обратно в Ставангер как можно скорее. Ситуация полностью вышла из-под контроля, тебе не место в уголовном расследовании. Я сейчас же позвоню Анникен и скажу, что всё зашло слишком далеко, и что ты больше не можешь ей помочь. Так что сегодня ты едешь домой.
– Не получится, – сразу возражаю я, – у меня завтра допрос в полиции, его не избежать.
– Допрос? – голос Ульфа становится чуть мягче, – но почему?
– Они нашли кровь одного из пропавших полицейских, собирая улики на острове. Вероятно, они нашли что-то ещё, что напрямую связано с одним из полицейских.