Я затаилась, спрятавшись за вазой с сухоцветом, и наблюдала. Вот Уорт выдернул Линсена из толпы и почти поволок к стене. Разговор явно шёл на повышенных тонах. Линсен жестикулировал, мотал головой, раздражённо поджимал губы. Через пару минут к спору присоединился Винченцо Морино, причём, выступал он явно на стороне Линсена. Любопытство звало подкрасться, слиться с толпой и подслушать, о чём они столь оживлённо судачат. И я даже заставила себя подняться со стула.
И тут все трое разом посмотрели на меня. Синхронно, словно сговорившись.
Дыхание оборвалось. Сердце оглушительно ухнуло и пропустило удар. И мир вокруг замер, как недвижимая картинка. Я молча стояла под обстрелом трёх пар глаз и не могла двинуться с места.
Линсен отвернулся первым. Потеребив собеседников за рукава, он указал на дверь. И все трое, прорезавшись сквозь толпу, покинули ресторан.
Я же предпочла уйти через запасной выход.
***
Ужин лёг в желудок тяжёлым грузом. Усталость забрала последние резервы и вывернула наизнанку. В голове и сердце цвёл хаос. Всё, чего я желала, вернувшись в номер – упасть в постель и заснуть. А ещё лучше – тихонько и безболезненно уйти к Покровителям. Чтобы оставить позади своё запутанное настоящее, туманное будущее и вопросы, на которые не находится ответов. Чтобы навсегда проститься с разъедающими воспоминаниями, которые воскресли волей случая. Чтобы…
Какой бред. Смерть ничего не решит, но разрушит. Боль и воспоминания проросли меня настолько, что будут преследовать даже в могиле.
На тёмном небе за окном всходила луна. Деревья, припорошенные ночным серебром, качались, как в танце. Мир за стеклом казался нереальным, нарисованным, выдернутым из чужой больной фантазии. Всё, что творилось в мыслях – тоже. Сидя в кресле у стола, я наливала себе воду и осушала стакан за стаканом. Словно вода могла просвежить разум, вернуть мыслям ясность и отмыть мир от бесконечной ночи.
Скрип двери не удивил меня, но заставил вздрогнуть. Чужие шаги зашуршали за спиной. Я почти привыкла к присутствию посторонних на своей временной территории. Горничные часто входили без стука.
– Сирилла, – раздался голос, который я уж точно не ожидала услышать. – Не ждала?
– Линсен?! – с сомнением посмотрела через плечо.
Сердце перехватило. Я дёрнулась, едва не опрокинув стакан, и тут же мысленно прокляла себя за это. Даже слабоумный догадался бы, что за петух меня клюнул.
Но в дверях стоял совсем не тот Линсен, которого я знала. Не тот видный мужчина, что спас меня и привёз сюда. Этот Линсен был сутул, понур и уныл. Слабый огонёк свечи в его руке вздрагивал и кренился. Я не знала, почему он так напуган, но была уверена: он не притворялся. Я видела истинное лицо Линсена Морино. То, что скрывалось за миллионом смелых масок.
Щёлкнула щеколда. Теперь мы были отрезаны от мира.
– Я могу присесть? – отчеканил Линсен, и уголок его губ знакомо дёрнулся.
– Здесь всё твоё, – сказала я. – Можешь не спрашивать.
Линсен затушил свечу и по-хозяйски придвинул кресло к столу. Уселся напротив меня и сложил руки в замок. Кончики его пальцев мелко дрожали, выдавая страх. На лбу, под сетью волос, то и дело проступала испарина.
– Сирилла, нам надо поговорить. Очень серьёзно.
– Нам действительно пора объясниться, – согласилась я, ощущая, как его тревога передаётся мне. – Учитывая произошедшие события и наши разногласия, прошу сказать мне, сколько я должна отдать за проживание.
– Не усугубляй ситуацию, – отрезал Линсен. – Я просто хочу поговорить по-человечески. Без лишних эмоций. И начистоту.
– Я тоже этого хочу, – призналась я. – Но всё же, сидеть на шее у чужого челове…
– Обещай, Сирилла, что будешь честна, – перебил Линсен, зажмурившись, как от яркого света.
– И ты тоже, – перехватила я. – Баш на баш.
– Обещаю, – отчеканил Линсен, не задумываясь.
Между нами дрожали свечные огни. Лицо Линсена плыло в ареоле прозрачного дыма. Пахло тревогой, сухим бессмертником и накалённым воском. И тайнами, которые должны были остаться между нами.
– Скажи честно, – произнёс Линсен, осторожно подбирая слова. – Тебя подослали ко мне?
– Что за ерунда! – выпалила я. Напряглась и сжалась, опасаясь, что он снова начнёт кричать. – Это тебя подослали!
Линсен усмехнулся: криво и устало. Зрачки его поймали трио свеч, а затем снова вобрали мрак.
– А вот это уже интересно. С чего бы? – спросил он, откидываясь на спинку кресла.
– Это ты начал меня преследовать, – пояснила я, стараясь на него не смотреть. – Ты неведомым образом оказался у моего дома и стал неожиданно любезен. Это ты настаивал на переезде в гостиницу. Ты втирался ко мне в доверие, заботился, как о родной, и обхаживал, словно жених.
– Знаешь такое слово: вежливость? Благодарность?
– Линсен, мне давно уже не восемнадцать, и я прекрасно понимаю, что мужчины не делают такие вещи просто так! – возмутилась я. – Особенно, когда имеют дело с совершенно незнакомой женщиной.
– Ты знаешь, в чём была причина, – отрезал Линсен. Сквозь завесу трепещущего пламени я видела, как сжались его губы. Жёлтые глаза, затуманенные усталостью, остановились в одной точке. – И знаешь, что сейчас причина иная. Добилась, всё-таки, своего. Задание выполнено.
– Объясни, о чём ты вообще? – я раздражённо всплеснула руками. – Что бы ты ни надумал, я всего лишь жрица! Да, я приняла твою помощь, но лишь потому, что мне не за что было держаться!
– Быть не может, что ты не при делах! Откуда ты тогда знаешь мою тайну? – спросил Линсен начистоту. – Ты ясно дала мне это понять в амбулатории. И потом, прямо здесь, когда пыталась стянуть с меня рубашку. Я вижу только один вариант. Нас столкнули, чтобы включить шантаж и свести меня с ума. Потому я и не мог выпустить тебя из поля зрения. А теперь боюсь, что ты свяжешь меня.
– Тайну? – выпалила я. – Ту, что под твоей рубашкой?
Молчание ударило оплеухой. Повисло между нами, как рыболовная сеть, и разъединило. По выражению лица Линсена и его внезапно побелевшей коже я поняла, что попала в цель. В десятку и с первого раза.
– Ты ведь всё знаешь, – прошептал Линсен, и я поняла, что он до последнего надеялся на лучшее. – Ты сразу знала. Хватит притворяться, Сирилла!
Свечи затрещали, пустив чёрный дым, и мой рассудок прорвало. События и загадки прошлого начали всплывать в памяти, а ответы – находиться сами собой. Образы в голове рождались быстро, как грибы, вырастающие после дождя. Каждое воскресшее воспоминание жгло, как пощёчина. Затягивающиеся в секунду раны. Фраза о вырванных крыльях и его побледневшее лицо. Послание Хатцен на фотокарточке. Боязнь шантажа. И – самое главное – рубашка, которую он не снимал, даже когда был близок с женщинами. Должно быть, то, что под ней, видела только Хатцен…
Но что там может быть? Крылья, прижатые корсетом к телу? Неужели их можно не заметить под одеждой?!
– Ты – полукровка, – выдохнула я, поражаясь догадке. – Но скрываешь это. Тебя могут уничтожить…
– Я не буду тебе платить, Сирилла, – оторопев, Линсен мотнул головой. Он стал ещё бледнее, и теперь тон его кожи почти сливался со стенами. – И не пойду ни у кого на поводу. Прошу тебя, давай завершим всё и сразу. Хочешь подписать мне приговор – подписывай. Я устал жить в страхе и не спать ночами.
– Какой приговор?! Я ничего не знала до этого момента! – удивление было таким сильным, что я не чувствовала своего тела. Вскочив с кресла, я вытянула руку и четырежды сделала ритуальный жест. – Клянусь тебе! Клянусь памятью моей матери и сестры!
– Клясться памятью предков, покрывая ложь – непростительное грехопадение!
– Я не лгу тебе!
Сжав губы, Линсен поднялся. Его ладонь пробежалась по лацканам пиджака, расстёгивая пуговицы. После того, как пиджак полетел в кресло, он принялся за рубашку. Линсен промахивался и медлил: слишком сильно дрожали руки. Страшно подумать, как он с этим жил.
– Хочешь знать всё? – прошептал Линсен, с сомнением поглядывая исподлобья.
Я проглотила гневные слова, подступающие к горлу, и кивнула. Догадка сбила с пути, и теперь меня несло по бездорожью, как обезумевшую лошадь. Нужен ли был ему мой ответ? Он ведь всё решил для себя…
Рубашка соскользнула с плеч Линсена и повисла на запястьях. Не дожидаясь ответа, он повернулся ко мне спиной. И тут мне пришлось зажать рот ладонями, чтобы не закричать.
По спине Линсена бежали грубые диагональные рубцы. Выпуклые алые полосы пересекали лопатки и сходились углом у позвоночника. Кожа вокруг морщилась, стягиваясь складками и линиями шрамов. На мгновение я представила, что он чувствовал, когда ему вырывали крылья. Был ли предел боли, которую он ощущал? Способен ли он чувствовать боль вообще?
Кто, кто это сделал?!
Зрелище было мрачным, но завораживающим. Рубцы выглядели на редкость безобразно и отталкивающе, но странным образом притягивали взгляд. И звали прикоснуться к ним.
Сделала шаг навстречу. Вгляделась в изуродованную кожу, которой едва хватило, чтобы закрыть дефект, и багряные рубцы. Воображение нарисовало два ладно сложенных нефилимских крыла, да так, что я чётко увидела их. Крылья вытянулись из заросших ран, расправились, и тут же рассыпались ворохом блёсток.
Ему не дали их носить…
– Крылья, – прошептала я, подходя ближе. Слёзы навернулись на глаза, но я и не пыталась их сдерживать. – Настоящие крылья!
Линсен вздохнул: то ли с облегчением, то ли с презрением. Опустил голову, и волосы занавесили его лицо. Я знала, что увижу его слёзы, если откину пряди. И забрала бы их себе, если б могла.
Задрожав, я сделала ещё один шаг. Протянула руку и осторожно коснулась шрама. Загрубевшая кожа упёрлась в ладонь. Его дрожь передавалась мне.
– Я чудовище, Сирилла, – произнёс Линсен полушёпотом. – Убегай, покуда мы не связаны.
– Ты нужен мне, – сорвалось с языка. – Нужен больше, чем кто-либо.
– Это шантаж?
– Это признание, – моё дыхание скользнуло по его плечу, и его кожа покрылась мурашками.