а три месяца. Этого должно было хватить хотя бы на первое время.
Продав мопед, она направилась в керамическую лавку и уволилась, не обращая внимания на поток оскорблений, которые вылил на нее Оронцо. Он обвинял ее в эгоизме, ведь она бросила его без предупреждения, ни с того ни с сего.
«Где мне теперь искать замену? – возмущался он. – Где мне найти такую опытную продавщицу, как ты? И это после всего, что я для тебя сделал, – обиженно пробормотал он. – Я взял тебя на работу совсем девчонкой, когда у тебя не было вообще ничего, кроме милого личика. И все равно я дал тебе шанс». Анджела глубоко вдохнула, наградила его презрительным взглядом и, пока он продолжал бурчать, молча развернулась и вышла из лавки навсегда.
Потом ей пришлось нагородить целый замок лжи, чтобы оправдать свой отъезд в глазах матери и немного ее успокоить.
– Лоренцо сумел найти для меня работу в Лечче, – сказала она, – и теперь я могу наконец к нему переехать. Но приступать надо уже завтра, поэтому такая срочность. Оронцо давно задолжал мне внеурочные, – соврала она, передавая матери конверт с деньгами. Из этих денег она оставила себе только часть. – Тебе хватит на первое время. Скоро я пришлю тебе еще, – добавила она.
Растерявшись, Марилена взяла конверт и, когда Анджела пошла в свою комнату собирать чемодан, последовала за ней и остановилась на пороге.
– Ты теперь будешь зарабатывать больше? Вы останетесь жить в Лечче? Больше не вернетесь в Аралье? Ты бросаешь меня одну?
Анджела фыркнула и резко закрыла чемодан.
– Ты готова? – позвал Никола.
Завернувшись в простыню, Анджела вышла из-за ширмы. Никола стоял перед мольбертом в фартуке, его светлые волосы были собраны в низкий хвост.
– Работаем как вчера: ложись на спину и поверни голову ко мне, – сказал он.
Анджела послушно легла и сняла простыню. Она уже знала, что ей предстоит провести так несколько часов.
С тех пор как она начала позировать, она работала без перерыва. Каждый день. Картины должны были быть готовы к середине декабря, и Никола писал как сумасшедший. Бывало, что, пока первый слой краски на одной картине высыхал, он брался за следующую. Необычайно талантливый и полный вдохновения, он буквально фонтанировал идеями, но воспитание накладывало свои ограничения: Никола горел работой, но не был уверен в собственных силах и при всей своей гениальности ужасно боялся критики.
Анджела считала его самым добрым человеком из всех, кого она встречала: когда она объяснила Николе, в какой ситуации оказалась, и рассказала о ссоре с Лоренцо, он безвозмездно предложил ей крышу над головой и отдал одну из комнат в студии, где стояла раскладушка и имелась небольшая кухня. По вечерам, когда они заканчивали работу, он оставался поужинать с ней, чтобы Анджела не чувствовала себя одиноко. С самого начала он относился к ней как к профессиональной модели и платил соответственно, ни разу не позволил себе ничего неподобающего в ее адрес – ни словом, ни взглядом. Благодаря такому отношению Анджела чувствовала себя уверенно и спокойно, когда ей впервые пришлось раздеться перед незнакомым мужчиной.
Работа кипела, и у Анджелы совсем не было времени бродить по городу, изучать улицы, знакомиться с новыми людьми. По правде, каждый раз выходя из дома, она боялась встретить Лоренцо и, чтобы избежать этой встречи, старалась держаться подальше от центра и от той части города, где находилась галерея. Лоренцо не должен был знать, что она здесь, по крайней мере пока. Однажды утром они едва не столкнулись в мастерской: она позировала для Николы, когда вдруг послышался стук в дверь. Никола открыл, и, услышав, как он воскликнул: «Привет, Лоренцо!», она спряталась в ванной. Однако Никола не впустил Лоренцо, сославшись на то, что слишком занят и не может прерывать творческий процесс.
«Не хочу, чтобы ты дышал мне в затылок, – сказал он и вежливо добавил: – Увидишь, когда картины будут готовы».
С того дня Лоренцо больше не приходил без предупреждения.
У Анджелы был четкий план: она хотела, чтобы Лоренцо узнал обо всем на открытии выставки, когда она появится рядом с Николой в роли музы художника, сияющая, окруженная славой и восхищением. Это станет ему хорошим уроком. Анджела хотела, чтобы он понял, что теряет в погоне за несбыточной мечтой. Может быть, тогда Лоренцо снова посмотрит на нее прежними глазами. И вспомнит, как хорошо им было вдвоем.
14Хроника одной любви
Декабрь 1959 года
Сальватора помогла Джузеппе надеть пальто и проводила до двери, усыпав наставлениями.
– Поезжай на машине. Много не работай. Не переутомляйся. И если устанешь, немедленно возвращайся домой!
После того как Джузеппе стало плохо на улице, Сальватора беспокоилась о нем еще сильнее. Врач сказал, что у Джузеппе «просто от усталости упало давление», но при этом попросил впредь не переутомляться: сердце Джузеппе и так испытывало слишком большие нагрузки из-за лишнего веса.
– Не переживайте, доктор. Я за ним прослежу! – немедленно заверила его Сальватора, ударив себя в грудь.
Она заставляла мужа соблюдать полный покой и, когда Джузеппе робко пытался сказать, что чувствует себя лучше и хочет поехать на верфь, тут же его останавливала:
– Даже не думай, никуда ты не поедешь, ты еще слишком слаб!
Джузеппе просидел дома несколько дней, а потом не выдержал: ему нужно было во что бы то ни стало проведать лодку.
Еще с улицы он услышал доносившуюся из ангара мелодию.
Когда он вошел, Луиджи сидел рядом с лодкой с тряпкой на плече, а на полу стоял включенный радиоприемник, и из него полный грусти мужской голос пел о том, что будет любить еще сильнее, чем прежде, любить всю жизнь.
– Откуда он здесь? – спросил Джузеппе, указывая на радиоприемник.
Луиджи пожал плечами.
– Принес из дома. Составляет мне компанию, – ответил он, не оборачиваясь.
Джузеппе кивнул, снял пальто, отнес его в подсобку и, вернувшись в комнату, спросил:
– А Микеле где? Он сегодня не придет?
Луиджи прищурился, глядя на лодку.
– Нет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
– Вот как… Он заболел? – удивился Джузеппе.
– Да какое там заболел… Ушел он.
Джузеппе удивился.
– Не понимаю. Вот так вдруг?
Друг поднялся.
– Его кузен нашел ему работу на заводе «Марелли» в Милане. Он собрал вещи вчера вечером, – сказал Луиджи и, наклонив голову, добавил: – Сбежал, как вор.
Наконец, он поднял взгляд. Только тут Джузеппе заметил, что глаза у друга были красными и опухшими: он явно плакал. Тогда Джузеппе подошел ближе и, когда начался припев, положил руку на плечо Луиджи и внимательно и тепло посмотрел на него.
– Мне жаль, – сказал он.
Луиджи на мгновение распахнул глаза. Потом шмыгнул носом и медленно кивнул, с видом человека, внезапно осознавшего, что Джузеппе – неизвестно как и откуда – знает его секрет. Он поднял руку и положил ее другу на плечо.
Как только песня закончилась, Луиджи отошел и выключил радиоприемник.
– Ты уже решил, как назовешь лодку? – спросил он.
Джузеппе слегка усмехнулся, молча взял в руки кисть и банку с белой краской, пододвинул стул к лодке и уселся на него. Луиджи подошел к нему и вопросительно упер руки в бока. Тогда Джузеппе окунул кисть в краску и принялся писать белые буквы на черно-бордовом фоне, пока из них не сложилось слово: «ФЕНИКС».
– Феникс? Что это значит? – удивленно спросил Луиджи.
Джузеппе усмехнулся.
– Это мифическая птица, которая сгорает в огне дотла, а потом возрождается из пепла, – объяснил он. – Это то, что значит для меня лодка и все это, – продолжил он с дрожью в голосе и окинул взглядом верфь. – Возрождение.
Луиджи едва заметно улыбнулся, потом похлопал друга по покрытому складками затылку.
– «Феникс»! Молодец, дружище!
За два дня до открытия выставки фургон, арендованный дядей Доменико, забрал картины из мастерской Николы и поздним утром доставил их в галерею. Лоренцо, сгорая от любопытства, сразу же бросился их распаковывать, снимая с каждой двойной слой коричневой бумаги. Кроме тех четырех, что он уже видел, – материального ню, абстрактного пейзажа, автопортрета Николы и полотна с руками его бабушки, – он обнаружил шесть новых картин. В записке, которая к ним прилагалась, Никола писал, что эти картины являются частью серии под названием «Она». Лоренцо аккуратно разложил полотна на полу, следуя порядку, указанному на упаковках, и тут же испытал глубокое потрясение. Перед ним предстали картины, созданные в смешанной технике – из песка, гипса и ткани. На них в разных позах было изображено тело и лицо женщины с длинными золотистыми волосами – и это золото было единственным ярким цветом, выделяющимся на нейтральной поверхности холста.
Лоренцо снова подумал, что эти картины уникальны: их невозможно было отнести ни к одному известному ему стилю, они балансировали на грани между живописью и скульптурой. Опустившись на колени, он принялся внимательно рассматривать каждую деталь. Женская фигура, безымянная «она», была воплощена с изысканной деликатностью и бережностью. Черты лица и изгибы тела угадывались в рельефе, который Никола вылепил с редким мастерством и проникновенной чувственностью.
– Ну что? Каков твой вердикт? – взволнованно спросил Никола, появившись в дверях галереи.
– Просто потрясающе! – воскликнул Лоренцо, поднимаясь на ноги. Он подошел к Николе и обнял его за плечо. – Прими мои искренние поздравления. Не могу дождаться открытия выставки, чтобы всем их показать.
Никола с облегчением улыбнулся, и они принялись обсуждать оформление и освещение зала, развеску картин. Никола не хотел обрамлять их в рамы.
– Холсты должны быть голыми, как и изображенные на них фигуры, – объяснил он.
Лоренцо согласился с тем, что это отличная идея.
После того как Никола набросал на листе бумаги подписи к каждой картине, Лоренцо взял у него листок, сложил пополам и сунул в карман пиджака.