– Да, я коммунист, – серьезно ответил Джорджо.
– Мой отец тоже, – сказала Тереза.
– А ты? – спросил ее Джорджо.
– И я.
Аньезе удивилась. Она впервые слышала о том, что ее подруга – коммунистка. С каких это пор она интересуется политикой?
– Я за Че Гевару и его повстанцев, – продолжила Тереза, как бы подтверждая, что она коммунистка не только на словах. – Вот увидишь, до конца года Батиста падет, – добавила она, поглаживая косу.
Аньезе смотрела на нее все с большим удивлением. Оказывается, подруге интересно говорить о политике. «Вот только не со мной», – подумала она с легким разочарованием.
Джорджо тем временем прислонился к прилавку, отвернувшись от Кончетты, что, казалось, ее задело.
– Совершенно согласен, – сказал он, обращаясь к Терезе. – Я тоже уверен, что революционеры в конце концов победят. Особенно после наступления Батисты в Сьерра-Маэстре. Теперь они просто в бешенстве и воодушевлены как никогда.
Аньезе слушала их разговор, опустив глаза, словно стыдясь своего невежества.
– А ты, Кучеряшка? – спросил Джорджо с широкой улыбкой, снова обращаясь к Аньезе. – Что ты думаешь по этому поводу? Или тебя не интересует революция?
– Аньезе интересует мыло, – прошептала Виттория, разглядывая свои ручонки.
– В каком смысле? – озадаченно спросил Джорджо, устремив большие голубые глаза на Аньезе.
От этого взгляда ее сердце бешено забилось.
– Я делаю мыло… Это то, что я умею, – ответила она дрожащим голосом.
– Синьорина Риццо – хозяйка мыловаренной фабрики, – объяснила Кончетта, отчаянно пытаясь снова привлечь внимание Джорджо. – «Дом Риццо», видишь? – Она указала на упаковки, сваленные на полу.
Джорджо повернул голову и бросил быстрый взгляд на ассортимент «Дома Риццо». По его равнодушному виду Аньезе сразу поняла, что мыло ему совершенно безразлично, и удивилась, внезапно почувствовав себя уязвленной.
– Что ж, синьоры, – сказал Джорджо, похлопывая по ладони свернутой в трубочку газетой. – Спасибо за компанию, но нам пора!
Он открыл одну из пачек и вытащил сигарету.
– Мы вас еще увидим в наших краях? – спросила Кончетта.
Джорджо пожал плечами и постучал сигаретой по тыльной стороне ладони.
– Может быть, – сказал он и напоследок бросил долгий взгляд на Аньезе. Может быть, он осуждал ее за то, что она ничего не знала о Че Геваре и революции? Или за то, что она не назвалась коммунисткой? Так или иначе, Аньезе показалось, что этот взгляд явно не предвещал ничего хорошего.
Когда парни вышли, в лавке повисла тишина, как бывает, когда главный актер уходит за кулисы, а на сцене остаются одни лишь статисты.
Первой нарушила молчание Виттория:
– А что значит «коммунист»?
– Я объясню тебе как-нибудь потом, – ответила Кончетта, подхватив ее и быстро поставив на пол.
– Откуда ты все это знаешь? – спросила Аньезе у подруги.
– В лицее учитель каждое утро заставляет нас читать газеты, – ответила Тереза и наградила ее многозначительным взглядом, как бы говоря: «Откуда тебе знать, ты же бросила школу».
«Ну и что с того? – подумала про себя Аньезе. – В школе не учат тому, что мне интересно, зато все это есть в справочниках деда». В этом было их с Лоренцо главное отличие: он, хоть и работал на фабрике, все равно собирался окончить лицей.
– А почему ты никогда не говорила мне, что ты коммунистка? – спросила Аньезе.
Тереза бросила на нее насмешливый взгляд.
– Как будто это не очевидно. Я же дочь рабочих.
– Ну, ты все равно могла бы сказать мне об этом, поговорить со мной о политике.
– Да ну, брось. Тебя никогда это не интересовало. Ты же в жизни не читала газет. И потом, ты по другую сторону баррикад и не сможешь понять.
– Зачем ты так? Такое ощущение, что ты злишься на меня…
Тереза вздохнула.
– Я злюсь на всех хозяев, не только на тебя.
– Но я не «все хозяева». Я – твоя подруга, ты что, забыла?
– Причем тут это? Прошу тебя, не будь инфантильной, – отрезала Тереза, не скрывая раздражения.
Аньезе замолчала, расстроенная таким резким ответом. Тереза, наконец, развернула записку со списком покупок и устремилась к прилавку, а Аньезе, глядя на рекламный плакат, нарисованный братом, задумалась: были ли все остальные рабочие на фабрике коммунистами и думали ли их дети так же, как Тереза?
– А тебе что? – отвлекла ее Кончетта, вручая Терезе бумажный сверток.
– Минутку, мама где-то все записала, – ответила Аньезе и принялась копаться в своей холщовой сумке. Наконец она вытащила смятый листок бумаги, на котором неуверенным почерком Сальваторы было выведено: «литр молока и три булочки».
Аньезе подняла взгляд на Кончетту.
– Два литра молока и четыре булочки, пожалуйста.
В понедельник утром, когда Лоренцо и Аньезе подъехали на «Ламбретте» к воротам фабрики, двое рабочих как раз загружали большие обернутые в упаковку коробки в кузов сине-зеленого грузовичка «Фиат–615». Время близилось к десяти, и весь персонал «Дома Риццо» уже был занят делом, кроме Джузеппе, который, как обычно, не показывался на работе раньше одиннадцати. Иногда он и вовсе приходил после полудня. Несмотря на то что он был «хозяином», Джузеппе появлялся на фабрике последним, а уходил – первым. Полная противоположность дедушке Ренато, который приходил на мыловарню раньше всех и уходил оттуда, только когда «Дом Риццо» окончательно пустел.
Аньезе и Лоренцо были воспитаны в дедушкином духе и, как и он, не покидали фабрику до последнего, пока рабочий день действительно не заканчивался. Именно поэтому работники уже давно привыкли обращаться к ним с любыми вопросами. Все, начиная с Марио, старшего рабочего, если нужно было принять решение по производству, доставкам, ассортименту или чему-то еще, предпочитали обсуждать это с «молодыми Риццо». Так происходило еще и потому, что Джузеппе на любые вопросы обычно отвечал односложно: «Решай сам, мне все подходит», и лишь пожимал сутулыми плечами.
– «Олив» там? – спросил Лоренцо у рабочих, кивая в сторону грузовика.
– Да, уже загрузили четыре коробки, – ответил здоровяк с мускулистыми руками и густыми бровями.
– Рекламные плакаты не забыли положить? – решил удостовериться Лоренцо.
– Да-да, все, как вы нам вчера сказали, – подхватил другой рабочий, невысокий коренастый тип с курчавой седеющей бородой.
– Отлично. Спасибо.
Аньезе прошла мимо двух мужчин, слегка улыбнулась им и помахала рукой. Через плечо у нее была перекинута холщовая сумка, из которой торчали верхушки осенних сцилл.
Вежливо поздоровавшись с остальными рабочими, они с братом закрылись в кабинете.
– Мне нужно будет сделать несколько проб, – начала Аньезе, усевшись в кожаное кресло и поджав под себя ноги. – Для начала надо посмотреть, как поведет себя активное вещество при контакте с горячей смесью: сохранятся ли очищающие свойства, какой будет консистенция и цвет и получится ли их скорректировать, если понадобится…
– Знаю, знаю, – перебил ее Лоренцо, усаживаясь на стол. – Мы сейчас же поручим Марио подготовить все для экстракции. Чем раньше начнем, тем быстрее сможем провести все необходимые тесты.
Аньезе кивнула.
– Пойду поищу его, – сказала она, вставая с кресла.
– Как только приедет папа, обсудим это с ним, – объявил Лоренцо решительно, когда Аньезе уже взялась за ручку двери.
Она обернулась.
– Так сразу? Не лучше ли подождать? Давай сначала посмотрим, что из этого выйдет…
– Я не собираюсь ждать. Хочу, чтобы он знал, что хотя бы мы с тобой занимаемся делом.
– Но он и так это знает… И видит, сколько мы работаем.
– Ты в этом уверена? Если бы зависело от него, он, не раздумывая, послал бы все это, – Лоренцо обвел вокруг пальцем, – к черту.
Аньезе сжала губы, крепко ухватившись за дверную ручку.
– Да ладно тебе, не заводись…
Лоренцо вздохнул и скрестил руки на груди.
– Ладно-ладно, – ответил он, стараясь говорить спокойнее.
Аньезе улыбнулась ему в ответ и потянула дверь.
– Таким ты мне нравишься больше.
– Подожди, я с тобой, – сказал Лоренцо.
Прежде чем выйти, Аньезе посмотрела на брата и неожиданно спросила:
– Ты знал, что Марио – коммунист? – спросила она. – Мне сказала Тереза. Она тоже коммунистка.
Лоренцо широко раскрыл глаза, но Аньезе не могла понять, что именно его удивило: сама новость или ее вопрос.
– Нет, не знал, – наконец пробормотал он. – Но могу предположить, что они все здесь коммунисты.
– А ты? – спросила Аньезе.
Лоренцо пожал плечами.
– Хочешь знать правду, сестренка? Мне вообще все равно. Христиано-демократы, коммунисты, социалисты… Пусть делают что хотят. Я думаю о себе и своих делах, а на все остальное мне плевать.
Аньезе задумалась на несколько секунд, опустив взгляд. Потом снова посмотрела на Лоренцо.
– Думаю, мне тоже все равно, – сказала она. – Но если мы не христиано-демократы, не коммунисты и даже не социалисты, то тогда кто мы?
Брат широко улыбнулся.
– Мы – Лоренцо и Аньезе Риццо. Внуки Ренато Риццо. Мыловары с тысяча девятьсот двадцатого года. Вот кто мы.
Поднявшись на верхний этаж, они прошли через первое помещение, где еще жидкое мыло, пройдя через варочные котлы и смесители, охлаждалось в прямоугольных ваннах, сделанных из соединенных деревянных досок. Они зашли в соседний зал, где один из работников разрезал большие, уже затвердевшие блоки мыла, нажимая на ножную педаль станка для резки. Немного поодаль парень лет двадцати ритмично давил ногой на другую педаль, которая приводила в движение пресс для тиснения: он по одному помещал в машину уже нарезанные бруски мыла, а затем доставал их с готовым, четко отпечатанным штампом. Работая в таком темпе, он за час мог отпрессовать не менее девятисот штук.
Они нашли Марио в третьем помещении на первом этаже, которое служило складом. Тот стоял у полок с товаром в бежевой рабочей форме и подсчитывал ассортимент, как делал после каждой отгрузки. Это был высокий и косматый мужчина с мускулистыми руками, на которых выступали вены, и пожелтевшими от табака пальцами и зубами – Марио был заядлым курильщиком и выкуривал по тридцать сигарет в день.