– Самсон Масур? Что с тобой?
– О господи, Андерс, каким ветром вас сюда занесло?
– Каким ветром сюда занесло тебя? – вопросом на вопрос ответил Андерс.
Невзирая на протесты Сэма, он отвел его в университетский медицинский центр, где Сэма осмотрели, поставили диагноз «истощение» и уложили под капельницу.
– И что довело тебя до жизни такой? – поинтересовался Андерс.
Он не покинул Сэма даже в палате, терпеливо, словно сиделка, дожидаясь, когда тело его ученика наполнится целительной жидкостью.
– Игра! – воскликнул Сэм. – Я пишу игру.
Он сбивчиво и бессвязно поведал Андерсу о Сэди и «Итиго», и Андерс, равнодушный к играм, растерянно заморгал и ласково произнес:
– А, понимаю, понимаю. Ты, похоже, влюбился, дружок?
– Андерс, кроме вас, я не знаю ни одного математика, кто бы так много говорил о любви.
В ноябре Маркс нанял композитора Зои Кадоган, одну из своих «потрясающих бывших», чтобы написать музыку к «Итиго»: сочинить мелодии в стиле авангардных произведений, вдохновлявших их все прошлое лето.
– Зои – настоящий гений, – убеждал Маркс.
Сэм неоднократно подшучивал над ним: «Стоит Марксу с кем-нибудь переспать, и тот немедленно превращается в гения». Пройдет десять лет, и Зои получит Пулицеровскую премию за оперу «Антигона»: в ее адаптации все музыкальные партии будут исполнять женские голоса, однако сейчас ее вполне устраивала и компьютерная игра. Во-первых, ей в кои-то веки обещали заплатить за труды, а во-вторых, она сочла «Итиго» неплохим довеском к своему резюме.
Сведя звук, Маркс и Зои решили отпраздновать это событие в «Адамс Хаусе», общежитии, где жила Зои. Перекусив в обеденном зале, они поднялись к ней в комнату и занялись любовью. Маркс никогда не упускал возможности воскресить угасшую страсть с кем-нибудь из своих «бывших», и этот вечер не стал исключением. Ему нравилось заново открывать когда-то такое знакомое ему тело, возрождать ощущения подзабытой близости, подмечать изменения в предпочтениях и вкусах, произошедших в партнере со времени их разлуки, и наслаждаться сладко-томящей грустью о прошлом. Словно выпускник, забредший в школу и обнаруживший, что не помещается за парту, он испытывал щемящее чувство ностальгии.
– Почему мы расстались? – спросила Зои.
– Потому что ты порвала со мной, помнишь? – ответил Маркс.
– Я с тобой порвала? Х-м-м… Должно быть, не без причины, вот только я ее не помню… – Зои поцеловала Маркса в грудь. – Твоя игра потрясающая. Я в восторге от того, что видела и слышала.
Маркс зарделся: впервые кто-то назвал «Итиго» его игрой.
– Вообще-то это не моя игра, – возразил он, – а Сэди и Сэма.
– А финальная сцена! – не слыша его, восхищалась Зои. – Аж сердце замирает, когда повзрослевшая Итиго застывает на пороге дома, а родители не узнают ее. Или, погоди… Или Итиго – это мальчик? Прости, если ошиблась.
– Сэм и Сэди называют Итиго «они».
– Круто! Особенно, когда родители не узнают их. Пробирает до дрожи, как в «Одиссее».
Сэди и Сэм невероятно усложнили себе задачу, заставив Итиго расти по мере развития сюжета. Обычно игровые герои не менялись, от начала и до конца игры, а то и целой серии игр сохраняя одну и ту же личину. Вспомните Марио или Лару Крофт. Мотивы понятны: узнаваемость персонажей и нежелание программистов грузить себя дополнительной работой. Однако Сэди и Сэм хотели, чтобы длительное путешествие отражалось и на характере, и на внешности Итиго. Переживая невероятные приключения, Итиго взрослеет как в прямом, так и в переносном смысле, и к концу повествования, когда спустя семь долгих лет возвращается домой, сталкивается с родителями, которые не узнают в Итиго пропавшее дитя. Они видят перед собой лишь десятилетнего измученного ребенка, преодолевшего океан, прошедшего города и тундру и выжившего в Земле мертвецов. Итиго, замирая у двери, поднимает дрожащую руку, но не находит сил постучать. Мать Итиго приглашает ребенка в дом, не догадываясь, кто этот ребенок. Однако, потеряв когда-то собственное дитя, она исполнена сострадания к Итиго, понимая, что голодный малыш нуждается в любви и ласке.
– Как тебя зовут? – спрашивает она.
– Итиго, – отвечает дитя.
– Какое странное имя.
– Так это ж пятнадцать! – восклицает входящий в комнату отец Итиго. – Макс Мацумото! Выдающийся футболист. У меня когда-то была футболка с его номером, но я ее лет сто назад потерял.
Сэди и Сэм сотворили маленькое чудо, когда завершили разработку игровой среды и системы очков за игровые действия и отладили звук с помощью звукорежиссера, приятеля Зои. На Кеннеди-стрит воцарилась атмосфера праздника.
– Похоже, – улыбнулась Марксу Сэди, – у нас получилось.
– А я никогда и не сомневался, что у вас получится, – пылко воскликнул Маркс.
Сэди, подражая жеманным европейцам, клюнула Маркса в обе щеки. Приятно все-таки иметь преданных поклонников. Они воодушевляют.
Написав последнюю строчку кода, Сэди и Сэм приступили к отладке. Отловив очередной баг – а багов в их игрушке было много, – они записывали программную ошибку на стыренной Сэмом маркерной доске, вдоль и поперек испещренной предложениями по усовершенствованию «Итиго». Как только ошибка устранялась, а предложение внедрялось, их стирали. За неделю до зимних каникул – они были достаточно молоды, чтобы измерять время семестрами, – доска, если не считать небрежно размазанных фломастерных разводов, приобрела девственно-чистый вид.
– Точка? – спросила Сэди в пять утра, раздвигая занавески. За окнами медленно падал снег.
– Точка, – кивнул Сэм.
– Я словно выжатый лимон, – зевнула Сэди. – Точка однозначно. Хотя бы на сегодня. Завтра посмотрим на все свежим взглядом и решим, ставить нам точку или пока рановато. А сейчас я иду к Дову.
– Я провожу тебя.
– Уверен? Там жутко скользко.
Сэди встревоженно поглядела на его ногу, которая в последнее время часто его беспокоила.
– Тут недалеко, – отмахнулся Сэм. – Мне полезно прогуляться.
На безлюдных улицах царила мертвая тишина, только снежинки еле слышно опускались на землю. Срезая дорогу, Сэди и Сэм двинулись напрямик через Гарвард-Ярд, благо семестр подходил к концу и все первокурсники спали. Пушистый снег и предрассветные лучи солнца погрузили их в атмосферу волшебной сказки. Сказки, придуманной специально для них одних. Сэди взяла Сэма под руку, и он слегка оперся о ее плечо. Они валились с ног от усталости, но что может быть приятней усталости от честно выполненной работы. Пройдут годы, они вместе напишут новые игры, откроют офисы, наберут многочисленных дизайнеров и программистов, но никогда, никогда не забудут это ранее снежное утро.
– Сэм, пожалуйста, скажи мне правду. Только не ври!
От звенящего голоса Сэди Сэма пробрала дрожь.
– Не буду.
– Прошлым декабрем ты и вправду увидел картинку с волшебным оком?
– Сэди, неужели ты сомневаешься? – в притворном возмущении воскликнул он.
– Тогда скажи, что ты видел!
– Не дождешься, – ухмыльнулся Сэм. – В приличном обществе о таком не говорят.
Сэди кивнула. Они подошли к парадной двери Дова, Сэди вставила в замок ключ и обернулась.
– Спасибо, Сэм. Как оно сложится дальше – неважно. Главное, ты заставил меня сесть за игру и завершить начатое. И я тебе благодарна. Я люблю тебя, Сэм. Не волнуйся, тебе вовсе не обязательно говорить, что ты любишь меня. Я знаю, ты терпеть не можешь подобных излияний.
– Ненавижу, – широко, опрометчиво широко улыбнулся Сэм, на миг позабыв о кривых, вечно смущавших его зубах, и неловко поклонился. – Ф-фу, гадость какая.
Не успел он поклясться ей в ответной любви, как она впорхнула в парадную. Сэм не расстроился. Он знал, что Сэди знала, что он ее любит. Да, Сэди знала, что он ее любит, точно так же, как она знала, что он не видел Волшебного ока.
Над горизонтом показалось солнце, снегопад прекратился, и Сэм зашагал домой. Несмотря на пронизывающий холод, в груди его трепетал жаркий огонь. Его переполняли радость бытия и признательность Сэди Грин, так вовремя очутившейся в той игровой комнате. Вселенная справедлива… Хорошо, пусть не совсем справедлива, но играет с тобой вполне честно. И, отняв у тебя мать, порой дарит тебе кого-то взамен. Свернув на Кеннеди-стрит, он нараспев затянул стихи, слышанные им однажды: «То, что любовь… Вот и все, что мы знаем о ней. И довольно. Должен быть груз приноровлен к силе тяжести». «Какой такой груз? – недоумевал Сэм. – К какой силе тяжести?» Загадка… Звучный метр и четкий ритм стиха, похожие на перестук колес несущегося по рельсам поезда, околдовали его, и он, счастливый и безмятежный, ощутивший в теле неимоверную и невероятную легкость, вдруг, позабыв про всякую осторожность, по-мальчишески подпрыгнул раз, другой (Сэм Масур! Подпрыгнул!), оступился на поребрике, поскользнулся и вывернул лодыжку. Раздался хруст.
Он так сроднился с болью, что почти ничего не почувствовал и вторично за эту зиму грохнулся в обморок.
– Не к добру наши встречи, ох, не к добру, – прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Прижимаясь разбитой скулой к оледеневшим булыжникам, будто к подушке, Сэм в полуяви увидел маму, одетую в громадную белую шубу, ниспадавшую до укутанной в снег земли. Анна, вымахавшая, словно Годзилла, склоняется над ним, и Сэм успокаивается: рядом с маминой шубой ему не грозят никакие беды. А его корейская, рожденная в Америке мама говорит по-японски: «Дайдзёбу, Сэму-тян. Все хорошо, малыш Сэм».
Зимой 1984 года мама Сэма решила перебраться на запад. Сэму стукнуло девять, Анне – тридцать пять. Она уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке и все эти годы мечтала уехать из Большого яблока хоть к черту на кулички. С рождением Сэма ее желание только окрепло. Ее одолевали фантазии о далеком славном городе, мещанском райке с чистенькими улочками, где жизнь дешева, а жители здоровы и счастливы. Ей мерещился внутренний дворик для Сэма и беспородный желтый пес, вызволенный из приюта; кладовки и гардеробные; ванная комната со стиральной машиной, не вымогающей четвертаков; уединенность собственного жилья и полнейшее отсутствие соседей сверху и снизу. Она грезила о пальмах, солнце, тепле и аромате плюмерий. И словно воочию видела, как они с Сэмом швыряют свои неуклюжие громоздкие шубы в благотворительные коробки Армии спасения. С другой стороны, она цеплялась за Нью-Йорк, будто утопающий за соломинку, боясь выпустить из рук главное достижение своей жизни: стоит ей покинуть этот город, и ворота, ведущие в страну чудес и успеха, наверняка захлопнутся, и она, презренная и ничтожная, окажется не у дел. Возможно, противоречия раздирали бы ее до скончания века, если бы еще одна Анна Ли не рухнула на нее с небес на землю.