Всю жизнь Сэм слышал «Борись!» и ненавидел это слово всеми фибрами души. Болезнь нельзя одолеть силой воли. Сэм боролся, как мог, но болезнь, стоило ему угодить в ее сети, не отступала, и боль лишь меняла интенсивность, словно переходя с одного уровня на другой. Кленовый город описывал его, Сэма, историю боли и страданий – как бывших, так и настоящих. Ни в одну игру он не вкладывал столько личных переживаний, хотя, разумеется, не стоило забывать и о его напарнике Сэди: она воспринимала эту игру как откровения своей сестры Алисы.
– Сэм, – сказал Маркс, как только до него дошло, – это потрясающе. Гениально. Отпад. Ты показывал Сэди?
– Еще нет. Я изложил ей основную идею, но она так занята Болотной Топью, что я не осмелился докучать ей.
Маркс испытующе посмотрел на друга: худющего, с налитыми кровью глазами и давно не стриженными лохмами. Сэм отрастил усы и бороду и выглядел изможденным и подавленным. И когда это он «не осмеливался докучать» Сэди?
– А черная кошка между вами случайно не пробегала? – осторожно спросил Маркс.
– Нет, – улыбнулся Сэм, и Маркс заметил скол на его правом клыке.
Сэм не собирался широко праздновать двадцатипятилетие. После операции он опасался загадывать наперед и планировал только работу да визиты к докторам. Однако, сдавшись на уговоры Маркса, согласился поужинать в тесной компании друзей – с тем же Марксом, Зои, Сэди и ее парнем. Сэм подошел к двери квартиры, повернул ключ в замке и согнулся от ослепляющей и беспощадной боли. Он рухнул на колени, содрал протез и со всей дури запустил им в стену, отбив штукатурку.
Он хотел позвонить в ресторан, но пальцы свело судорогой, и он не смог набрать номер на мобильном.
Сэм повалился на пол, закрыл глаза и неподвижно замер, потому что малейшее движение причиняло боль. Он не спал.
Около половины десятого в дверь постучали.
– Сэм, – позвал Маркс, – это я.
Сэм не ответил. Маркс толкнул незапертую дверь и заглянул в комнату. Валявшийся у стены протез и лежавший на полу Сэм его не удивили.
– Пожалуйста, уходи, – одними губами прошептал Сэм.
Маркс снял с Сэма пропотевшую насквозь одежду и уложил его в постель. Точнее, на матрас на полу.
– Чем тебе помочь? – спросил он. – Я в твоем полном распоряжении.
Сэм отрицательно покачал головой.
– Теперь, когда мы живем порознь, мне сложнее угадывать твои желания, поэтому просто скажи, что тебе надо.
Сэм вновь затряс головой.
– Ну хорошо, – вздохнул Маркс, усаживаясь на пол рядом с Сэмом.
Он включил телевизор, но не найдя интересных программ, отыскал в коллекции DVD-дисков запись концерта Саймона и Гарфанкела, состоявшегося в 1981 году в Центральном парке в Нью-Йорке, и засунул диск в плеер.
Через полчаса Сэм подал голос:
– Понятия не имею, откуда у меня этот диск.
– Это мой диск, – засмеялся Маркс. – Точнее, моей матушки.
Когда концерт закончился, боль ослабела и Сэм, повернувшись к Марксу, спокойно заговорил.
– Это называется фантомной болью. Мне кажется, что нога до сих пор на месте, а протез, когда я его надеваю, ее разрушает. Я чувствую, как ломаются кости и рвется кожа. Врачи говорят, проблема у меня в голове.
Маркс крепко задумался.
– Но ведь в любом случае это боль, верно? – уточнил он.
Сэм выпрямился.
– Прошу только: ни слова Сэди.
– Почему?
– Не хочу отвлекать ее от работы над игрой. Да и, честно говоря, боль-то надуманная, так что не все так плохо.
Поначалу ничто не предвещало беды, и после операции Сэм быстро шел на поправку. Рана была глубокой и кровоточила сильнее всех его предыдущих ран, зато совсем не болела, и Сэм полагал, что со временем все образуется. Из больницы его выписали раньше намеченного срока, и он поехал к бабушке с дедушкой, чтобы полностью восстановиться после ампутации. Он со дня на день планировал вернуться в офис. Набираясь сил в своей детской спаленке, он просматривал интернет-сайты, подыскивая жилье в Венисе или Санта-Монике, одним словом на Западе, поближе к «Нечестным», и названивал Сэди. Он обсуждал с ней все более усложнявшийся дизайн уровней «По обе стороны» и обещал приступить к работе не позднее первого марта.
На вторую ночь его скрутило от боли, и он проснулся от собственного крика. Подскочив на кровати, он суматошно дрыгал ногой, которой больше не было. Он взмок от пота, обмочился и задыхался от растерянности и страха. Потеряв контроль над телом, он не понимал, откуда взялась эта грызущая боль и как ее смягчить, и молотил в воздухе руками, пытаясь нащупать несуществующую ногу. От невыносимой боли у него перехватило горло, и он в немом молчании открывал и закрывал рот, когда насмерть перепуганные бабушка с дедушкой ворвались в его комнату, моля объяснить, что случилось. Его затошнило, и он выбрался из кровати, чтобы пойти в туалет, но совсем позабыл про ампутированную конечность и тяжело упал на пол, сломав кончик клыка и разбив губу, наполнившую его рот кровью. Он встал на колени, и его вывернуло наизнанку. Он чувствовал себя беспомощным младенцем и ярился от дикой, нечеловеческой злобы. Бабушка прижала его к груди и баюкала, пока он не забылся беспокойным сном.
На следующий день он отправился к доктору, и та диагностировала фантомные боли.
– Переживания, конечно, чудовищные, – посочувствовала ему врач, – однако среди ампутантов такие боли не редкость.
Сэм остолбенел. Поначалу он даже не понял, о ком она говорит. Прежде никто и никогда не называл его ампутантом. В его понимании ампутантами были герои войны или онкобольные.
– Уверена, перед операцией тебя предупреждали о фантомных болях, – продолжала врач.
Сэм кивнул. Возможно, его действительно предупреждали, но он не слушал. Он пребывал в уверенности, что стоит ему согласиться на ампутацию, как его проблемы решатся сами собой.
Доктор вручила ему отксерокопированную книжицу с упражнениями, помогающими снизить болевые ощущения. Так, чтобы перепрограммировать мозг и заставить его смириться с потерей конечности, Сэму предлагалось глядеть на культю в зеркало. Сэм люто возненавидел это упражнение. Он и до операции предпочитал не таращиться без надобности на свою ногу. «Чем меньше на нее смотришь, тем ей лучше», – внушал себе он. Доктор также выписала ему антидепрессанты, но Сэм выбросил рецепт в мусорку.
На несколько недель боль отступила, и Сэм уже начал надеяться, что все обошлось, когда настала пора примерить протез.
Как только Сэм надел его, боль вернулась с удвоенной силой. Сэм не сомневался, что боль вызвало не простое трение культи о протез, хотя физиотерапевт уверял в обратном и настаивал, чтобы он продолжил примерку. Но Сэм не мог. Он физически ощущал, как протез безжалостно кромсает его бедную отрезанную ногу. Голова его пошла кругом, и на пару секунд он потерял способность видеть и слышать. К горлу подступила желчь.
– Мне немного неудобно, – сконфуженно пробормотал он.
Неужели он утратил свою суперсилу – превозмогать и преодолевать боль?
– Ничего, Сэм, – успокоил его физиотерапевт. – Не бойся, я тебя поддержу. Попробуй сделать шаг.
Сэм сделал шаг, жалко улыбнулся и повалился на колени. Его вырвало.
Сэма послали к терапевту, затем к гипнотизеру, затем к иглотерапевту и наконец к массажисту. Нельзя сказать, что лечение не приносило никакой пользы, однако оно не обуздывало и не предотвращало боль. Боль возвращалась. Неумолимо и внезапно. Сэму посоветовали найти истоки и причины боли, и Сэм их нашел: боль возникала, только когда он спал или учился ходить заново. Но разве мыслима жизнь без сна и прогулок? Ему отрегулировали протез. Натянули на культяпку пару носков. Сняли носки. Бесполезно. Чаще всего, цепляя протез, Сэм испытывал такую невероятную муку, что ему начисто отшибало разум. Но умственная деятельность являлась смыслом существования Сэма. И боль, обращавшая его в безмозглого остолопа, повергала его в полнейший ступор.
– Все не так страшно, – приободрил его врач, – ведь боль живет исключительно в твоей голове.
«Но я сам живу исключительно в своей голове», – мысленно парировал Сэм.
Сэм понимал, что ноги больше нет. Видел это своими глазами. Знал, что преследовавший его фантом – не что иное, как тупейшая ошибка в программном коде, и желал одного: взломать свою голову и уничтожить зловредный баг. К сожалению, вскрыть человеческий мозг так же сложно, как и системный блок «Мака».
Первые месяцы после операции Сэма беспрерывно тошнило, и он ел очень мало. Он похудел почти на десять килограммов и чуть не довел бабушку до инфаркта. Но в конце концов боль ослабела. Или же он к ней притерпелся. Так или иначе, Сэм снова включился в работу, но, увы, впервые в жизни работа не принесла ему желанного отдохновения и покоя. Казалось, боль обосновалась в той части его мозга, которая ранее целиком и полностью принадлежала его творческому гению.
– Странно, что твой друг пропустил собственный день рождения, – усмехнулся Эйб, парень Сэди.
Они стояли перед рестораном «Силвер-Лейк», выбранным Марксом за его близость к дому Сэма. Посреди ресторана росло дерево, и он считался самым лучшим местом Востока для разрыва с любимыми.
– Ничего странного, – пожала плечами Сэди. – Когда-то я била во все колокола, стоило ему запропаститься на пару часов, да все без толку. Он из тех людей, которые вечно куда-нибудь исчезают.
– У всех есть такие друзья, – покачал головой Эйб. – Может, заскочим ко мне? В кои-то веки ты очутилась на моей половине города, так хоть погляди, как я живу.
Эйб Ракета, солист и ритм-гитарист коллектива «Взаимное непонимание», вместе с тысячей с лишком таких же, как он, музыкантов, оккупировал в 1999 году побережье Силвер-Лейк, протянувшееся почти на девять квадратных километров. Сэди встречалась с ним около месяца, но еще никогда не бывала у него в гостях: слишком далеко обосновался от нее Эйб, и Сэди, не относившаяся к их роману серьезно, считала верхом идиотизма тащиться ради него через весь город. Она вообще очень мало знала о нем и не интересовалась ни его жизнью, ни даже тем, окрестили ли его Эйбом Ракетой при рождении или он взял себе это имя как сценический псевдоним. Она познакомилась с ним на концерте, куда ее затащила Зои. Он ей нравился: нежный и предупредительный любовник («Сэди, не возражаешь, если я положу руку тебе на грудь?»), Эйб не играл ни в какие игры – ни компьютерные, ни закулисные – и беспрекословно мотался к ней в Венис.