«По обе стороны». Но черный цвет ей не к лицу, поверь мне.
– Не знаю, Сэм. Мне кажется, Сэди к лицу все цвета. То есть все цвета игровой палитры. А «Церемониймейстер» может стать настоящей бомбой. Видел бы ты Сэди, когда она описывала новую игру. Она просто лучилась от счастья.
Сэм украдкой бросил на Маркса неприязненный взгляд. «Ты мог подцепить любую девчонку, – с досадой подумал он, – так почему ты подцепил именно Сэди Грин?»
Он представил, как они просыпаются в одной постели в доме с Клоунриной, Сэди открывает глаза, поворачивается к Марксу, говорит: «Я тут такое придумала» – и начинает описывать завязку «Церемониймейстера». Она возбуждена, сыплет словами, как из пулемета, размахивает руками. Затем вскакивает и меряет шагами комнату, потому что, когда на Сэди нисходит вдохновение, она не может усидеть на месте. До сих пор Сэм первым узнавал о посетивших ее откровениях.
– Подумать только! – картинно умилился Сэм. – Тогда знаешь что, Маркс? Пусть Сэди делает все, что ей хочется. Мне – по барабану.
Той же ночью, лежа в постели с Сэди, Маркс спросил, готова ли она работать над «Церемониймейстером» одна, без Сэма.
– Полагаешь, я не потяну? – с вызовом вскинула она голову.
– Разумеется, потянешь.
– Я и до него занималась играми. Задолго до того, как начала создавать игры с ним.
– Знаю-знаю, просто я подумал… – Маркс помолчал, осторожно подбирая слова, – подумал… что, когда вы вместе, игры заряжаются дополнительной энергией.
– Энергией! – фыркнула Сэди. – Да мы с ним почти не разговариваем. А когда разговариваем, ор поднимаем на все «Нечестные игры». Вот только ор этот не имеет никакого отношения к творчеству. Между нами что-то разладилось. Я не представляю, как нам быть дальше. Его трясет от одной только мысли о «Церемониймейстере», а я без этой игры не мыслю и жизни. Доведись нам работать над ней сообща, и мы пристукнем друг друга. Надеюсь, наша размолвка не навсегда, просто нам нужно отдохнуть, поработать порознь, прежде чем вновь впрячься в одну упряжку… И возможно, дело не в Сэме, а во мне. Я хочу… безумно хочу сделать что-то свое. Только свое. Исключительно. Чтобы никто в мире не смог приписать это Сэму.
– А, теперь мне все ясно, и я – на твоей стороне. Да будет всем известно: «Церемониймейстер» – игра Сэди Грин! Но объясни мне одну вещь. Вроде бы я с вами почти не разлучался, но упустил момент, когда вы разругались. Что произошло? Казалось, вас водой не разольешь. Зои однажды намекнула мне: «Если хочешь заставить Сэди что-то сделать, скажи, что это ради Сэма. А Сэму, наоборот, – что ради Сэди. И дело в шляпе».
– Было одно обстоятельство… – вздохнула Сэди. – То есть я долгое время считала, что обстоятельство было только одно, но по правде говоря… По правде говоря, все к этому шло…
– И что это за обстоятельство?
– Наверное, ты решишь, что я делаю из мухи слона. Сэм так мне и сказал, когда я ему все выложила. Помнишь, как мы раздобыли «Улисса» Дова? По словам Сэма, он ведать не ведал, что Дов был моим учителем и любовником, но он лгал. Я это выяснила.
– Как?
– На обложке сидишника с игрой Дов оставил мне посвящение.
Сэди потянулась к полке, взяла диск и показала его Марксу. Маркс прочитал посвящение и скривился.
– Господи, у Дова точно не все дома.
– Согласна.
– И все равно я не понимаю. Даже если Сэм обо всем знал, что с того?
– Как что с того? Да ведь это значит, что он больше переживал за «Итиго», чем за меня. Я столько лет носилась с ним как курица с яйцом: игры играми, но Сэм – превыше всего. А он? Он меня предал. И я сочла его предательство очень символичным: для него важны были только игры и он сам.
– Ну да, Сэм – он такой. Впрочем, вы с ним два сапога пара. Оба помешаны на работе.
– Нет, я не такая. Я и в Калифорнию переехала ради него. Разумеется, не только ради него, но мы оба с тобой знаем, что, если бы не здоровье Сэма, мы бы сто раз подумали, стоит ли нам сюда соваться.
– Ненавижу ворошить прошлое, но Сэм свято верил, что переехал в Калифорнию только ради тебя. Он волновался за тебя. Его очень расстраивали твои отношения с Довом…
– Чушь, – отрезала Сэди. – Мы никогда с ним об этом не говорили.
– А мы с ним говорили об этом неоднократно.
Сэди неверяще тряхнула головой.
– И кстати, Сэди! На твоем месте я поостерегся бы утверждать, что Сэм читал посвящение к «Мертвому морю». Я прекрасно помню тот день. Ты спала в другой комнате, а Сэм рылся среди имевшихся у нас тогда компактов, надеясь отыскать подходящий для «Итиго» графический движок. Когда он пересмотрел всю лежавшую перед ним на столе стопку, я подошел к твоей полке с играми. Да, несомненно, именно я взял сидюк «Мертвого моря» и вставил его в дисковод. Я не хотел, чтобы Сэм с его больной ногой лишний раз валандался по комнате, и сыграл на опережение. Для меня-то вскочить со стула не проблема. Посвящения я не заметил, было не до того. А уж Сэм по-любому его не видел.
Несмотря на всю артистичность Маркса и правдоподобность его рассказа, Сэди лишь скептически хмыкнула.
– Но ведь это не единственная причина вашей грызни? – вздохнул Маркс.
– Не единственная. Есть еще «Итиго II» и Сэм, заграбаставший себе всю славу. Впрочем… Возможно, как я уже упоминала ранее, дело не в Сэме. Я хочу свою собственную игру. Игру, которую мне не придется делить с Сэмом. Мне двадцать шесть лет, Маркс. Пора сделать что-то свое. Я не обязана всю жизнь плестись на поводу у Сэма.
Запиликал телефон, и Маркс поднял трубку. Звонила агент по недвижимости. Срок аренды квартиры заканчивался, и агент предлагала им распрощаться с Клоунриной и поселиться в Венисе, к востоку от бульвара Эббот-Кинни, в двухэтажном, потрепанном ветрами и побитом дождями особняке лиловато-серого цвета и обшитом сайдингом. Как и большинство подобных сооружений Лос-Анджелеса, особняк возвели еще в двадцатых годах прошлого века. В нем была крутая, без перил, лестница, стеклянные двери, выложенный широким паркетом пол и треугольная арка, придававшая гостиной сходство с церковным приходом. (В недавнем прошлом особняк непродолжительное время занимала религиозная секта, одна из многих, топтавших в ту пору дороги Южной Калифорнии на пути к просветлению и нирване.) Дом, хоть и несколько запущенный, выглядел привлекательным и вполне годным для жизни, если, разумеется, его потенциальных владельцев не смущали ни разросшаяся перед крыльцом бугенвиллея, старательно душившая пальму, ни покосившийся под углом в сорок пять градусов забор, ни протекавшая крыша, требовавшая безотлагательной починки. Агент описывала особняк одним словом – «богемный», подразумевая, что завышенная цена на него просто-таки смехотворна по сравнению с ценой, которую придется заплатить, чтобы привести его в божеский вид. Маркс немного поговорил с агентом, затем прикрыл трубку рукой и посмотрел на Сэди.
– Она хочет знать, берем мы его или нет. Подаем заявку?
Жилье в Калифорнии расхватывали как горячие пирожки и предыдущие дома увели у Сэди и Маркса прямо из-под носа, пока они предавались раздумьям. Чтобы не расстраиваться, Сэди решила не привязываться ни к одному из выставленных на просмотр объектов недвижимости.
– Домик клевый, – равнодушно сказала она, – но ничего страшного, если мы его упустим. Будут и другие дома. Смотри сам.
– А мне он нравится, – шепнул Маркс. – Пусть станет нашим, а? Берем?
– Берем, – улыбнулась Сэди, – а там видно будет.
Через несколько дней их заявку одобрили.
Два месяца они сидели на чемоданах и наконец, сменив замки и подписав тонны бумаг, переехали.
– Перенести тебя через порог? – предложил Маркс.
– Мы не женаты, – закатила глаза Сэди, – так что я вполне обойдусь своими ногами.
Сэди отперла дверь. Они прошли через дом и очутились на маленьком заднем дворе. Стояла осень, и ветви двух из трех фруктовых деревьев в их скромном садике – хурмы и гуайявы – усыпали созревшие плоды.
– Сэди, ты только глянь! Это же хурма! Моя любимая! – закричал Маркс.
Сорвав круглобокий оранжевый плод, он уселся на деревянный приступок, из которого на днях выгнали термитов, и надкусил хурму. Сок брызнул ему на подбородок.
– Вот так повезло! – веселился Маркс. – Поверить не могу: мы купили дом, а в придачу – мое любимое дерево!
Сэм частенько называл Маркса неслыханным баловнем судьбы. Природа наградила его неотразимой внешностью и удачей по жизни. Ему везло во всем: и в любви, и в работе. Однако Сэди, за последние годы хорошо узнавшая Маркса, начинала сомневаться в прозорливости Сэма. На ее взгляд, Сэм воспринимал удачливость Маркса шиворот-навыворот. Судьба потому благоволила к Марксу, что он умел неподдельно радоваться ее самым ничтожным благам. Вот и сейчас он ликовал, словно дитя, хотя, действительно ли хурма являлась его любимым лакомством или превратилась в его любимое лакомство минуту назад, так как оказалась на заднем дворе его садика, история умалчивала. Никогда прежде Маркс не упоминал при Сэди хурму. «Господи, – с щемящей нежностью подумала она, – как можно его не любить?»
– Ты бы ее помыл сперва, – улыбнулась она.
– Это наше дерево. Ни одна грязная лапа к нему не притронется, кроме, разумеется, моей собственной, – довольно ухмыльнулся Маркс.
– А лапы птиц?
– Птицы нам не страшны, Сэди. Кстати, надо бы и тебя угостить.
Он поднялся, сорвал два плода – для нее и себя, – открутил шланг в боковой стене дома, помыл хурму и протянул ей.
– Вкуси ее, любовь моя. Хурма плодоносит всего лишь раз в год.
Сэди откусила кусочек. Хурма показалась ей довольно вкусной, чем-то напоминающей персик и дыню одновременно. Может, хурма и ее любимое дерево тоже?
А тем временем в грандиозном симулякре, намного превосходящем виртуальный мир «Кленбурга», администрация Сан-Франциско с легкой руки мэра начала выдавать разрешение на брак однополым парам. Эпохальное событие произошло накануне Дня всех влюбленных, когда Саймон и Ант не вылезали с работы, доводя до ума