«Дублей старшей школы: одиннадцатый класс». Смелый политический ход мэра они одобрили, однако регистрировать свои отношения не планировали. Впрочем, даже соблазнись они такой счастливой возможностью, худшего времени для соединения узами Гименея нельзя было и представить. Они по уши завязли в тестировании ДСШ – 3. Они так кардинально изменили третью часть «Дублей», усложнив ее всяческими новшествами, что игра превратилась в уникальную коллекцию багов. И теперь, чтобы сдать игру точно в срок, им приходилось торчать на работе по восемнадцать часов в сутки.
– А может, бросим все и махнем? – вдруг спросил Саймон.
Было четыре утра, и Ант вез их домой помыться, переодеться и, если удастся, поспать пару часиков.
– Куда махнем? – зевнул Ант.
– В Сан-Франциско.
– С какого перепуга?
– С такого, чтобы вступить в законный брак.
– Ты хочешь жениться? Не ожидал…
– Я тоже. Но только потому, что раньше такой возможности не предлагалось. Никогда ведь не знаешь, хочется тебе чего-то или нет, пока не представится возможность это что-то попробовать.
– Мне кажется, вначале надо доделать игру, а потом уже думать о всяких там… возможностях…
– Верно, верно. Ты, разумеется, прав.
В восемь утра они ехали обратно к «Нечестным» по забитой машинами автостраде.
– У меня торшлюспаник, – пожаловался Саймон, ведя машину.
– О нет, – прохрипел дрыхнувший на заднем сиденье Ант, не открывая глаз, – только не немецкий. Я спал всего два часа.
– Кто знает, насколько их хватит? – не унимался Саймон. – Когда они прекратят выдавать разрешения? Пока мы возимся с надуманными червоточинами в мире школьных фантазий, в реальном мире мы можем прозевать наш шанс вступить в брак.
– Саймон, дай мне поспать!
– Как скажешь. Спи на здоровье.
Через две минуты Ант приоткрыл один глаз.
– Не знал, что ты такой консерватор. А потом небось тебе захочется уютный домик с белым заборчиком?
– Если этот домик будет в Санта-Монике или в Калвер-Сити – почему нет? Мне до смерти надоело мотаться до Западного Голливуда.
В три ночи Ант повез их домой.
– Не могу, – с отчаянием воскликнул Саймон, – хочу в Сан-Франциско! Ты со мной, Антонио Руис?
Саймон и Ант познакомились шесть лет назад на первом курсе института на семинаре по компьютерной анимации персонажей. Поначалу Саймон вызвал у Антонио стойкую неприязнь: он не любил мускулистых и заносчивых качков-хамов. А Саймон, по его мнению, был вызывающе несносен. Вечно поправлял профессоров, не скрывал своей ненависти к американской мультипликации, сыпал заковыристыми немецкими словечками и цитатами из никому не известных фильмов и ржал как лошадь.
Две недели спустя Саймон показал семинаристам свой первый двадцатисекундный анимационный ролик «Муравей Ант». Мальчишка с мерзкой физиономией держит лупу над муравьишкой. Камера наезжает, увеличивая насекомое, и муравей в кожаной курточке – вылитый хипстер – страдальчески закатывает глаза. Затем произносит ироничный монолог о преходящести всего живого и впечатляюще сгорает. Весь класс с негодованием обрушился на создателя ролика, хотя Ант подумал, что это самая выдающаяся студенческая работа, которую он когда-либо видел. Правда, вслух он ничего не сказал. Только по окончании семинара подошел к Саймону и признался:
– Отличная работа.
– Спасибо, чувак. Кстати, муравей Ант – это ты.
– Даже не знаю, что тебе на это ответить, – страдальчески закатил глаза Ант, застегивая кожаную куртку.
– На сожжение внимания не обращай. А все остальное – про тебя, муравья-красавца. – Саймон улыбнулся, и на его щеках прорезались миловидные ямочки. «Господи, – окостенел Ант, – а ведь он обаятельный малый».
Чтобы Маркс не ругался за срыв рабочего графика и незапланированный отпуск, они уговорили его отправиться в Сан-Франциско вместе с ними. Вдруг им понадобится свидетель! Вслед за Марксом к ним присоединилась Сэди – надо же кому-то запечатлеть счастливых молодоженов на фотографиях, а за ней – и мэр Кленбурга, не желавший пропускать такое историческое событие. Тем более когда на него собрались все сливки общества.
В Сан-Франциско они прилетели во вторник утром и, добравшись до мэрии, увидели растянувшуюся во дворе очередь. С каждой минутой очередь только увеличивалась. Несмотря на холод, промозглый ветер и действующую на нервы бюрократическую волокиту, напоминавшую судебное производство по взиманию штрафов за неправильную парковку, настроение у всех было приподнятое. Не отвязно-веселое, как на музыкальной тусовке в долине Коачелла, но сдержанно-праздничное, словно на камерном джазовом фестивале в Ньюпорте. Саймона трясло: он боялся, что лавочку по выдаче разрешений с минуты на минуты прикроют, а во двор мэрии ворвутся копы, юристы, разъяренные гомофобы и все испортят.
– Торшлюспаник, – бормотал он, – торшлюспаник.
– Ладно, – сдался Сэм, – ты меня заинтриговал.
– Не поощряй его! – воскликнул Ант, но было поздно. Сэм задал терзавший его вопрос.
– Что такое торшлюспаник?
– О, торшлюспаник, – воспрял духом Саймон, – переводится как «страх захлопывающихся ворот». Боязнь быстротечности времени и упущенных возможностей. Ужас, что ворота захлопнутся прежде, чем ты успеешь зайти.
– Как мне это знакомо, – мотнул головой Сэм. – Прям с меня писано.
Зарядил дождь, и Сэма с Сэди отправили раздобыть зонтики. Безалаберные «анджелинос», избалованные утопавшим в солнечном свете Лос-Анджелесом, они, конечно же, не догадались прихватить зонтики с собой. В магазинчике напротив мэрии оказалось шаром покати, и они поспешили дальше по Гроув-стрит. Следующий магазинчик предлагал обшарпанные, побывавшие в использовании или просто краденые зонты. Сэди и Сэм их отвергли: «У наших друзей свадьба. Они заслуживают большего». До третьего магазинчика пришлось тащиться чуть ли не километр. Промокшие до нитки, они заскочили в спортивный магазин и растерянно застыли перед внушительными колоссами – зонтами, предназначенными для зрителей на турнирах по гольфу. «Черт, и почему мы не купили зонты километром раньше? – обменялись они понимающими шутливыми взглядами. – Почему мы всегда так высоко задираем планку?» Решив не искушать судьбу, они прибрели три монстрообразных зонта и, раскрыв два из них, пошлепали к мэрии.
Через полминуты они сообразили, что невозможно разместиться на мостовой, держа над головами два полутораметровых купола, и Сэди посоветовала Сэму закрыть свой зонт. Он подчинился, нырнул под ее зонт и взял ее под руку. Сэди не возражала. Сочтя это благоприятным знаком, свидетельствовавшим о потеплении их отношений, Сэм завел разговор о «Церемониймейстере».
– Я видел несколько сцен, – сказал он. – Потрясающе. Ты очень верно подобрала цвет – не режущий глаз черно-белый, а приглушенно-серый. Безумно стильно. Пять баллов.
– Спасибо. Учитывая неприятие, которое ты питаешь к моей игре, твоя похвала мне особенно приятна.
– Я не питаю неприятия к твоей игре, – вздохнул Сэм. – Да если бы и питал, какое это имело бы значение, верно? Ты все равно села бы за ее написание. Вне зависимости от моего к ней отношения. А теперь ты ее почти написала. И это здорово.
– Значит, ты не считаешь «Церемониймейстера» адовым кошмаром, который в одиночку потянет на дно всю нашу компанию?
– Не считаю.
Четыре часа спустя Саймон и Ант стали двести одиннадцатой поженившейся в тот день парой. После церемонии все так проголодались, что ринулись в ближайшую китайскую забегаловку и до отвала наелись пельменями. Маркс заказал заоблачно дорогую бутылку дешевого шампанского, и Саймон, любивший, как и Сэм, трепать языком, поднял бокал.
– Благодарю вас, друзья и коллеги! – произнес он. – Пожертвовав рабочим днем, вы почтили своим присутствием наше с Антом бракосочетание. Спасибо вам! Спасибо, что вместе с нами вы создали уже трех «Дублей». Так давайте же согласимся наконец, что эта игра должна была называться «Доппельгангер старшей школы»!
– Давайте согласимся не соглашаться! – дурашливо закричал Маркс.
– Вы, конечно, мне не поверите, – задушевно продолжал Саймон, – но мое любимое слово в немецком отнюдь не «доппельгангер», а «цвайзамкайт».
– Альтернативный вариант «Дублей» был «Цвайзамкайт старшей школы», – пояснил Ант, – но я Саймона отговорил.
– Спасибо, – шепнул Сэм.
– «Цвайзамкайт» – чувство одиночества вдвоем. Одиночества, от которого не спасают даже окружающие тебя люди. – Саймон выразительно посмотрел на своего мужа. – До встречи с тобой, Ант, я постоянно испытывал это чувство. У меня была семья, друзья и возлюбленные, но каждый из нас существовал сам по себе. Я думал, это и есть жизнь. Жизнь, которую надо безропотно принимать. Я думал, что беспросветное одиночество – удел всех на свете. – Саймон всхлипнул, на глазах его заблестели слезы. – У меня мерзкий характер, Ант. А тебе глубоко фиолетовы и немецкий язык, и наша женитьба, но знай: я люблю тебя. И я безгранично благодарен, что ты согласился пойти со мной под венец.
– Цвайзамкайт! – воскликнул Ант.
В августе, когда работа над «Дублями»подошла к концу, подошел к концу и брак Саймона и Анта. Верховный суд Калифорнии постановил, что мэрия Сан-Франциско превысила свои полномочия, а потому все выданные ею лицензии на брак признаются недействительными. Удивительно, но Анта решение Верховного суда подкосило гораздо сильнее Саймона. Саймон, переживший приступ торшлюспаник, довольно спокойно воспринял неприятную новость: он успел к ней морально подготовиться и прекрасно осознавал, в какой стране и в какое время живет. Вынюхав пару дорожек кокаина, приберегаемого им для особого случая, он, как ни в чем не бывало, отправился на работу.
– Прости за этот бессмысленный вершлиммбессерунг, – повинился он перед Антом, взявшим отгул. – Хотелось как лучше, а получилось как всегда.
Ант молча натянул на голову одеяло. Если бы в его жилах текла горячая кровь, он позвонил бы конгрессмену, ринулся бы протестовать в Сакраменто, столицу Калифорнии, или завалил бы газеты разгромными письмами и петициями, но, увы, он не был рожден для политической борьбы, организации сопротивления или митингов.