Выбравшись из машины, она бросилась к кусту недавно посаженной индийской сирени, и ее вырвало.
– Теперь поведу я, – заявила она, повернувшись к Сэму. – Ты ползешь как улитка. Меня укачало.
– Сэди, – образумил ее Сэм, – может статься, ты просто беременна? По моим прикидкам, тебя за последние три дня тошнило семь раз. Вряд ли это из-за устриц, верно?
– Вначале из-за устриц, а теперь меня укачало, – топнула ногой Сэди. – Если бы это был токсикоз, меня тошнило бы по утрам, а не весь день напролет.
По дороге к гостинице Сэди приметила аптеку и остановилась.
– Куплю попить и таблетки от тошноты.
Заодно она приобрела и тест на беременность.
В Грейпвайн они заселились в очаровательную до отвращения мини-гостиницу, состоявшую из семи номеров, названных в честь исторических личностей Техаса. В стоимость проживания входил завтрак. Замотанный турагент по рассеянности вместо двух отдельных комнат забронировал им один люкс, носивший имена Бонни Паркер и Клайда Бэрроу.
– Хочешь, я присмотрю другой отель? – шепнул Сэм на ухо Сэди.
– Забей. Это же люкс в Техасе, а в Техасе все размером с футбольное поле, – хихикнула Сэди.
Однако люкс Бонни и Клайда ее разочаровал: техасская гигантомания обошла его стороной и он вмещал в себя лишь крохотную спаленку, крохотную гостиную с диван-кроватью и крохотную ванную, являвшуюся, по всей видимости, центром этой крохотной вселенной.
– Похоже на нашу общажную комнату в Гарварде, – ухмыльнулся Сэм.
Через полчаса Сэди заперлась в ванной, но почти сразу же вышла оттуда, держа в одной руке картонную коробочку, а в другой – стакан с тест-полоской.
– Прости, – сконфузилась она, – понимаю, это перебор, но в ванной не развернуться. Там раковина-то еле-еле помещается, а о ванной полочке и мечтать не приходится. Не отель, а игрушка. Так и хочется кого-нибудь пристукнуть. Извини, Сэм. Я веду себя просто по-свински и порчу тебе все путешествие.
Сэм расхохотался. В ожидании, когда тест явит чудо, Сэди присела на диван рядом с Сэмом и уставилась в телевизор, где шел старый диснеевский фильм «Швейцарский Робинзон» о потерпевшей кораблекрушение семье, вынужденной жить в доме на дереве.
Сэм первым заметил изменения.
– Что означают две голубые полоски? – спросил он и потянулся к коробке почитать инструкцию.
Сэди инструкция не требовалась, она и без нее все поняла. Она кинулась в ванную, и ее стошнило. На сей раз тошноту вызвали нервы, а не токсикоз, но ей стало несравненно легче. Она почистила зубы, вернулась в гостиную и снова примостилась возле Сэма. Зазвонил ее телефон, лежавший на журнальном столике. Сэм покосился на него и увидел имя Маркса. Сэди перенаправила звонок на автоответчик.
– Я тоже хочу дом на дереве, – протянула она. – Может, поживем там немного?
Она опустила голову на плечо Сэма. Сэм не шелохнулся, не издал ни звука, хотя от Сэди несло кислятиной и еле уловимо пахло желчью.
– Через два часа нас ждут в штаб-квартире «ГеймСтоп». Разбуди меня, если я засну.
Месяц спустя, в декабре, они прилетели в Нью-Йорк, и бойкие рекламщики тотчас взяли их в оборот, организовав фотосессию в журнале «История игр». Пока дизайнеры корпели над обложкой с портретами Сэма и Сэди и бросающимся в глаза заголовком «Церемониймейстер: закулисье Мазера и Грин», Сэм и Сэди облачались в костюмы Елизаветинской эпохи. Сэди предстояло изображать королеву Елизавету I, Сэму – Уильяма Шекспира. Весь этот маскарад казался им сплошным фарсом, и они хохотали как умалишенные. Снимавший их фотограф, итальянец лет пятидесяти с лишним, не знал ничего ни о компьютерных играх, ни о самих Сэди и Сэме.
– Вы женаты? – спросил они.
– Нет, она не верит в институт брака, – ухмыльнулся Сэм.
– Точно. Не верю, – подтвердила Сэди.
– Э, вот обзаведетесь детишками, по-другому запоете, – покачал головой фотограф.
– Все так говорят, – хмыкнула Сэди.
Когда с фотосессией было покончено, Сэди сорвала костюм и бросилась в туалет.
Сэм неторопливо расстегивал камзол, когда у журналистки запищал мобильный.
– Сэм, офис «Нечестных» – в Венисе? – воскликнула она встревоженно. – Мой друг пишет, в одной из айти-компаний в Венисе перестрелка. Предупредите своих. Пусть не покидают здания.
– Ужас какой. Что за компания?
Он искренне сочувствовал людям, на которых обрушилось несчастье. Возможно, он даже их знал: в конце концов, все фирмы Лос-Анджелеса, работавшие в сфере высоких технологий, располагались у побережья. О своих сотрудниках он не тревожился: «Нечестные» были игровой компанией, а не айтишной.
– Не знаю.
– Я позвоню Марксу, – сказал Сэм. – Может, он в курсе.
Сэм вытащил телефон. Ух ты, он пропустил несколько звонков, и все от Маркса: в последние четверть часа Маркс настойчиво пытался до него дозвониться. Сэм тотчас перезвонил, но его перенаправили на автоответчик. Тогда он позвонил на стационарный телефон в офисе, но никто не снял трубку. Сэма прошиб холодный пот. На Западном побережье Америки был разгар рабочего дня.
Он рванулся к женскому туалету и постучал в дверь кабинки, за которой слышались судорожные всхлипы Сэди. Сэди выворачивало наизнанку.
– Сэди?
– Самсон, ты рехнулся? Что ты делаешь в женском туалете?
Сэди вышла. Она так привыкла к тошноте, что справлялась с этим недугом за считаные минуты. Готовясь задать Сэму головомойку за появление в женском туалете, она озорно улыбнулась. Но стоило ей увидеть лицо Сэма, и улыбка сползла с ее губ.
В 2005 году средний американец отправил четыреста шестьдесят эсэмэсок.
Краткость – сестра таланта. Порой текстовые сообщения, куцые из-за ограниченного числа знаков и маловразумительные, как телеграммы, складывались в небольшие поэмы.
Сэди и Маркс за все время знакомства написали друг другу не более двух дюжин СМС. Большего им и не требовалось: обычно они не разлучались ни дома, ни на работе.
Когда ее звонок был переадресован на автоответчик, Сэди отправила сообщение: «С тобой все хорошо?»
Через минуту прилетел ответ: «Люблю тебя. Курю бамбук. Так, детская забава. УК».
Сэди трясущимися руками протянула телефон Сэму.
– Что такое «УК»? – прохрипела она. – Я ничего не смыслю в акронимах.
– Укротитель коней, – ответил Сэм.
VII. Непись
Ты летишь…
Внизу, расчерченные, словно шахматные клетки, зеленеют поля. Парочка джерсейских коров щиплет лаванду, отгоняя хвостами воображаемых мух. Женщина в простеньком платье мчится на велосипеде по каменному мосту, напевая вторую часть Пятого концерта Бетховена. Она проезжает мимо мужчины в армейской фуражке, и тот подхватывает мелодию. Где-то под тобой пасека. Ты не видишь ее, но слышишь равномерное гудение пчел. В долине, за мостом, паренек с иссиня-черными волосами кормит сахаром диковато косящуюся на него лошадь. Усыпанные плодами яблони терпеливо ждут сборщиков. Седовласый старичок тайно подглядывает за двумя купающимися в пруду подростками. Ты чувствуешь томящее его желание – исходящий от него запах так силен, что перебивает ароматы лаванды. Ты думаешь: «Люди хотят чересчур многого. Хорошо, что я птица». А вот и земляничные поляны. Налитые соком, будто восковые, земляничины дразняще алеют среди белых цветков.
Противиться искушению – свыше твоих сил. Ты опускаешься.
Порой бескрылые просят тебя, крылатого, объяснить им, как ты летаешь. Обычно ты отвечаешь, что полет есть законы Ньютона вкупе со слаженным маханием крыльев, определенным строением тела и благоприятной погодой. На самом деле все это вздор. На кой черт забивать голову классической механикой, если можно отдаться на волю ветра и наслаждаться видами.
Ты приземляешься. Нацеливаешь изящный клюв на приглянувшуюся ягоду и готовишься схватить ее, как вдруг щелкает взведенный курок.
– Не смей, вор!
Пуля вонзается тебе в грудь.
В небо, словно пушистые венчики одуванчика, взмывают коричневато-бежевые перья. Земляника орошается кровью – красное на красном. Но у тебя тетрахромное зрение. Для тебя это два разных цвета.
С чуть слышным «бум» ты падаешь в грязь, поднимая невидимые ни для кого, кроме тебя, облака пыли.
И снова выстрел.
И снова…
Твои крылья трепещут. «Это попытка взлететь, – успокаиваешь ты себя, – а не предсмертные судороги».
Проходит несколько часов. Кто-то берет тебя за руку. Значит, у тебя есть рука. И следовательно, ты не птица. Ты, должно быть, под наркотой – отменной и первоклассной наркотой типа ЛСД, которой ты никогда не пробовал, хотя Зои постоянно уговаривала тебя закинуться «кислотой» и совершить вместе с ней вояж в мир иллюзий. На миг тебя охватывает печаль: тебе безумно жаль, что ты не умеешь летать, безумно жаль, что ты так и не попробовал ЛСД. Тебе безумно жаль, что ты…
…умираешь.
Нет, не то! Не то! Ты скорбишь, ибо знаешь, что ты – прах и в прах возвратишься. Ты не умираешь, но каждый шаг в этой жизни приближает тебя к смерти.
Запомни: ты не умираешь!
Тебе тридцать один год. Ты единственное дитя Рю и Э Ран Ли Ватанабэ – коммерсанта и преподавательницы текстильного дизайна. Ты родился в Нью-Джерси. У тебя двойное гражданство. Ты работаешь в калифорнийском Венисе на бульваре Эббот-Кинни в компании «Нечестные игры». У тебя на столе табличка:
Маркс Ватанабэ
Укротитель коней
Ты прожил не одну жизнь. Прежде чем ты стал укротителем коней, ты был фехтовальщиком, чемпионом по шахматам и актером. Ты американец, японец и кореец, а точнее никто из них. Ты – гражданин мира.
Ты – больничный пациент. За тебя дышит аппарат искусственной вентиляции легких. О том, что ты еще жив, сигнализируют волны на экране прикроватного монитора.
Ты не бодрствуешь, но и не спишь.
Ты все видишь и слышишь.
Но ты многое позабыл. У тебя нет амнезии, но тебе никак не припомнить, что привело тебя в эту больницу и почему тебе не стряхнуть оков забытья.