Кто-то повесил в палате рождественскую гирлянду со звездами. Интересно кто? Твои близкие друзья – сплошь иудеи, буддисты, атеисты или агностики.
Если сейчас Рождество, значит, ты в коме уже три недели.
Если сейчас Рождество, значит, ты не перезвонил Уэртам.
Если сейчас Рождество, значит, «Церемониймейстер» поступил в продажу и доступен для скачивания.
Если сейчас Рождество, значит, Сэди почти на третьем месяце беременности…
В палате – твои родители. Видимо, ты совсем плох, раз они снова вместе.
Ты вспоминаешь название песни. «Река».
Твоя мама сидит на стуле возле кровати. На ней платье – птицы на земляничной поляне. Длинной иглой она нанизывает на нитку ярких журавликов из разноцветной бумаги. Ты знаешь, зачем она это делает: согласно японскому поверью больной исцелится, если сложить сэмбадзуру – гирлянду из тысячи бумажных журавликов.
Твой отец, хотя ты его и не видишь, сидит на полу и складывает журавликов, чтобы твоя мама могла нанизать их на нитку.
Вот они, супружеские узы.
Немного погодя твой отец уходит. Твоя мама продолжает орудовать иглой, но без твоего отца дело идет медленно и запас журавликов тает на глазах. Складывать журавликов намного сложнее, чем нанизывать их на нитку.
Появляется Сэм.
– Меня зовут Сэм, – представляется он, – а вы, должно быть, мама Маркса?
– Да, меня зовут Анна.
– Ух ты, как и мою маму! – поражается Сэм. – Маркс ни разу не упомянул, что у наших мам сходные имена. Я думал, вас зовут по-другому.
– По-корейски, – объясняет твоя мама, – мое имя звучит как Э Ран, но в Америке все зовут меня Анной.
– Анна Ватанабэ.
– Ватанабэ – фамилия моего мужа. Мое полное имя – Анна Ли.
– И моей мамы тоже! – восклицает Сэм.
– Я похожа на твою маму?
– Нет, совсем не похожи. Странно, что Маркс утаил это от меня.
– Возможно, он просто не придал этому большого значения, – предполагает твоя мама. – Ли – такая же распространенная фамилия, как и Анна.
Сентиментальность чужда твоей матери. Лишь ткани способны растопить ее сердце.
– А может, – продолжает она, – Маркс ничего не знал.
Сэм подходит к кровати и вглядывается в твое лицо.
– Нет, Маркс всегда обо всем знал.
В тот день, когда ты выяснил имя погибшей матери Сэма, ты понял, что ваши с Сэмом жизни неразрывно переплелись. Что отныне и вовек ты – брат Сэма. Ведь имя, если подумать, это Судьба.
Сэм поворачивается к твоей маме.
– У вас почти закончились журавлики, – замечает он. – Если вы покажете, как их складывать, я вам помогу.
Твоя мама обучает Сэма искусству оригами, Сэм усаживается на пол и тоже начинает складывать бумажных журавликов.
Ты все еще жив.
Сэди расчесывает тебе волосы и попутно сообщает, что «Церемониймейстер» бьет рекорды продаж в Соединенных Штатах.
– Не думаю, что пользователям нравится игра, – недоверчиво замечает Сэди. – Просто им жаль нас.
Тебя коробит от ее ложной скромности. «Никто не потратит из жалости шестьдесят долларов на какую-то игру!» – пытаешься ты возразить, но внезапно у тебя мешаются мысли.
Ты все еще жив.
– Анта выписали, – говорит Сэм. – С ним все хорошо.
«Отлично», – думаешь ты.
– Приходил Гордон. Принес тебе букетик лаванды.
Цветов ты не видишь, но вроде бы чувствуешь их аромат. Тебя охватывает мимолетное сожаление. «И что меня понесло в вестибюль к Гордону? – себялюбиво терзаешься ты. – Почему я не укрылся вместе со всеми на крыше?»
Компьютерные игры не порождают насилия. Но возможно, обольщают игроков притворными надеждами, и те порой начинают воображать, что могут стать настоящими героями. Внезапно у тебя снова мешаются мысли.
Все еще жив.
Ты пробуждаешься среди ночи. В палате кто-то есть. Кто-то с тициановскими волосами. До твоего слуха доносится царапанье карандаша по бумаге.
Зои. Интересно, над чем она работает?
– Сочиняю музыку к фильму, – отвечает она, словно угадав твои мысли. – Дурацкий ужастик, но как же трудно подобрать к нему верную мелодию. Есть у меня одна мыслишка, но не уверена, сработает ли. Я подумываю ограничиться ударными и медными, но боюсь, звучать они будут как школьный оркестр. Наверное, стоит выбросить написанные партитуры и начать заново. Знаешь, сколько мне платят? С гулькин нос! Само собой, обещают проценты от прибыли, но когда их дождешься. Кино называется «Кровавые шары». – Зои возводит глаза к потолку. – А какая прибыль может быть от «Кровавых шаров»? – Зои улыбается. – Маркс, давай поправляйся. Я даже мысли не допускаю, что тебя больше не будет на этом свете. – Она стискивает твою руку и целует в щеку. – Нет, и мысли не допускаю. Я этого не вынесу, Маркс. Я безумно люблю тебя, милый мой друг.
Безумно люблю тебя.
Не прекращай любить своих бывших – и навсегда останешься с ними лучшими друзьями. Не печалься, когда проходит любовь. Знай: она перерастает в крепкую дружбу, ведь любовь – и константа, и переменная. Разом.
Ты умираешь.
Спустя пару часов, дней, а то и недель ты слышишь возмутительно безмятежный голос доктора, сообщающий твоим родителям, что ты, Маркс Ватанабэ, гражданин мира, умираешь.
Ты игрок, для тебя слова «Игра окончена» не имеют смысла. Игра оканчивается, только когда ты прекращаешь в нее играть. У тебя всегда есть в запасе дополнительная жизнь. Тебе не страшна самая ужасная смерть. Тебя могут травить ядом, варить в чане с кислотой, обезглавливать и убивать раз за разом, но достаточно нажать кнопку «Начать заново», и ты снова жив и готов к бою. Всегда есть шанс переиграть. И, набравшись силы и опыта, вновь пройти заваленный тобой уровень. Пройти – и выиграть.
Однако в словах доктора что-то есть…
Ты слабеешь. Кровь густеет. Кровоток замедляется и движется по венам не быстрее, чем забитое под завязку шоссе в часы пик. Сердце почти не бьется. Сознание.
Угасает.
Медленно…
Мысли хаотично
мешаются…
Вскоре все переменится. И ты будешь уже не ты. Как и все мы, ты – категория дейксиса и не можешь существовать вне контекста. Не здесь и не сейчас.
Ты – укротитель коней.
На твой тридцать первый день рождения Сэм дарит тебе табличку:
Маркс Ватанабэ
Укротитель коней
– Укротителя коней Гектора величают еще «конеборным», – напоминаешь ты, смеясь.
– «Конеборный» – это не то, – мотает головой Сэм. – Оставим конеборство Гектору. А ты у нас – коней укротитель.
Когда он впервые обозвал тебя так в замке Херста, ты немного обиделся. Но прошли годы, прозвище накрепко приклеилось к тебе, и ты начинаешь воспринимать его как милую и забавную дружескую шутку.
Ты сживаешься с ним. Ты и вправду укротитель коней.
В детстве ты и не догадывался, что будешь директором по развитию. Порой ты задаешься вопросом, а не вывела ли тебя на эту стезю необоримая лень? Не стал ли ты директором по развитию только потому, что Сэм и Сэди загорелись написать компьютерную игру, а тебе было нечем заняться? Не стал ли ты директором по развитию только потому, что любил этих двух творцов игр? Сколько же всего в своей жизни ты отдал на волю случая? На откуп огромного многогранного кубика? Но разве не все вокруг поступали так же? Кто, не кривя душой, осмелился бы заявить, что он и есть кузнец своего счастья? Но даже если ты занял эту должность исключительно по прихоти судьбы, разве ты не достиг в ней небывалых высот?
Ты вспоминаешь про «Дни бесконечности». Тебе не терпится сыграть в эту игру. Ты предвидишь сложности, которые с ней могут возникнуть, и хочешь помочь Уэртам справиться с ними. Им придется выбрать между вампирами и зомби. И остановиться на какой-то одной сюжетной линии. Или придумать новую мифологему. Или…
Впрочем, проблемы Уэртов тебя более не волнуют.
За одну руку тебя держит Сэм. За другую – Сэди. За их спинами стоят твои мама и папа. И это правильно: Сэди и Сэм такие же полноправные члены твоей семьи, как и твои родители. А позади всех, на противоположной стене, висит гирлянда из тысячи бумажных журавликов.
– Все хорошо, Маркс, – шепчет Сэди. – Не бойся. Я тебя отпускаю.
«Коней жалко», – думаешь ты, и твоя душа покидает тело.
Ты в персиковом саду.
День просто чудесный. Твой одноклассник Сван в городе, и он знаком с парнем, который «усыновил» персиковое дерево на ферме семьи Масумото, расположенной неподалеку от Фресно. Парень разрешает тебе с друзьями насобирать с этого дерева сколько угодно персиков, но только в субботу утром.
– Люди «усыновляют» персиковые деревья? – не веришь ты.
– Это не простые персиковые деревья, – поясняет Сван. – У них невероятно нежные плоды. Их нельзя уложить в ящики и привезти в магазин. Фермой владеет семья, переехавшая во Фресно в 1948 году, после отмены закона об интернировании японцев. Прежде чем приятелю разрешили взять дерево под опеку, ему пришлось написать эссе и заполнить анкету.
Ты рассказываешь об этом Зои, и она соглашается поехать. Она приглашает Сэди, а та приглашает Алису. Ты приглашаешь Сэма, а он приглашает Лолу – девушку, с которой встречается. А потом ты приглашаешь Саймона и Анта, потому что им полезно время от времени отрываться от «Любви доппельгангеров». В шесть утра вы покидаете Лос-Анджелес и в половине десятого прибываете во Фресно. И словно бы оказываетесь в ином мире.
Персики неправдоподобно большие и какие-то воздушные. Они явно не созданы для тряских грузовиков и грубых магазинных полок. Зои надкусывает плод и говорит, что это не персик, а цветок. Она протягивает плод тебе. Ты тоже надкусываешь его и говоришь, что это не персик, а персиковый нектар. Ты протягиваешь плод Сэму. Сэм надкусывает его и говорит, что это не персик, а песня.
Твоих друзей прорывает, и они начинают сыпать несуразными сравнениями и абсурдными метафорами.
– Съесть его – все равно что познать Иисуса.