– Интересный подход, – пробормотал Ант, переворачивая страницу и показывая Сэму следующий рисунок.
Мать и дочь бредут по сюрреалистически прекрасной пустыне, достойной кисти Дали, оставляя на золотисто-коричневом песке цепочку следов. Мать держит ружье. Дочь сжимает в руке нож.
Рисунок сопровождался надписью: «И хотя шестилетняя малышка не всегда подбирает верные слова, чтобы объяснить происходящее, именно она хранит воспоминания о прошлом, поэтому ее называют Хранителем. Игрок может переключаться, играя то за Маму, то за Хранителя, однако, если он хочет добраться до Побережья, где, как верит Хранитель, их ждут братья и отцы, он должен управлять ими обеими».
– Художник – мастер, – постановил Сэм, – а вот идея яйца выеденного не стоит.
– А мне кажется, в этом что-то есть, – возразил Ант. – Я гляжу на эти эскизы и… Не знаю, как лучше выразиться, но… Они будоражат во мне чувства, понимаешь?
Ант снова перевернул страницу. На рисунке Хранитель и Мама отражали нападение вампира. «День 289-й, – прочел Ант. – Груз памяти. Мы спим, и нам снится наш прежний мир. Дождь, наполненные водой ванны, мыльные ручейки, чистая кожа, бассейны, пробежки под поливальными установками в летние дни, стиральные машины и плещущее в отдалении море… А может, это просто мираж?»
Следующий эскиз. Хранитель проводит маркером по ноге, добавляя к столбику линий очередную черточку. «Надо отмечать дни, иначе как мы узнаем, сколько мы продержались».
– Согласен, – тряхнул головой Сэм, – возможно, в этом что-то есть. Возьму домой посмотреть.
Закрыв папку, он поднял ее со стола, и зеленый стикер, приклеенный к титульному листу, затрепетал в воздухе и мягко опустился на пол. Сэм узнал убористый почерк Маркса и пробежал глазами прописные буквы записки: «С., посмотри – как тебе? М.».
В мозгу Сэма что-то щелкнуло, и он вспомнил женщину, позвонившую, когда он вернулся в офис.
– Похоже, я знаю, чья эта папка, – сказал он. – Одной супружеской пары. Команды, состоящей из жены и мужа.
– Если надумаешь встретиться с ними, дай знать, – попросил Ант. – Хочу поприсутствовать. Сюжет, хотя его извратили до неузнаваемости, чем-то напоминает «Итиго».
Сэм сунул папку под мышку и вдруг спросил:
– Ты с Сэди часто общаешься?
– Меньше, чем мне бы хотелось, – признался Ант. – Малышка у нее – чудо. Копна волос на голове. Похожа и на Сэди, и на Маркса.
«Все малыши – чудо», – подумал Сэм.
– По-твоему, она вернется к работе?
– Понятия не имею, – вздохнул Ант.
– Человек, страстно любящий компьютерные игры, не сможет долго обходиться без них, – произнес Сэм, убеждая не столько Анта, сколько себя.
– А я вот порой думаю, что вполне мог бы без них обойтись. Я люблю их, но… не готов расстаться за них с жизнью.
– Но ты ведь вернулся!
– Ну да, – пожал плечами Ант. – Работа – это счастье. – Он помолчал и добавил. – Работа – это проклятие.
Сэм кинул на Анта проницательный взгляд. До сих пор он смотрел на Саймона и Анта как на «мальчишек», незрелых юнцов, принятых Марксом для работы над «Любовью доппельгангеров». Однако стоявший перед ним Ант больше не походил на «мальчишку». Он возмужал. А его подернутые грустью глаза – глаза человека, испытавшего боль и осознавшего, что ему придется испытывать ее снова и снова, – напоминали глаза самого Сэма. Сэм, подражая Марксу, положил руку на плечо Анта.
– Раньше я этого не говорил, но знай: я несказанно тебе благодарен. Спасибо, что нашел силы вернуться и закончить игру. Я понимаю, как неимоверно трудно тебе пришлось.
– А я, говоря откровенно, благодарен тебе за «Дублей». Они позволили мне хотя бы на время свалить из этого мира… Порой мир «Дублей» кажется мне гораздо реальнее этого так называемого реального мира. Я люблю их мир, потому что… да потому что он совершенен. Потому что я сделал его совершенным. А реальный мир – это помойка, готовая полыхнуть от случайно брошенного окурка. И в программном коде этого ублюдочного реального мира я не могу изменить ни строчки! – Ант невесело рассмеялся и исподлобья поглядел на Сэма. – Ты-то сам – как?
– Вымотался вусмерть. Если подумать, это второй или, может, третий самый жуткий год в моей жизни.
– И самый жуткий в моей, – поежился Ант. – Несладко тебе, видимо, пришлось в те годы. Они, наверное, были на редкость паршивые.
– На редкость.
Они спускались по лестнице, чтобы присоединиться к веселившимся друзьям и коллегам, когда Ант сказал:
– Кстати, Сэди призналась, что играет по ночам. На компе, а может, на телефоне. Она упоминала о какой-то игре в ресторане. Что-то про Дикий Запад. Довольно простенькое. По словам Сэди, «несусветная глупость», которая ее успокаивает. Я это к тому, что она не покончила с играми.
Сэм, обмозговав полученную информацию, кивнул.
– Слушай, Ант, тебе название «Дни бесконечности» нравится?
– Мне-то нравится, но, боюсь, подростки в Монтане нас не поймут.
– Все на крышу! – взревел диджей в микрофон.
Два года назад в эти слова вкладывался совсем иной смысл, и Сэм долго доказывал менеджеру-организатору, что проведение вечеринки на крыше отдает безвкусицей и цинизмом. Однако менеджер его переубедил. В конечном счете все считали крышу самым восхитительным местом здания на Эббот-Кинни. Да и Маркс ее очень любил.
– Ну что, двинули? – спросил Сэм.
Ант ухватил Сэма за рукав, и толпа понесла их вверх по лестнице.
– Кидаем шапки! На счет три! Один… Два… Три…
Сэм подбросил в воздух конфедератку. Ант – корону.
– Поздравляю с окончанием школы, Дубли! Да здравствует выпуск 2007 года!
– Мы сделали это! – заорал Сэм.
– Сделали! – подхватил Ант.
Диджей поставил «Все вольны (пользоваться солнцезащитными средствами)» – положенную на музыку художественную декламацию эксцентричного чудака База Лурмана, написанную им в 1999 году по мотивам напутственной речи Курта Воннегута, которую тот никогда не произносил перед выпускниками, потому что речь эту на самом деле написала колумнистка «Чикаго Трибюн» Мэри Шмик. Не вдаваясь в подробности этой запутанной истории, Сэм и Ант наслаждались музыкой и текстом и, облокотившись на парапет и вытянув шеи, таращились на серебристую полоску океана. Маловато, конечно, но большего крыша на бульваре Эббот-Кинни предложить не могла.
– Знаешь, что самое смешное? – ухмыльнулся Ант. – Я ведь пропустил свой выпускной год в институте, чтобы доделать «Дублей».
– А я – свой, чтобы дописать «Итиго», – рассмеялся Сэм.
В половине третьего ночи – невообразимо поздно для такого сонного города, как Лос-Анджелес, – вечеринка закончилась. Пинками выпроводив последних не в меру загулявших гостей, Сэм запер двери, сел в машину и покатил домой. Сделав небольшой крюк, он проехал мимо коттеджа Сэди. Он всегда проезжал мимо ее дома, возвращаясь с работы. На втором этаже, в гостевой спальне, по всей видимости переделанной в детскую, горел свет. Ни разу за все это время он не остановился и не постучал в дверь. Однако в эту ночь он притормозил возле дома и послал Сэди эсэмэску.
«Жаль, что тебя не было. Только представь: я, Сэм Масур, мизантроп, закатил вечеринку! Кажется, народу понравилось».
Она не ответила. Сэм отправил второе послание.
«Подумываю о новой игре. Присоединишься? Что-нибудь между “Итиго” и “Мертвым морем”. Может, я занесу тебе эскизы? Думаю, Маркс бы одобрил».
«Сэм, – мгновенно откликнулась Сэди, – я не могу».
В день встречи с Уэртами зарядил дождь.
Секретарь известил Сэма, что Уэрты ждут в вестибюле, и Сэм лично спустился к ним и проводил в кабинет.
– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Простите, что так долго не могли с вами связаться. С тех пор, как вы виделись с Марксом, прошло, наверное, года полтора?
– Прошла целая вечность… – заметил Адам Уэрт.
– …Пролетевшая как одно мгновение, – закончила Шарлотта.
Легкость, с которой они подхватывали и развивали мысли друг друга, не ускользнула от Сэма, и ему стало грустно, что у него нет такого же понимающего и верного напарника.
– Вот ваша папка. – Сэм вручил Адаму папку с эскизами. – Прощу прощения, что вовремя не вернули ее. Великолепная работа. Я несколько раз просмотрел наброски и…
– Если вам не понравилось, мы можем предложить что-нибудь другое, – перебила его Шарлотта.
– Нет-нет, мне понравилось, но, возможно, я не до конца понял ваш замысел. Будьте добры, обрисуйте мне ваше видение этой игры.
С роковых выстрелов минуло пятьсот три дня, когда Шарлотта и Адам Уэрты приступили к разработке «Дней бесконечности».
Накануне вечером Сэм подготовил для них кабинет Сэди: сложил в коробки ее вещи и уволок коробки к себе, чтобы на следующий день секретарь отвез их Сэди домой. «Как только это произойдет, – подумал Сэм, – “Нечестные игры” официально лишатся двух своих основателей».
Сэм заглянул к Уэртам – спросить, как они устроились на новом рабочем месте. Адам куда-то вышел, но Шарлотта сидела за столом, глядя в экран ноутбука.
– Черпаю вдохновение в игре «Вторжение в Шотландию», – пояснила она. – Уму непостижимо, что Сэди Грин сотворила с кровью! Может, у меня разыгралось воображение, но мне кажется, у всех персонажей разная кровь, отличающаяся и по структуре, и по цвету. Вроде бы мелочь, но мысль, что даже у капли крови есть свой ярко выраженный характер, не дает мне покоя.
– Я в эту игру не играл, – признался Сэм.
– Честно? – поразилась Шарлотта. – Да ведь это потрясающая игра! Но жестокая – до умопомрачения. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Уровень, на котором происходит резня в театре, прямо-таки утопает в кровище.
– Да, я об этом где-то читал. – Сэм двинулся к двери. – Ну, не буду вам мешать.
– Постойте! – крикнула ему в спину Шарлотта. – Если вы не играли, значит, вы этой сцены не видели. А взглянуть на нее стоит. Это же пасхалка. Я так, по крайней мере, думаю.