Кейт и Джулия тоже заработали себе врагов. Но тут уже речь не о каких-то жалких пяти миллионах долларов, а о суммах совершенно другого порядка.
Кейт и Джулия
Все началось, когда мужья, узнав о столь обидной и неожиданной измене, почти одновременно выставили их за дверь, и обе женщины вынуждены были задуматься о том, о чем раньше за них думали их благоверные, — о средствах к существованию. А о них думать приходится так же, как о жизни вообще.
Джулия имела небольшой домик в окрестностях Лондона, в модном райончике Notting Hill. В 1999 году голливудская кинокомпания вместе с англичанами сняла там фильм с Джулией Робертс в главной роли. С тех пор этот район стал привлекать снобов и гламурных девиц. Стоимость домов взлетела вверх так, словно под каждым из них закопан клад пирата Моргана.
Джулия унаследовала дом в Notting Hill, рядом с Portobello Market[12], задолго до того, как продюсерам пришла в голову мысль создать тут свой шедевр. Она посмеивалась, что Джулия Робертс снялась в фильме лишь потому, что знала о своей толстой тезке, владеющей здесь домом и магазинчиком курительных принадлежностей и табака. Магазинчик, скорее даже лавка, достался ей от покойного дядьки по линии отца — от мистера Генри Кроу, бездетного и тяжелобольного человека, имевшего в жизни лишь две горячие страсти, окончательно его сгубившие, — курение трубок и торговлю.
Раньше Джулия жила с мужем в Hampstead[13], рядом с кладбищем, на котором когда-то, в стародавние времена, упокоился величайший фантазер планеты Карл Маркс. Дом и магазинчик покойного мистера Кроу в Notting Hill они сдавали датчанам, которые уже давно прижились в Лондоне и теперь вели оживленную торговлю недорогим табаком и трубками. Аренда приносила семье Джулии неплохой годовой доход, хотя за магазин семья получала не фиксированную плату, а всего лишь 15 % от прибыли датчан.
После решения Джулии и Кейт основать общий семейный очаг Джулия отказала датчанам и даже перекупила у них за немалые деньги (ее личные последние накопления) бизнес со всеми их запасами табака, трубок и всевозможным сопутствующим товаром. К прилавку встала Кейт, а финансовыми расчетами и улаживаниями неприятностей с налоговыми органами занималась, на правах главы новой семьи, Джулия.
Они решили переехать сюда и заняться семейной торговлей, когда побывали на зажигательном местном августовском карнавале.
Я знаю, что такое карнавал, потому что бразильянец по отцу. Когда жил в Бразилии, не пропускал ни одного ежегодного карнавала и даже тосковал по нему во время изнурительной работы в сумасшедшем доме в Нью-Джерси, в США, у моего полубезумного родственника. Но тогда я не мог вернуться в Бразилию по известным причинам.
Все, кто когда-либо посещал наши карнавалы, клянутся, что всю оставшуюся жизнь проведут именно здесь. Это же я слышал от эмоционально несдержанных туристов в Венеции. Но карнавалы заканчиваются, ветер разметает по улицам мусор, а в памяти остаются бессонные ночи, пропавшие кошельки, расквашенные носы, а у кого-то еще и венерические болезни.
Но в Notting Hill дело обстоит не так. Это же Англия! Тут все начинается вовремя, проходит по расписанию и заканчивается так же в положенный срок, как и началось. Потом жди последнего воскресенья следующего августа.
Кейт и Джулия, получив сдержанный заряд бодрости на очередном таком карнавале, окончательно решили порвать с семьями и переехать сюда. Но торговля не пошла. То ли датчане, переехавшие на соседнюю улочку и оставившие Джулии не лучший свой товар, переманили покупателей, то ли ни Джулия, ни Кейт торговать в розницу не были приучены, то ли им было вообще наплевать на чадящих капризных джентльменов.
Джулия не сумела уговорить налогового инспектора отсрочить выплаты налогов хотя бы на полгода, а банк, в котором еще старыми хозяевами, оказывается, был в обход всех законов заложен магазин, не считал возможным пересмотреть условия заклада. Магазин отлетел банку, который тут же сделал в нем свое малюсенькое отделение, а налоговый инспектор навалил на плечи двух женщин непомерный долг.
Перспектива бесконечных, изнурительных и страшно дорогих судов с банком, с датчанами, с местными занудами из администрации была настолько туманной, что не хотелось не только начинать весь этот тоскливый процесс, но даже и думать о нем.
Обращаться к своим бывшим семьям ни Кейт, ни Джулия не желали из гордости. За душой у них больше не было ни пенни.
Дело чуть было не дошло до долговой тюрьмы. Джулия шутила, что это единственный для нее способ наконец похудеть, а Кейт заливалась слезами и жалась к ней под сдобный бочок по ночам. Так и засыпали лишь под утро — одна всхлипывая, а другая печально улыбаясь в серую муть лондонского рассвета.
Однажды в полдень к ним требовательно постучали в дверь. Кейт в тот день куксилась от никак не заканчивающегося ленивого гриппа. Дамы тревожно переглянулись, и Кейт истерично вскрикнула:
— Они пришли за тобой, Джу!
— Наконец-то, — ответила, тяжело вздохнув, Джулия, — в таком деле хуже тюрьмы может быть только ожидание ее, дорогая. Прости меня!
— Нет! — расплакалась несчастная Кейт, утирая покрасневший от насморка нос и воспаленные от горя глаза. — Это ты прости меня, милая!
— Иди, Кейт, и открой им. Уж коли они явились, нипочем не уйдут без нашей крови. Будь они прокляты, алчные ублюдки!
Кейт уныло побрела к входной двери, а для этого ей надо было спуститься со второго этажа их уютного старого дома по узкой извилистой лесенке. Она замерла перед дверью, искоса взглянула на себя в зеркало, еще раз всхлипнула, потом гордо вскинула голову и решительно щелкнула замком. Дверь, однако, распахнулась от толчка извне, отбросив Кейт на полшага назад.
На пороге стояла высокая светловолосая женщина лет пятидесяти с широким славянским лицом, светло-серыми глазами и с кожей лица такой ослепительной белизны, точно она присыпала его мукой. Перед ступенями порога, за ее спиной, стоял клетчатый, под шотландские национальные цвета, гигантский раздутый чемодан на четырех черных колесиках и с высокой выдвижной ручкой. На ручке легкомысленно болтался крошечный плюшевый Тедди[14], который должен был, видимо, смягчить тяжелое впечатление, которое производили чемодан и его владелица. Ведь этот Тедди в свое время даже умудрился смягчить американцев, искренне впечатленных тем, что творил с ними президент-охотник и нобелевский лауреат Теодор Рузвельт.
— Разве Джулия не здесь живет? — бесцеремонно спросила белолицая дама, возмущенно вскинув ко лбу тонкие, выщипанные темные брови. От контрастной разницы цвета кожи и бровей казалось, будто она цирковой клоун.
— Здесь, — растерялась Кейт.
Она так обрадовалась, что к ним в дом заглянула незнакомая забавная клоунесса, а не злой хилый старик — налоговый инспектор, или (еще хуже!) посыльный из суда с повесткой, что радостно заулыбалась.
— Джу наверху. А вы кто, леди?
— Я не леди. Я — из Финляндии. Разве вы не слышите по моему акценту, милочка?
Только теперь Кейт заметила, что клоунесса нелепо растягивает согласные и фальшиво распевает гласные, как это делают, должно быть, настоящие финны.
— О да! Простите. У вас милый выговор.
— Глупости! У меня противный выговор. У вас так даже деревенщина не говорит. А я ведь столичный житель. Я из Хельсинки. — Она вскинула голову с такой же высокомерной гордостью, как это только что, перед тем как отпереть дверь, сделала сама Кейт.
Кейт отступила и приветливым движением руки пригласила гостью войти. Та чуть покосилась себе за спину, вновь вскинув тонкие стрелки выщипанных бровей, повелительно указывая на свой гигантский чемодан с торчащей кверху ручкой с хитрюгой Тедди.
— Ну, что замерли? — воскликнула она. — Берите же чемодан!
Кейт, совершенно растерявшись, бросилась вниз по лестницам и, пыхтя, ухватилась за пластиковую ручку чемодана. Но тот от собственной тяжести качнулся в сторону и мягко завалился набок. Тедди недовольно вздрогнул.
— Да что же это, милочка! — воскликнула дама. — Вы безрукая?
— Она не безрукая, Ритва Рийтта, просто твой саквояжик весит раза в два больше ее самой, — послышалось из мрака прихожей.
На свет выплыла Джулия.
— О! Джулия! Сестричка! — обрадованно воскликнула финка и широко раскрыла объятия.
Но Джулия на редкость ловко для ее тучности увернулась и с явной неприязнью посмотрела на вдруг осекшуюся даму.
— Прости, Джулия, дорогая моя! — неожиданно всхлипнула та, готовая разрыдаться. — Это все он, все этот проклятый Аймо, жирный боров! Он обокрал меня, оклеветал!
— Он оклеветал? — зло рассмеялась Джулия. — А я думала, это ты нас оклеветала! Разве не от тебя пришло письмо с такими незаслуженными упреками, что я долго не могла понять, не ошиблась ли ты адресом, отправляя нам свою бесцеремонную писульку. Мой муж… мой бывший муж… даже предположил, что ты двинулась умом.
— О нет, дорогая! — уже почти рыдала Ритва Рийтта. — Если я и двинулась умом, как справедливо предположил твой муж… то есть твой бывший муж, то лишь потому, что не могла пережить подлости моего бывшего мужа, этого чертового Аймо, чтоб ему гнить в преисподней, проклятому! Все деньги унес, мерзавец! До последнего цента!
Она вдруг осеклась и тут же, неведомым образом в секунду подсушив свои серые глаза, с почти неприличным, даже каким-то алчным, любопытством спросила:
— Так ты развелась? То-то я позвонила ему, а он ледяным голосом сообщил этот твой адрес. Боже! Как я сама не догадалась! Это ведь родовое гнездышко дядюшки Генри! Несчастный инвалид! До нас дошли печальные слухи, что он наконец отдал концы… Как жаль! Хоть мистер Кроу и был несносным старым бобылем, но все же, как ни крути, человек ведь… В некотором смысле… — Она оглянулась на растерянную Кейт. — А эта худышка твоя новая прислуга? Зачем ты ее держишь, дорогая! Она же не крепче муравья.