Я подробно знаю эту часть его биографии, потому что мне показывали досье на него. Кстати, это был тот самый англичанин, которого уже нет. Неожиданно заболел. Сгорел буквально за месяц. Весь покрылся алыми пятнами, похудел, полысел и наконец захлебнулся собственной рвотой. Причина неожиданной болезни так и осталась для многих «загадкой».
В досье на Товарища Шею, которое он мне показал, были имена соучеников, коллег по службе и даже некоторые любопытные подробности их карьерного пути. Полагаю, где-то в кадровой системе русской спецслужбы всегда сидели информаторы западного противника. Может быть, они и не пропускали в ту службу более способных людей, чем те, кого брали? Потому-то туда в свое время набились тысячи циничных карьеристов. Потом они, поддерживая друг друга, полезли еще выше и, приобретя уже более или менее штатский опыт, захватили политические и финансовые высоты.
Вот что однажды мне сказал Товарищ Шея во время очередного возлияния. Может быть, намеренно это сказал, зная, что я здесь единственный, кто оценит по достоинству его искренность. Он вообще понимает меня лучше других, хотя соотечественником и не считает. Или считает все-таки? Или о чем-то догадывается?
— Что всегда написано на лицах моих соотечественников? — говорил он задумчиво. — То же, что и в их душах. Этим же символизируется и наша литература, и кинематограф, и театр. Не знаешь, чем? А ты пройдись по нашим улицам, войди в подземку, в супермаркеты, в лавки. Ну что, что ты там увидишь? Ты увидишь всеобщую скорбь! Вот что написано на лицах народов, испокон веков проживавших на российских землях. Всеобщая, всепоглощающая скорбь!
Он смотрел куда-то поверх моей головы, долго и действительно со скорбным выражением на, как обычно, не очень трезвом лице. Потом продолжил, скользнув невидящим взглядом по моей мулатской физиономии:
— Посмотри на нескончаемый поток автомобилей в России, где бы они ни чадили, где бы ни ловчили — на дорогах, в городах, в селах. За рулем машин сидят люди, у которых скорбь заменена на выражение злобной решимости. А вот у их пассажиров в глазах смиренная, мрачная обреченность. Но те и другие думают, что глупый металл защищает их, будто они мягкая скорбная начинка жестокой цивилизации. Иллюзия! Доспехи глупого воина, под которыми скрыта мякоть жизни. Обрати внимание: как только эта иллюзия защищенности начинает действовать, они все сразу становятся озлобленными зверьками со свинцовым взглядом. Свинец всеобщей скорби!
Он опрокинул в себя очередную рюмку.
— Потому и пьют. И будут пить! Один умный грузин как-то сказал, что дорога непременно должна вести к храму. Если не ведет, то не стоит по ней идти. Но наши ухабистые, разбитые дороги никогда ни к каким храмам не вели и никуда не ведут. На них уже несколько столетий стоят солдаты короля с такими же мрачными рылами, как и у бредущей в неизвестность беззащитной, скорбной толпы. Да и у самого короля та же скорбная рожа, разве что еще отвратительнее, потому что изуродована самодовольством. Вот что такое моя родина. Разбитая дорога охранников и рабов с одинаковыми скорбными лицами. Куда они бредут? К какому такому храму? Ну и как он выглядит? Как банк? Как роскошная вилла? Как императорский дворец? Кто-то, может, и добредает до этих призрачных строений и сдуру принимает их за храм. Я был среди таких. И тоже считал их храмом, а скорбь как въелась в мою рожу, в каждую ее морщину, так и осталась там до конца дней моих. Всеобщая, всепоглощающая скорбь!
Он опять выпил и отвернулся от меня к черному огромному окну, в котором отражались столик и его поистине скорбная фигура. Это было поздним вечером. Мы вдвоем тогда остались в ресторане. Я стоял над ним и сокрушенно слушал, как он пьет и болтает.
— Русских невозможно научить работать и жить. — Он произнес это очень задумчиво и печально. — То есть жить мы вроде бы и живем, но только все равно как-то по-варварски. У нас ведь жизнь и работа — два совершенно разных, часто даже противоречивых состояния. А вот, скажем, немцы… Эти как работают, так и живут, ровненько все. Русские же как живут, так и работают. Через пень колоду… Меня поражает, что еще очень многое удается! Часто просто даже гениальное! Первые делают, весь мир лихо обходят и даже задают тон. А сами потом в хвосте плетутся и с тем же миром лаются, как глупые цепные псы. Вот загадка из загадок!
Он и сам был загадкой. Гениальной загадкой.
Правда, тут я опять вспомнил об отце, который работал в России. Для меня ведь это тоже загадка — какого дьявола ему тут было надо! А русским-то это зачем? Впрочем, в те годы они и сами были не прочь поработать за границей, как, собственно, и теперь. Насколько я знаю, по контракту за границу ехали русские строители и энергетики, а в Россию, например, из Бразилии, присылали тех, кто не мог найти там работу. Стало быть, папаша у меня был обыкновенным неудачником?
Однако этот Товарищ Шея все же врет чего-то. Он просто прикрывается своей упаднической философией.
Я не верю в искренность таких, как этот пьянчуга, который и напиться-то нормально не умеет. Всегда трезв, потому что его мозг работает не как у других — у тех, кто ошибался, спотыкался, но все же выбирался на свою дорогу или подыхал в канаве. Его мозг — это машина, способная только на холодный расчет, и спиртом ее промывают для более «чистой» работы.
А то, что он мелет языком, так это потому, что человек несовершенен. В него вмонтированы и некоторые горячие детали — например, сердечная мышца, или печень, или почки, и все это соединено сосудами и нервами. Иногда мозг требует одно, а другие детали не могут следовать этому и дают сбой. Вот тогда человек надирается, как свинья, и несет всякую чушь. А его мозг все равно просчитывает ситуацию, потому что все время бодрствует.
Судя по всему, он пил всегда. Меры не знал. Но даже пьяным, небритым по нескольку дней и порой слезливо сентиментальным принимал такие трезвые решения в своем «вакуумном» бизнесе, что окружающие, не менее хитроумные и циничные, просто диву давались.
А еще он все слышал. Лежит себе пьяненький на диване в одном из своих роскошных кабинетов, вокруг выпивают, судачат о нем, а утром самые говорливые и неосторожные получают полный расчет.
Или вот еще. Как-то он пил дней пять без остановки. Вдруг в его офис в самом центре Москвы, почти напротив Кремля, врывается человек с возбужденными глазами, и его почему-то немедленно впускают в кабинет Товарища Шеи. А тот развалился на кожаном диване, с полуспущенными портками, в залитой чем-то желтым рубашке и храпит так, что в коридоре слышно.
Человек этот замирает над ним и упавшим голосом произносит:
— Ну все! Его хозяин к себе немедленно требует, а он даже через губу не переплюнет. Мне что теперь, застрелиться? Затопчут же!
Товарищ Шея открывает один глаз и отвечает совершенно трезвым голосом:
— Не затопчут, если я не дам.
После этого поднимается, сладко потягивается и быстро семенит босиком в ванную комнату в дальнем углу кабинета, где, говорят, даже был небольшой бассейн.
Через пятнадцать минут выходит оттуда абсолютно свежий, в дорогом костюме, в крахмальной рубашке и с мастерски повязанным строгим галстуком. На лице не осталось и следа от пятидневного запоя. Даже перегара не чувствуется!
Кремлевский посланец от неожиданности проглотил язык, покраснел, надулся, как будто его сейчас удар хватит. А Товарищ Шея хлопает его по плечу и говорит с усмешкой:
— Ну, веди к хозяину. Смотри аккуратней, а то тебя сейчас инсульт долбанет. Ты что, пьешь? Меру надо знать.
Вот он какой, Товарищ Шея!
Это он отравлял деловое пространство своими спекуляциями, участвуя во всех глобальных операциях с ценными бумагами, акциями, ваучерами, облигациями, долговыми обязательствами и прочей дрянью. Чтобы эффективней облапошить мир, разыскал трех своих старых приятелей еще со студенческих времен (они давно потеряли работу, обнищали и, будучи докторами физико-математических наук, занимались розничной торговлей и ремонтом помещений в бывшей своей альма-матер) и учредил три банка, две финансовые группы, а также солидный институт математического анализа рынка ценных бумаг. Во главе банков поставил своих друзей, а за спиной каждого выстроил крепкие структуры по безопасности, анализу и PR. Следующим шагом стала скупка активов пяти десятков крупнейших коммерческих и промышленных предприятий и постепенное вбрасывание их акций в сессии на всех национальных и международных биржах.
Получаемые в результате средства он часто отправлял на короткое или долгое кредитование различных фантомных проектов, которые как будто не замечались в правительстве, а на самом деле посредством их на совершенно определенные счета отправлялись фантастические по величине средства.
Однажды чуть было не разразился коррупционный скандал в военно-промышленной сфере в Европе, в котором принял участие Товарищ Шея. Об этом пытались писать многие журналисты в Европе (и французы, и англичане, и греки), но их быстро заткнули. Тогда один грек, сказочно богатый делец, сознался на следствии в своей стране по поводу его аферы, приведшей чуть ли не к обрушению системы противовоздушной обороны и чего-то очень важного в греческом военно-морском флоте, вроде его глобальной модернизации.
Он заявил, что раздавал взятки крупных немецких компаний — производителей вооружений греческим политикам за то, чтобы те не поднимали шума о дорогостоящем ремонте и перевооружении флота усилиями немцев. Посредником многомиллионных взяток неожиданно оказался русский и три его фирмы-привидения. В греческих газетах появились фотографии Товарища Шеи, какого-то молодого, самодовольного немца и трех греческих министров. Но дело быстро спустили на тормозах. Кого-то припугнули, кого-то поощрили, у кого-то что-то отняли…
Товарищ Шея к тому времени организовал в офшорных зонах Средиземноморья, Тихого океана и Альпийского высокогорья густую сеть компаний, перекачивающих по нескольку раз в день друг другу и на биржевые посты гигантские суммы. Они то рушили рынок, то поднимали его и вновь безжалостно сбрасывали в пропасть. Им было безразлично, что продается и покупается — оружие, нефть, газ или же ценные бумаги, за которыми стояло нечто, чего нельзя было ни увидеть, ни пощупать, потому что этого не существовало в материальной природе. Один молодой греческий журналист назвал это «нематериальное» одним словом — большая политика. То есть, по его словам, главным товаром всегда была именно она.