Претекст (визуальный): все, к чему так или иначе отсылает более позднее произведение другого художника (так, «Алжирские женщины в гареме» Делакруа – визуальный претекст шедевра Пикассо). Иногда от него, вопреки всем грамматическим правилам, пытаются образовать прилагательное.
Приглушенный: темный. Например: «Приглушенные тона листвы у Теодора Руссо».
Примитивный: по отношению к искусству до 1890 года используется в значении «беспомощный», к более позднему – в значении «впечатляющий».
Прогрессивный: с успехом заменяет «новаторский» и «пионерский».
Пространство: галерея.
Радикальный: как и «гибридизация», заимствован из сферы ботаники. При необходимости заменяет любой усилитель.
Репрезентативный: почему не сказать «предметный»?
Сигнификант: само использование этого термина свидетельствует, что критик знаком с началами семиотики – модной науки о знаках, которая различает в знаке сигнификат (означаемое, понятие, идею) и сигнификант (означающее, материальную сторону, форму). При первой же возможности сигнификант дóлжно деконструировать, а потом реконструировать, осуществив таким образом трансмутацию или трансформацию.
Симулякр: снова латинский термин, модный синоним слов «имитация», «копия».
Синтез: в сущности, всего лишь соединение двух и более вещей. Полезно к нему прибегнуть, когда прискучит «гибридизация» (см. выше).
Спонтанный: недисциплинированный, неряшливый, беспорядочный.
Субверсия: полезный синоним «алогизма», «несоответствия», «противоречия». Да, субверсия должна входить в авторскую интенцию и являть собою ниспровержение изживших клише. «Баския намеренно пишет это слово на холсте с орфографической ошибкой, подвергая остроумной субверсии буржуазные стереотипы».
Сумрачный: почему сразу честно не сказать «темный»? (См. «приглушенный».)
Тематизация: еще одно претенциозное слово, которое сплошь и рядом используют вместо «выбор сюжета». «В центре тематизации Лаури – уличные виды Ланкашира».
Узнаваемый: типичный для того или иного художника, например: «Я ищу узнаваемого Моне». (Перевод: «Такого, чтобы друзья, войдя в мою гостиную, немедля как один воскликнули: „Моне“!»)
Уникальный: определение настолько избитое, что к нему стали добавлять нелогичные, совершенно лишние усилители: «абсолютно уникальный» или «чрезвычайно уникальный».
Хроматизм: удачно заменяет слово «колорит», например: «смелый хроматизм автора, как нельзя более соответствующий данной теме» (в переводе на общечеловеческий язык – «кричаще-яркие тона»).
Цайтгайст: термин, предполагающий, что художник тонко чувствует дух своей эпохи. О тех, кто, напротив, отвергает модные веяния, зачастую говорят, что они пытаются «изгнать цайтгайст».
Честный: эстетически беспомощный.
Шедевр: избитое до вмятин слово, утратившее всякий смысл и не производящее никакого впечатления. Посему необходимо отяготить его дополнительным балластом, например: «уникальный шедевр». Если и такое определение поднадоест по той же причине, можно иногда прибегнуть и к «уникальному и неповторимому шедевру».
Эволюция: это вместо «жизненного пути» или «карьеры».
Эйдетизм: почему нельзя сказать «яркая зрительная память»? На заднем плане трепещут эйдос («видимый образ») Гомера, Платона и Гуссерля.
Эмблематичный: еще один псевдоученый термин, без разбору использующийся вместо «служащий примером, образцом». Например: «Яркая палитра эмблематична для калифорнийских пейзажей Хокни с их неповторимым солнечным светом».
Эмфаза (визуальная): а почему бы просто не сказать «резкость контуров»?
HeritageКультурное наследие
Вполне понятно, что страны должны принимать меры по сохранению своего культурного наследия; возражать против этого не приходится. Некоторые известные произведения искусства из публичных и частных коллекций становятся неотъемлемой составляющей национальной культуры. Их необходимо защищать от посягательств рынка, иначе они будут вывезены из страны и навсегда утрачены. Куда труднее договориться о том, чтó включать в список «национального культурного наследия» и когда именно государству надлежит вмешаться в частные сделки.
Разные страны смотрят на эту проблему по-разному. На одном полюсе находятся США, где государство почти не защищает культурное наследие. Насколько мне известно, ни одному произведению искусства из американской коллекции никогда не запрещалось покидать страну по этой причине; предполагается, что в Америке всегда найдется достаточно богатых меценатов, которые, будучи частными лицами, возьмут на себя роль хранителей культуры. По-видимому, эта система неплохо функционирует. На другом полюсе – такие страны, как Италия и Испания, издавна владеющие множеством ценных предметов и радеющие об их сохранении, чтобы не допустить их вывоза за рубеж. Любая картина, скульптура или рисунок, дороже определенной стоимости и созданные более пятидесяти лет тому назад, должны получить экспортную лицензию, чтобы покинуть пределы страны. Экспортную лицензию дают чрезвычайно неохотно. А если в ее выдаче отказали, цена картины существенно снижается, поскольку отныне ее можно продать только на национальном, внутреннем рынке. Крупным коллекционерам из других стран она не достанется.
В Германии существует относительно небольшой (менее ста наименований) список произведений искусства, которые считаются частью национального культурного наследия и не могут быть вывезены за границу ни при каких обстоятельствах. Проблема в том, что власти оставляют за собой право негласно добавлять в этот список те или иные произведения искусства. Частные владельцы знаменитых картин пребывают в постоянном страхе, опасаясь, что их сокровища потихоньку включат в этот перечень; отсюда прискорбное, но понятное желание при первой же возможности вывезти картину в Швейцарию. Если произведение искусства уже вывезено за пределы Германии, задним числом внести его в список нельзя.
Рисунок Ван Гога, утраченный Британией (Винсент Ван Гог. Пейзаж с голубой повозкой. Карандаш, тушь, гуашь. 1888)
Ситуацию в Соединенном Королевстве можно описать как разумный компромисс. Любая картина, написанная маслом и оцененная более чем в сто тысяч фунтов, должна получить экспортную лицензию, чтобы покинуть границы Соединенного Королевства. Существуют бонзы художественного мира, члены Лицензионного комитета, которые регулярно решают на своих заседаниях, выдать ли вожделенное разрешение, и, как правило, соглашаются. Впрочем, не обладая полномочиями запретить вывоз ценной картины, комитет имеет право отложить его на срок от полугода до года, и тогда какой-нибудь общедоступный музей, если ему удастся в этот срок собрать деньги, может купить ее за объявленную сумму.
Когда экспортной лицензии дожидается картина, только что проданная на аукционе, и продавец, и покупатель-иностранец трепещут. Первый стремится как можно быстрее получить деньги, а второй опасается не получить картину. Выдача лицензии обычно сопровождается громким вздохом облегчения, хотя иногда в художественных кругах воцаряется грусть по поводу утраты национального достояния. Я хорошо помню, как в 1995 году один американский коллекционер купил за восемь миллионов фунтов прекрасный рисунок Ван Гога, может быть лучший в своем роде в британских частных коллекциях. После долгих размышлений Лицензионный комитет с прискорбием выдал разрешение, поскольку цена оказалась слишком высокой и ни один британский публичный музей или институт искусств не смог найти такую сумму. В утешение можно добавить, что небольшое число известных произведений искусства, выставляемых на продажу иностранными владельцами, каждый год оседает в частных коллекциях богатых британцев, так что это не улица с односторонним движением.
InvestmentИнвестиции
Когда на искусстве стали наживаться не только торговцы, наделенные эстетическим вкусом и красноречием, но и просто ловкие финансовые дельцы, для которых оно стало обыкновенным вложением капитала? Едва ли не первый пример покупки картин ради вложения денег – это синдикат британских аристократов, объединившихся, чтобы приобрести великолепную художественную коллекцию герцога Орлеанского, которую королевский дом был вынужден выставить на продажу во время Французской революции. Для представителей класса, провозглашавшего презрение к «торговле», британские аристократы могли проявлять удивительную предприимчивость: некоторые картины герцога Орлеанского были проданы на череде специальных лондонских выставок и принесли членам синдиката немалую прибыль. Другие они оставили себе, фактически бесплатно.
Во второй половине XIX века зарождающийся класс коммерсантов все более интересовался искусством как средством обогащения. Финансовый магнат господин Вальтер, герой романа Мопассана «Милый друг» (1881), тщеславно демонстрирует свою коллекцию картин и признается: «В других комнатах у меня тоже есть картины… только менее известных художников, не получивших еще всеобщего признания… В данный момент я покупаю молодых, совсем молодых, и пока что держу их в резерве, в задних комнатах, – жду, пока они прославятся. Теперь самое время покупать картины… Художники умирают с голода. Они сидят без гроша… без единого гроша»[60]. А Золя в 1886 году писал: «А цены все растут, и живопись становится нечистым занятием, золотыми приисками на холмах Монмартра, банкиры захватывают ее в свои руки, из-за картин сражаются дельцы с банковскими билетами в руках!»[61]
На первый взгляд произведение искусства – товар, в который опасно вкладывать деньги. Каждая картина, каждая скульптура уникальна, и эта пестрота ошеломляет организованные рынки и приводит в отчаяние финансовых аналитиков. Ценность предмета искусства определяет множество разнородных факторов: тенденции рынка, капризная эстетическая мода, место произведения в творческом наследии автора, его узнаваемость, провенанс, состояние. В стремлении создать хоть какое-то подобие порядка аналитики изобрели индексы продаж рынка искусства, показывающие, как за одно и то же десятилетие импрессионисты и современные художники поднялись в цене на