Х процентов, а старые мастера – на Y. Подобные измышления на самом деле вздор. Лучший показатель – сравнение цен одного произведения искусства, выставлявшегося на продажу несколько раз за несколько десятилетий.
«Прекрасная римлянка» Модильяни, роскошная и доступная, стилистически типичная для его творчества обнаженная [см. иллюстрацию в главе II «Ню»], в наше время впервые была выставлена на аукционные торги в 1986 году и продана за четыре миллиона сто тысяч долларов. В ноябре 1999 года она вновь была выставлена на продажу, на сей раз «Сотби», и приобретена за семнадцать миллионов долларов. В 2010 году за нее выручили шестьдесят девять миллионов. Помню, как стоял перед нею, размышляя о приятном, в геометрической прогрессии возрастании ее цены. К 2021 году ее наверняка продадут за двести десять миллионов. За эту картину готовы были биться коллекционеры. Изображенная натурщица была очень и очень привлекательна. Обращала на себя внимание одна красноречивая деталь – порозовевшие ягодицы. «Знаете, отчего это? – предположил один восхищенный ценитель. – Раздражение от неумеренных занятий сексом».
Современные арт-дилеры совершают героические попытки создать рынок по образцу прочих, опираясь на конкретные, измеримые критерии и соответственно постепенно, умеренно повышая цены. Допустим, некий арт-дилер принимает под свое крылышко молодого, еще никому не известного художника А. На первой выставке он назначает среднюю цену за картину своего подопечного в пять тысяч фунтов. Новичок пользуется успехом, все картины распроданы. На второй выставке среднюю цену назначают уже в пределах восьми тысяч. «Смотрите, – в восторге кричит дилер, – у нас есть рынок, и он на подъеме!» Измеримом и умеренном. Возможно, это некое самовнушение, но в тех, кто стремится интерпретировать арт-рынок как фондовые рынки, подобные совпадения вселяют уверенность. Уловив психологический настрой покупателей и выждав нужный момент, дилеры выставляют на «Сотби» или «Кристи», в разделе «Современные художники», одно-два полотна, и вот они уже проданы за суммы, «подтверждающие» дилерские прогнозы.
Сегодня существует ряд инвестиционных фондов, с бóльшим или меньшим успехом помещающих средства вкладчиков в предметы искусства. Подобным фондам приходится бороться с обстоятельствами, так или иначе угрожающими их имиджу. Во-первых, вложения в картины или скульптуры редко окупаются, если их довольно долго, как минимум пять, а то и десять лет, прежде чем выставить на продажу, не держат в резерве. Во-вторых, на первом этапе произведения искусства совершенно не приносят прибыли, а требуют одних расходов: на страхование, хранение, реставрацию и т. д. Это тоже не радует. И наконец, инвесторы лишены тех радостей, которые искусство уготовило коллекционерам: эстетических дивидендов, возможности каждый день восторженно, испытывая едва ли эротическое наслаждение, созерцать шедевры.
Классический пример подобного фонда, изучаемый историками экономики во всем мире, – это Пенсионный фонд Британских железных дорог. В конце семидесятых, когда инфляция росла, а рынки ценных бумаг были ненадежными, его главы приняли рискованное решение – вложить часть активов в рынок предметов искусства. Это был нестандартный шаг, едва ли не акт отчаяния. Видимо, они считали, что им нечего терять. И вложили не более двух целых девяти десятых процента активов в самые разные произведения искусства, от картин старых мастеров до древностей. С некой старомодной чопорностью они исключили из своего списка только современное искусство, впрочем, возможно, поступив благоразумно. В конце восьмидесятых они стали постепенно продавать свои приобретения, получая прибыль от арт-бума, который пришелся как раз на эти годы. Распродав все фонды, они превратили изначальное вложение в размере сорока миллионов фунтов в прибыль в объеме ста шестидесяти восьми миллионов. Нестандартный финансовый шаг оправдал себя. Однако произведения искусства разных эпох и стилей продавались совершенно по-разному. Нетрудно догадаться, что самой прибыльной статьей их вложений были импрессионисты, на которых изначально было потрачено три миллиона сто тысяч: в 1989 году на одних особенно удачных торгах они принесли Фонду умопомрачительные тридцать три миллиона. Торжествовал и «Сотби», в свое время консультировавший железнодорожников и посоветовавший им купить импрессионистов. Я могу говорить об этом абсолютно непредубежденно, поскольку сам в ту пору работал на «Кристи».
Цена картины за десятилетие возросла с 220 000 до 6 100 000 фунтов. (Клод Моне. Церковь Санта-Мария делла Салюте, Венеция. Холст, масло. 1908)
Приведу лишь два примера картин импрессионистов в собственности Пенсионного фонда Британских железных дорог: вот весьма романтичный Ренуар, купленный в 1976 году за шестьсот восемьдесят тысяч фунтов, проданный в 1989 году за девять миллионов четыреста тысяч и ныне находящийся в Музее Гетти. Еще более поразительна судьба венецианского вида кисти Моне: он был приобретен за каких-то двести двадцать тысяч в 1979 году и продан за шесть миллионов сто тысяч в 1989 году. Здесь мне приходится на минуту остановиться: я мысленно истекаю слюной. Повторять и повторять цены, достигшие за короткий промежуток времени головокружительных высот, – это какое-то непристойное занятие, что-то вроде наркомании. Сколь радужные открывались перспективы! Какие финансовые чудеса еще возможны! Если бы Фонд вложил весь капитал в первоклассные картины импрессионистов, немалое число железнодорожных носильщиков на пенсии жили бы сейчас в собственных виллах на юге Франции.
LuckСлучайность
Не так давно один японский коллекционер решил выставить свое собрание импрессионистов и современной живописи на международном аукционе. Он проконсультировался у экспертов и «Кристи», и «Сотби», а результатом стало их неизбежное соперничество. Оба аукционных дома прислали коллекционеру прекрасно подготовленный проект договора, убедительно доказывающий, что именно он, «Кристи» («Сотби»), в высочайшей степени обладает всеми качествами, необходимыми для того, чтобы продать собрание, а также содержащий примерные финальные цены каждой картины и кратко излагающий маркетинговые планы, которые он намерен осуществить. Кроме того, оба проекта договора превозносили уникальный опыт, знания и энтузиазм «Кристи» («Сотби»), а также необычайно выгодные для клиента условия сделки. В документах не было недостатка ни в графиках и секторных диаграммах, ни в лирических описаниях самих картин. Проблема заключалась лишь в том, что они были почти неотличимы. Даже лично побеседовав с представителями каждого аукционного дома, коллекционер не мог выбрать.
В итоге он принял абсолютно иррациональное, неисповедимо восточное решение. «Пусть распорядится судьба!» – сказал он. Он пригласил к себе в офис директоров японских филиалов «Кристи» и «Сотби» и предложил им сыграть в «камень, ножницы, бумагу». Состязание закончилось быстро. Победил «Кристи», получивший право продать коллекцию, а в перспективе – и немалые комиссионные.
В штаб-квартире «Сотби» тем временем ломали руки и безутешно спрашивали себя, что же они сделали не так. Какой урок можно было извлечь из этой ситуации? Очевидно, отныне обучение любого руководящего сотрудника должно включать тщательно продуманный, обязательный для посещения курс азартных игр. Однако иные выводы не напрашивались. Элемент случайности присутствует в любом человеческом общении, даже в создании картин [см. главу II «Абстрактное искусство»].
Иногда этот элемент случайности проявляется в капризе импульсивного покупателя. Бывает, что двое участников аукциона во что бы то ни стало хотят приобрести один и тот же лот и вступают в состязание друг с другом. (Хорошо, если оба они сказочно богаты.) Помню, как пейзаж Моне, изображающий японский мостик в его саду в Живерни, был продан за девятнадцать миллионов фунтов, потому что один покупатель никак не хотел уступать другому. Их соперничество превратилось в выяснение, кто богаче. Но если бы один из них проснулся в то утро, скажем, с похмелья, мучимый головной болью, и послал бы аукцион ко всем чертям, то вполне приемлемой ценой Моне оказались бы восемь миллионов фунтов, с которых они и начали свое состязание.
MoneyДеньги
Деньги могут по-разному, причем весьма любопытно, соприкасаться с искусством, в том числе влиять на климат рынка например.
Финансовые рынки (и искусство)
Искусство далеко не всегда ведет себя подобно другим финансовым рынкам. Акции могут падать в цене, а картины расти. В финансовую засуху 2009 года спрос на высокое искусство действительно вырос, так как публика осознала, что вкладывать деньги в уникальные ценные предметы искусства выгоднее, чем хранить их в банках. Единственное, что важно учитывать на арт-рынке, – это процентная ставка. Пока она низкая, картины и скульптуры как объект вложения капитала чрезвычайно привлекательны. Но как только она начинает расти, цены падают. Никто уже не хочет тратить деньги на предметы искусства. Самый последний пример подобной зависимости – финансовая депрессия начала девяностых, когда процентные ставки поднялись вдвое. Арт-дилеры, достаточно взрослые, чтобы помнить эти годы, не могут без слез говорить о вызванной удвоением процентных ставок стагнации рынка.
Гарантии
Растущий и расширяющийся арт-рынок создает все более сложные финансовые механизмы, позволяющие ему эффективнее функционировать. На аукционах один из наиболее интересных механизмов подобного рода – это гарантия. С точки зрения продавца, недостаток аукциона заключается в том, что выставленная на торги картина может и не достичь условленной цены; а чем картина известнее, тем меньше шансов в ближайшие годы выручить за нее приличную сумму. Она словно запятнана. Поэтому аукционные дома придумали способ привлечь бизнес: они ввели так называемую гарантию, заранее установленную сумму денег, которую владелец получит за картину, вне зависимости от исхода торгов. Если картина продана за сумму, превосходящую гарантию, то разницу делят между собою владелец картины и аукционный дом.
С точки зрения аукционных домов гарантия, хотя и сулит дополнительную прибыль в случае удачной продажи картины, есть мера весьма и весьма рискованная. Когда рынок переживал подъем и на разнице между гарантией и финальной ценой можно было изрядно нажиться, все обстояло неплохо. Однако, когда цены обрушились в 2008–2009 годах, и у «Сотби», и у «Кристи» остались несколько дорогих картин, обеспеченных гарантией, но так и не проданных. Ситуация напоминала токсичные долги в банковском деле. Решено было прекратить выплату гарантий. Аукционные дома уже не могли себе этого позволить.
Однако проблема заключалась в том, что владельцы картин по-прежнему требовали гарантий. Не предоставляя гарантии, нельзя было рассчитывать на серьезные прибыли. Поэтому аукционные дома придумали хитроумную уловку – безотзывное обязательство, или гарантию третьих лиц. Фактически это означало, что финансовое бремя гарантии перекладывают на чьи-то плечи. Тактично, соблюдая конфиденциальность, аукционные дома заранее выясняли настроение потенциальных покупателей: не хотите ли купить эту картину? Если да, пообещайте нам сделать предложение на торгах, и мы продадим ее вам именно за эту сумму. Но если она будет продана за бóльшую стоимость, вы получите часть этой разницы, выше предложенной вами цены. Обеспечив гарантии за счет безотзывных обязательств, аукционы вздохнули свободнее. Теперь они зарабатывают меньше. Однако рискуют уже не они, а третьи лица. А гарантии, которые они предлагают, по-прежнему популярны у владельцев предметов искусства.
Недвижимость (и искусство)
Можно построить любопытный график, показывающий, когда ценность художественной коллекции превысит ценность дома или имения, в котором она размещена. Несметно богатые коллекционеры, исполненные решимости во что бы то ни стало приобрести лучшие картины и скульптуры, зачастую владеют предметами искусства дороже их недвижимости, хотя и живут во дворцах. В доме стоимостью более двадцати миллионов фунтов наверняка можно увидеть картины, превосходящие его по цене. Но какую минимальную цену должен иметь дом, в котором хранятся произведения искусства дороже его самого? Трудно вообразить дом дешевле миллиона фунтов, стены которого украшает коллекция картин стоимостью более миллиона фунтов. Однако бывает и такое. Скорее всего, подобное можно наблюдать в Швейцарии, где крупные коллекционеры часто ведут весьма скромный образ жизни, не выставляя свое богатство напоказ.
Относительные ценности
Как-то раз очаровательная сотрудница австрийского телевидения брала у меня интервью по поводу картины Климта, которую «Сотби» вскоре намеревался выставить на торги. Я ответил на ее вопросы о том, какое место картина занимает в творчестве художника, почему Климт столь популярен во всем мире и за какую цену мы надеемся его продать. И тут, без предупреждения, она мило улыбнулась и произнесла: «А чем вы можете оправдать человека, который тратит двадцать миллионов долларов на картину, если на эти деньги можно построить детскую больницу?» Я не был готов к такому выпаду, не парировал удар и только беспомощно и уклончиво пробормотал нечто вроде «„Сотби“ всего-навсего отражает тенденции рынка, а не создает их». Однако впоследствии я много об этом думал. Да, картины стоят дорого, на них тратят деньги, на которые можно было бы построить больницу и спасать человеческие жизни, и единственным оправданием такого выбора можно считать некую высшую цель, ради которой и стоит их спасать. На эту роль в том числе и притязает искусство. Поэтому сохранение великих произведений искусства, то есть исцеление духа, а не плоти, есть законное расходование средств в цивилизованном обществе.
Великолепный пейзаж кисти Густава Климта: равен ли он по стоимости детской больнице? (Густав Климт. Церковь в Кассоне. Холст, масло. 1913)
Если бы все это пришло мне в голову во время интервью…
Финансовые возможности
Проработав много лет на арт-рынке, я сделал ряд экспериментальных, принципиально недоказуемых заключений по поводу того, какой процент от своего совокупного состояния люди готовы потратить на отдельно взятую картину. Полагаю, около одного. Иными словами, чтобы у ценителя появилось желание купить картину за миллион фунтов, состояние его должно равняться как минимум ста миллионам. А если вы тратите на картину или скульптуру десять тысяч фунтов, значит у вас есть не менее миллиона. Конечно, бывают случаи, когда страсть коллекционера опровергает эти расчеты, но в принципе они применимы к любым владельцам частных собраний, даже к самым утонченным или одержимым. Человек, обладающий состоянием в один миллиард долларов, готов заплатить за предмет искусства не более десяти миллионов, а каждый из покупателей, героически бьющихся на аукционе за картину стоимостью сто миллионов долларов, вероятно, имеет состояние не менее десяти миллиардов долларов.
Оценка
Иногда эксперта просят дать оценку финансовой стоимости действительно несравненных коллекций, которые сделали бы честь любому крупному музею, а поскольку их никогда не выставят на продажу, он волей-неволей начинает фантазировать. Это совершенно упоительный процесс. На какое-то мгновение эксперт ощущает свою призрачную власть над предметом, который оценивает, ему даже может показаться, что эта картина или скульптура ему принадлежит. Как-то раз меня попросили оценить коллекцию Щукина, часть которой ныне находится в Эрмитаже, а часть – в Пушкинском музее. В нее входят несколько величайших творений ХХ века. Увидев «Танец» Матисса, я замер. С чего начать? Отправной точкой мне могла послужить самая высокая цена, когда-либо уплаченная за произведение искусства на аукционе, вторым ориентиром – самая высокая цена, уплаченная при частной сделке. Затем эксперт переносится в царство фантазии: насколько прекраснее и желаннее в глазах коллекционера «Танец», нежели эти «рекордсмены»? Потом эксперт припоминает самых могущественных коллекционеров мира и прикидывает, сколько они согласились бы потратить на «Танец». Если человек готов заплатить сотни миллионов за яхту, то за какую сумму он купил бы Матисса? Как я уже упоминал, по-моему, миллиардеры не потратят на отдельно взятую картину более одного процента своего состояния. Однако ради столь необычайного полотна, как «Танец», они могут и отступить от этого правила; парочка безумных коллекционеров точно на это решится.