– Как звали их кошачью богиню? Бастет? Артемида? Диана?
– Нет, как-то иначе, у каждого народа по-своему. Галлы, кельты, вестготы, овернцы создали свои кошачьи культы. Вся беда в том, что в 313 году нашей эры римляне объявили государственной религией христианство, где славят Единого Бога в трех лицах, и Он антропоморфен. А в 391 году новый император Феодосий I вообще запретил приносить дары кошкам и объявил нас во всеуслышание злотворными животными.
– Что значит «злотворными»?
– То есть приспешницами зла, врага Божьего сатаны. Отныне любой мог убить кота без объяснений и извинений. Хуже того, горожан призывали и обязывали избавляться от кошек, так же как от крыс, тараканов и змей. Теперь мы считались вредными и опасными.
– Этот Феодосий I недалеко ушел от Камбиса II…
– Лишь крестьяне по-прежнему приваживали нас, чтоб сберечь от грызунов урожай в амбарах. Да евреи-торговцы возили котов на кораблях и верблюдах.
Я приблизилась к Пифагору и тщательно обнюхала его.
– Как тебе удалось запомнить столько всего? Не только запомнить, но и понять…
– Когда-нибудь я открою тебе секрет Третьего Глаза.
– Когда же наконец?
– Как только пойму, что ты готова. Пока что самое важное для меня – передать знания кому-то еще. В случае моей смерти ты должна просвещать других кошек.
Я потерлась носом о его шею, прижала уши в знак покорности, высоко задрала хвост и подставила ему подхвостье.
– Помоги мне родить детей вместо тех, погибших.
Я ждала, но он не шелохнулся.
– Я тебе не нравлюсь? – спросила обиженно.
– Я посвятил свою жизнь познанию. Я свободен от простейших потребностей и примитивных радостей, от сладострастия и чревоугодия.
– Из-за «секрета Третьего Глаза», да?
– Мое кредо: «Нет желаний, нет страданий».
– Ты боишься, что во время любви я причиню тебе боль?
– Нет, я боюсь, что почувствую невероятное наслаждение, привяжусь к тебе чересчур, стану зависимым. Высшее благо для меня – свобода. У меня особое счастье: я не дорожу никем и ничем, ни в ком и ни в чем не нуждаюсь. Тем и горжусь.
Я глядела на него и будто впервые видела. Лиловый пластмассовый клапан изуродовал его лоб. Внутри узкая щель, окантованная металлом, открывала доступ к мозгу. Поврежденному мозгу, должно быть. Что, если он сумасшедший и просто выдумал «историю кошек и людей»? А я, наивная дура, жадно ловила каждое слово…
Меня смущало одно: его рассказ о взаимодействии двух видов был последовательным и стройным. Едва ли он псих, если смог создать такую сложную вселенную с безукоризненной внутренней логикой.
Но почему он не захотел меня, отказывался от любви? Неразрешимый вопрос.
Ни один самец в здравом уме и твердой памяти не устоял бы при виде моей несравненной задницы. Я молодая прелестная кошечка с густой шелковистой шерсткой, а он плешивый линючий сиамский старик… У таких на меня встает сразу! Не почувствовать физического влечения он бы не смог.
– Овладей мной сию же минуту! – властно скомандовала я.
Он не пошевелился.
– Знаю: ты не хочешь меня, потому что тебе тоже отрезали яйца и заспиртовали их в банке, так?
Он лег на спину и продемонстрировал свое неповрежденное достоинство.
– Отчего же ты мне отказываешь?
– «Нет желаний, нет страданий», – повторил он, раздражая меня все сильней.
– Сам не знаешь, что теряешь, – парировала уязвленная я.
– Знаю. Прекрасно знаю. Именно поэтому твердо говорю тебе: «Нет».
Будто кипятком ошпарил. Я обиделась и поспешила домой.
Невероятно хотелось любви. Как утолить эту жажду? Выскочить на крышу и отдаться первому встречному жлобу из канавы, вернее, из водосточного желоба?
С тех пор как я родила, мне впервые захотелось почувствовать себя не только матерью, но и желанной красавицей.
С досады свернулась в корзине и уснула. Мне приснился очень эротичный танец.
14Тошнота
Анжело беспардонно разбудил меня.
Малютка задрал, ничего не скажешь. Пока он сосал, я спала спокойно, но когда стал таскать меня за усы и кусаться… Никому не позволю трогать усы!
Никакого уважения к матери!
Дождалась удобного момента и отвесила ему хорошую затрещину, так что он улетел. Когти все же не выпускала. Вот оно, прогрессивное воспитание! Если новые поколения не почитают тех, кто подарил им жизнь, общество обречено на вымирание.
Анжело попытался нагличать опять и получил еще один подзатыльник.
Тщательно вылизывая шкурку, я думала о глобальном кризисе общения, о недостатке взаимопонимания. Твердишь одно и то же, а все без толку… Сын меня не слушал. Феликс не слушал. Домоправительница не слушала. Слушал только надутый сиамский задавака-сосед, да и тот меня презирал…
С улицы донеслись крики. Люди дрались возле моего дома. Занятное зрелище. Вскочила на перила балкона и стала, как всегда, наблюдать за ними. Несколько человек против одного. Загнали в угол и давай избивать. Вчера творилось нечто подобное, только теперь их было больше. Трое достали ножи, принялись выкрикивать какой-то лозунг, остальные его подхватили.
Вновь приехали те, в темно-синей форме, и попытались спасти человека, лежащего на мостовой. Набежали еще какие-то в разноцветной одежде и присоединились к нападавшим. Завязалась драка: одни размахивали дубинками, другие – ножами. Пошел в ход слезоточивый газ, мерзкий вонючий дым окутал меня.
Я кашляла, задыхалась, но не покидала свой наблюдательный пункт. Хотела узнать, чем закончится битва.
Один из трех вожаков достал пистолет. Раздался выстрел, человек в синей форме упал.
Я наклонилась, чтобы разглядеть происходящее во всех подробностях.
К темно-синим прибыло подкрепление. Разноцветных прибавилось тоже. Появилась и третья группа в хаки, начала стрелять, бросать гранаты. Все смешалось, воцарилась полнейшая неразбериха.
Кажется, люди притащили новое оружие, еще мощней и разрушительней. Кто-то направил на жилой дом здоровенную трубу с грушей на конце и выстрелил. Дом мгновенно взорвался, сложился, будто картонный, в гигантском облаке пыли.
Противники не сдавались. Появилась странная машина с пушкой наверху, стала бить по легковушкам, за которыми прятались разноцветные. Еще волна пожаров и взрывов.
Люди в хаки помогали темно-синим. Вспомнила, что Пифагор предупреждал меня: их появление означает начало настоящей войны.
Люди разбегались, вопили, стреляли. Взрывы гремели повсюду, на окрестных улицах тоже.
Горели машины. Отвратительный запах гари распространялся. В страхе люди жались к стенам, ложились на тротуар.
Сражение внезапно закончилось, гроза миновала. Выжившие спрятались, убитые остались лежать посреди обломков и обугленных скелетов машин. Стало удивительно тихо.
Натали все не возвращалась.
Я смотрела на улицу сверху. Полз раненый. Другой, тоже избитый, искалеченный, передвигался на локтях. И вдруг они сцепились, покатились, стали пинать и кусать друг друга…
Или мне это померещилось? Бред какой-то. Кошмар. Как усмирить их? Неужели люди никогда не научатся жить в мире и согласии? Чтобы умерить их боевой задор, успокоить, усыпить, нужно мурлыкать на особой, очень низкой, частоте.
Наверное, в древности богиня Бастет вот так умиротворяла человечество. Уберегая от отчаяния, от непреодолимой тяги к взаимному уничтожению, она мурлыкала и погружала их в глубокий сон. В благодарность они воздвигали ей храмы и приносили дары.
Волна любви. Я уверена, что способна распространять любовь, снимать растущее вокруг напряжение своим мурлыканьем.
Я долго ждала, и в конце концов Натали все-таки появилась на пороге моего дома с кучей сумок.
Сгрузила в прихожей обширные запасы продовольствия. Напуганная, издерганная, она запыхалась, едва дышала. Гривка спутана, платье изодрано, глаза слезились и моргали.
Без сил упала в кресло. Я заметила на ее щеках серебристые полоски слез.
В сознании смятение и сумбур.
Я к ней подошла, взобралась на колени, замурлыкала. На ее губах затеплилась улыбка. У нас, кошек, особая власть: мы способны вбирать дурную энергию и превращать ее в благую. Собаки удирают в страхе, а мы остаемся, впитываем негативные импульсы, очищаем пространство от скверны. Мы отвечаем за энергетическую гигиену.
Натали сидела неподвижно, затем принялась меня гладить дрожащей рукой, воплощавшей осязаемый неконтролируемый ужас.
Внезапно домоправительница схватила мобильный, набрала номер. Торопливо проговорила что-то, ее голос срывался. Поскольку она повторяла имя «Софи», я пришла к выводу, что она обращалась к соседке.
После их разговора мы все переехали к Пифагору.
Насколько я понимаю, в тяжелые времена две женщины решили объединить усилия, котов и запасы продовольствия.
Я не люблю перемены, не меняю привычек, однако на этот раз, в виде исключения, согласилась приспособиться к новой обстановке.
Феликс тоже не возражал, не ворчал и не жаловался.
Анжело с восторгом осваивал чужой дом, облазил его сверху донизу, нашел множество новых игрушек. Оборвал бахрому с дивана, пытался перекусить провода, раскачивался на шторах.
Женщины сразу же заперли входную дверь на несколько оборотов, закрыли все окна ставнями, даже кошачью дверцу заблокировали.
Теперь мы не могли наблюдать за тем, что происходило снаружи, разве что с перил балкона, из спальни. Правда, они загородили балконную дверь шкафом, и пробраться туда стало сложно.
Защитив свою территорию и укрепив позиции, женщины закурили, выпили чего-то крепкого из стаканов и сели перед телевизором с громадным экраном (в три раза больше нашего) и с оглушительным звуком. Там по кругу показывали одни и те же новости.
Пифагор осторожно подкрался ко мне, сел рядом.
– Как думаешь, наши домоправительницы не поддадутся всеобщему безумию, не поубивают друг друга? – спросила я.
– Они умнее и образованнее большинства соплеменников. Лучшее доказательство тому – их забота о нас. Софи к тому же прекрасно знает, что терапия мурлыканья очень полезна для исцеления ран и сложных переломов.