– Во время холодной войны в 1963 году одну кошку отправили в космос. Ее звали Фелисет. Она находилась в капсуле на борту французской ракеты. Полет продлился десять минут, из которых пять она пребывала в невесомости, а потом живой вернулась на Землю. Первая кошка-космонавт.
Я представила себе кошку в космической ракете и подумала, что я хотела бы оказаться на ее месте.
– Среди знаменитых кошек я могу назвать еще миссис Чиппи, на самом деле это был кот, и он сопровождал первую экспедицию на Северный полюс. И еще кота Стаббса, он был впервые в истории избран мэром в городе Талкитна на Аляске.
Я почувствовала гордость из-за того, что принадлежу к кошачьему племени.
– В настоящее время во Франции живет десять миллионов кошек. Вообще пятьдесят миллионов в Европе и восемьсот миллионов в мире.
Больной человек, стучавшийся в наш грузовик, упал на землю.
– А сколько всего людей?
– Людей должно было стать в скором времени восемь миллиардов.
Значит, в десять раз больше, чем кошек.
– А сколько крыс?
– Трудно сосчитать. Но принято думать, что с ростом городов и увеличением подземных коммуникаций, стоков, туннелей метро крысы размножились невероятно.
– Назови цифру, хотя бы приблизительную.
– В Интернете высказано мнение, что крыс в три раза больше, чем людей, примерно двадцать четыре миллиарда.
– И в тридцать раз больше, чем нас.
Я и представить себе не могла, что подлые грызуны находятся в таком выгодном положении.
– Вполне возможно, их гораздо больше, потому что у людей не хватает мужества спуститься в подземелья и пересчитать их. В общемировом масштабе, я имею в виду. Но я нашел исследование, которое внушает еще больше опасений. Один ученый заметил, что с потеплением крысы становятся все крупнее и толще. Потепление увеличивает их плодовитость, и они переносят большее количество разнообразных болезней, сами не страдая от них.
– И насколько они увеличатся?
– Ученый считает вдвое.
– Значит, мы обречены.
– Пока что человеческие высокие технологии защищают их и нас тоже. Но если религиозные фанатики уничтожат ученых… Если люди забудут о научных открытиях и направят всю энергию на борьбу с себе подобными, считая их соперниками и врагами… Если люди не объединятся в борьбе против крыс, то крысы станут хозяевами мира. Это всего лишь вопрос времени.
– Здесь, у нас?
– Не только в Париже, но и во всех городах страны, во всем мире. Нет такого места на земле, где крысы не загнали бы в угол людей и других животных, чтобы утвердить свою гегемонию.
На что похож мир, в котором восторжествуют крысы? Люди и кошки будут прятаться по лесам, оставив большие города. Камбис с полчищами грызунов острыми, как бритва, зубами будут сеять страх повсюду.
Я жила в гармонии со Вселенной, но сама не знаю почему ощущала крысиную энергию темной, мутной, повреждающей сознание.
Острее, чем когда-либо, я чувствовала, что теперь, когда я узнала, откуда исходит угроза, на мне лежала огромная ответственность.
– Как могло такое случиться? – спросила я у сиамского кота.
– Люди, заботясь о домашних животных, уничтожали хищников, которые были природными врагами крыс. Они уничтожали орлов, волков, медведей, лис, змей.
– И нарушили хрупкое равновесие, на котором держится гармония в природе. Какой ужас!
– Устроив подземные стоки, люди подарили крысам среду обитания, где их никто не тревожит. Но при этом мы не должны забывать, что крысы обладают недюжинным умом и удивительно ко всему приспосабливаются.
– Но они слабее нас!
– Мы беззаботно спим с тех пор, как живем вместе с людьми. Крысы борются, чтобы раздобыть пищу, а мы получаем сухой корм без малейшего усилия. Они день за днем выгрызают себе место под солнцем, мы живем без врагов. Скажи мне, кто ест кошек?
Я согласилась, что до нынешней катастрофы не боялась ни одного животного, не знала страха, беспокойства, тревоги.
Оказывается, благополучие, в каком я жила, усыпило мои инстинкты.
– Вполне возможно, крысы – новые цари природы. Они умны, способны к взаимопомощи. Не стоит их недооценивать.
– И как же их ограничить?
– Нужно объединиться с людьми. Люди нуждаются в нас, а мы нуждаемся в людях. Если нам не удастся понять друг друга, чтобы бороться с общим врагом, их и нас победят. Вот почему я здесь с тобой, Бастет. Пошли, не будем больше терять время. Нам предстоит очень долгая дорога, до Венсенского леса еще далеко.
Похоже, Пифагор в самом деле верил, что я могу общаться с людьми. Я не решилась открыть ему горькую правду. Если честно, после вчерашнего озарения мне казалось, что я не справлюсь с теми задачами, которые мне предстоят. Очень хотелось заняться с Пифагором любовью, чтобы напитаться его энергией. Но у него, судя по всему, были совершенно иные заботы.
Мы вылезли из кабины грузовика и снова полетели по автомобильным крышам. Я совсем изнемогала, когда наконец Пифагор свернул с кольцевой дороги в лес.
Венсенский лес похож на Булонский.
На горизонте ни собаки, ни кошки, ни крысы, ни человека.
– Навигатор показывает, что к твоей домоправительнице надо идти в ту сторону, – Пифагор указал мне тропинку.
Побежали между больших деревьев, которые, на мой вкус, были слишком уж молчаливы. Антенны усов не улавливали чьего-либо присутствия. И вдруг! Не успели и глазом моргнуть, как нас подкинуло в воздух, и мы оказались в большой веревочной сетке.
Ловушка!
Слишком поздно! Мы ничего не могли поделать с сеткой. Напрасно царапались, извивались. К тому же при каждом движении громко звонил колокольчик. Я попыталась перекусить веревки, но только усилила звон колокольчика.
– Не шевелись, – шепнул Пифагор.
Висели между небом и землей, ждали неизвестно чего. Одна лапа застряла в ячейке, мне было больно.
Я закрыла глаза. Пифагор, похоже, уснул.
Мучения в сетке напомнили, что я отдельное самостоятельное существо. И я сказала:
– Прежде чем я умру, мне бы хотелось тебе сказать, что я тебя люблю.
– Спасибо.
Он бесил меня невероятно! Почему не сказал, что тоже любит меня? Обожает. Больше всего на свете.
– Ты безразличен ко всему, Пифагор. Но ты не станешь отрицать, что мы пережили нечто необыкновенное, когда были вместе?
– Да, действительно.
Бесит. Бесит! Бесит!!!
– Что такое любовь, по-твоему? – не удержалась я от сарказма.
– Это… особая эмоция.
– А точнее?
– Сильная эмоция.
– А что ты почувствовал тогда со мной?
– Как бы это сказать? Нужно подумать, как выразиться поточней.
Пифагор склонил набок голову.
– Для меня любовь – когда мне с кем-то так же хорошо, как с самим собой.
Ему явно понравилась найденная формула, она выражала именно то, что он хотел сказать.
– А для меня не так. Для меня любовь – когда мне с кем-то лучше, чем с самой собой.
Пифагор открыл рот, чтобы возразить, но просто зевнул.
Я задумалась: что, если его стремление к независимости – эгоизм в чистом виде? Что, если этот кот – недостойный эгоцентрик, целиком и полностью сосредоточенный на собственном пупе? Как, впрочем, все особи мужского пола. Откуда во мне столько наивности? Как я могла поверить, что сиамский всезнайка-кот с Третьим Глазом во лбу окажется совсем другим? Мамочка меня предупреждала: «Коты – слабаки, от них нечего ждать настоящих чувств. Любить они не умеют». Почему я решила, что встретила исключение из правил?!
Пифагор покачал головой:
– Знаешь, Бастет, пожалуй, да. Должен признать, с тобой мне лучше, чем с самим собой…
Признание далось Пифагору с таким трудом, что у меня сердце замерло. Он сглотнул и продолжал:
– Мне с тобой хорошо даже в этой ловушке… Между небом и землей… Глядя в темное и опасное будущее…
Ох, уж эти самцы! Мне к ним никогда не привыкнуть. Как же трудно ему признаться в своей привязанности ко мне! Как он боится сказать, что пережил такое же откровение, когда мы слились воедино!
В общем, только мы, самки, способны отважиться на глубокие чувства и бесстрашно их выразить.
Мне не хотелось бы менять пол, в мужском теле я бы чувствовала себя эмоционально обделенной.
– Вчера, благодаря тебе, у меня обострилась интуиция, – сказала я. – Я осознала то, что давно чувствовала: я не ограничена своим телом, и это на самом деле так.
– Мне очень жаль, но у меня не случилось таких откровений, – признался Пифагор.
Внезапно мне стало ясно, что доступ Пифагора к Интернету, возможность все видеть и все знать с помощью Третьего электронного Глаза лишила его присущей нам от природы способности, которая называется интуицией.
Мне не нужна его техника, мне достаточно закрыть глаза, погрузиться в мечты, подключиться к жизненной энергии, которая пронизывает Вселенную, и мне откроются понимания, которые, возможно, гораздо ценнее, чем его.
– Извини, что сейчас я не слишком ласков, – шепнул Пифагор. – Мне по-настоящему страшно, я боюсь смерти.
А я нет.
Что такое смерть? С той минуты, как я осознала, что я всего лишь скопище пылинок, плавающих в пустоте, собранных воедино идеей, которую я составила о себе самой, я воспринимала смерть просто как иную «организацию» тех же самых частиц.
А если я это понимаю, то почему должна бояться изменить свое состояние? Умереть – значит перейти к «другому сцеплению» бесчисленного количества атомов, из которого я состою.
В общем, сегодня я была настроена философски, в отличие от Пифагора, которого бросало в дрожь при мысли, что его существование закончится. Уничтожение архитектурной формы его частиц казалось ему трагедией, потому что он считал себя особенным. Верил, что отличается от всей остальной Вселенной. И это чувство обособленности помешало ему пережить во всей полноте наше с ним телесное слияние.
Если бы ему открылась вдруг такая возможность, он бы полюбил по-настоящему.
Его представление о себе ограничено телесной оболочкой, которая отделяет его от остальных, а я осознала, что безгранична. Да, безгранична и бессмертна. Мне хорошо, даже если мое тело рискует утратить присущую ему структуру. Меня это не тревожило, я буду жить по-другому.