Увидев приоткрытую дверь в ванную, я вошла внутрь, склонилась над унитазом и попила стоявшей там воды, чтобы определить, не осталось ли в ней немного запаха моих котят. Потом подошла к рулону туалетной бумаги, разодрала его когтями, размотала на всю длину, порвала на мелкие кусочки и разбросала по всему полу – обычно Натали это приводит в бешенство.
Потом подбежала к дивану, оторвала украшавшие его помпоны, вонзила когти в бархат и стала выдирать большие куски чего-то мягкого и белого. Что бы еще такого сделать Натали в наказание?
Я опрокинула вазу, которая упала на пол и разбилась на мелкие кусочки.
Потом набросилась на листья комнатного растения у входа, немного пожевала их и выплюнула: смотри, служанка, что я сделала с твоим рододендроном! Запрыгнула на стол, перекусила провод мышки ее компьютера и вонзила зубы в питающий шнур стереосистемы, но в этот момент меня шибануло по зубам током. А когда мне всего этого показалось мало, направилась в спальню и щедро оросила подушку своей мочой.
В довершение всего я задними лапами, будто собака, разбросала по всей комнате испражнения из своего лотка, а в сумочку Натали срыгнула несколько липких комочков шерсти.
Потом, утомившись от всего этого разорения, вернулась к Анджело и помогла ему устроиться у своих сосков. Как же трудно быть одновременно матерью и воинственной мстительницей! Он опять проголодался, мой малыш. До гибели братьев ему, похоже, не было никакого дела.
– Давай, Анджело, ешь. К тому, что произошло, ты не имеешь никакого отношения.
Я положила ему на грудку лапку и почувствовала едва слышное биение. Жизнь.
Все мы лишь резервуары, помогающие жизни циркулировать в наших телах, распространяясь все дальше и дальше.
13Нет желаний – нет страданий
Шло время, и каждый день я крушила какой-нибудь предмет, надеясь, что он представляет собой что-то ценное. Мне стал нравиться резкий грохот разбивающегося о пол стакана и треск хлопчатобумажных подушек, которые я драла своими когтями. Шторы? Я предпочитала видеть на них бахрому. Платья и пальто служанки? Желая придать им оригинальности, я украшала их дырами. Чулки в корзине для грязного белья? Я просто обожала таскать их по всему дому, вонзать в них зубы, будто в перезрелые фрукты, и превращать в тряпки. Не думаю, чтобы в доме осталось нетронутым хоть одно комнатное растение. Если бы у них были хотя бы зачатки разума, они бы меня точно возненавидели.
Но мои систематические усилия по нанесению максимального ущерба, казалось, не оказывали на служанку никакого влияния. Натали (не исключено, что в виде провокации) окружила меня заботой и вниманием. Я получила право на дополнительную порцию корма, она больше меня гладила и чаще произносила приятные слова, а двери в доме теперь всегда оставались открытыми.
Моего рыжего котенка она обожала, ухаживала за ним, осыпала ласками и поцелуями. Когда она почесывала его под подбородком, он попискивал от удовольствия.
После того как Анджело увидел мир, его поведение изменилось. Он не только все больнее кусал мои соски, но и носился как угорелый, то и дело наподдавая мне лапой.
Разве это нормально, когда котенок так непочтительно относится к собственной матери?
Да если бы он колошматил только меня! Он же буквально затерроризировал бедного Феликса. А я-то всегда думала, что взрослые самцы должны учить молодых охотиться и относиться к старшим с уважением. Боюсь, что в случае с Анджело такой подход ни к чему хорошему не приведет.
Совершенно не желая брать на себя ответственность, этот жирный бездельник Феликс только то и делал, что ел и спал. К тому же Натали дала ему отведать валерьянки, после чего он стал поглощать ее в огромных количествах. На мой взгляд, наркотик, в конечном счете, представляет собой самое верное и быстрое средство для контроля таких посредственностей, как этот ангорский кот. Он жрал траву целыми пучками, потом вдруг валился с ног, поворачивался на спину и катался в экстазе. Это явно не способствовало развитию у него чувства отцовской ответственности. Он предложил попробовать и мне, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что кормящей матери от галлюциногенов нужно держаться как можно дальше.
Я ждала, когда мне станет немного лучше, чтобы вновь встретиться и поговорить с Пифагором.
С улицы донесся крик человека. За ним тут же последовал хлопок. Меня одолело любопытство, но в то же мгновение я вспомнила о своей обязанности кормить молоком малыша. Я тихонько отодвинула своего последнего отпрыска и положила на подушку, чтобы он пропитался моим запахом. Потом поднялась на второй этаж и вышла на балкон.
На улице орали люди. Один из них угрожал другому оружием. Они быстро о чем-то тараторили. Грянули два выстрела, один человек упал, второй бросился бежать.
Зрелище человеческого безумия очаровывало меня в той же степени, в какой телевизор гипнотизировал Натали.
Лужа крови под лежавшей на земле особью становилась все больше. Я удивилась, сколько жидкости содержит в себе человеческое тело.
Вскоре появились другие люди и тоже принялись кричать на разные лады. Потом приехал фургон, тело увезли, и все разошлись.
Странно, но я впервые за все время вдруг поняла, что смерть человека была мне безразлична. Раньше, когда кто-то из них мучился или погибал, я чувствовала озноб, досаду и смущение, но теперь мне, по сути, не было до этого никакого дела.
Может, у меня притупились чувства?
Похоже, мне понадобится какое-то время, чтобы оправиться от шока, вызванного потерей детей. Да и потом, я, как и Натали, скорее всего, скоро привыкну к человеческой жестокости, считая ее неизбежным злом.
Я повернула голову и увидела на балконе соседнего дома Пифагора, который тоже стоял и наблюдал за происходящим.
Он подобрался, оттолкнулся, преодолел разделяющее наши дома пространство и совершил изумительное приземление на перила моего балкона.
Мы потерлись носами, после чего он вновь восхитительно боднул меня в шейку макушкой с вмонтированным в нее «Третьим Глазом».
– Мне известно, что с тобой произошло, – заявил он, – моя служанка разговаривала с твоей. Они утопили четырех твоих котят. Я знал, что тебе очень тоскливо, поэтому не приходил, чтобы не мешать тебе соблюдать траур.
– Я отомщу.
– Не трудись. Ты сама только что видела, что они и без твоей помощи друг друга перебьют. Все это уже не терроризм, в наш город пришла гражданская война. Зачем утомлять себя и противостоять им, рискуя погибнуть? Лучше подумай о том, как передать Анджело твои способности двигаться вперед через череду постоянных мутаций.
Я предложила Пифагору подняться на крышу.
Мы расположились на теплом шифере, прильнув к дымоходу.
– Вчера вечером я о тебе думал, – сказал он. – Служанка смотрела по телевизору фильм. Называется «Женщина-кошка». Про современную женщину, которая вела себя как кошка. Я подумал, что она во многом напоминает богиню Бастет.
– А что такое «фильм»?
– Это вымышленная история, которую показывают по телевизору. Плод воображения сценариста.
– И как же она действовала, эта Женщина-кошка?
– Сражалась с людьми и из каждой битвы выходила победительницей.
Я покачала головой. По моему телу непроизвольно пробежала дрожь.
– Сражаться… Опять сражаться. Почему в этом мире столько жестокости?
– Вполне возможно, что без злобы и мучений мир стал бы серым и скучным. Дни в точности были бы похожи друг на друга. Ты можешь себе представить, чтобы в небе постоянно светило солнышко? Жестокость чем-то напоминает собой грозу. Внезапный выброс энергии и взрыв. А потом, как только напряжение спадает, черные тучи превращаются в капли дождя, который обрушивается вниз и омывает землю. Все успокаивается, и вновь возвращаются ясные дни. Жестокость есть везде. Даже растения и те дерутся друг с другом. Плющ душит деревья. Листья тоже конкурируют между собой за доступ к солнечным лучам.
Я вспомнила о типе в черном, убившем маленьких людей у детского сада, о тех репортажах, которые моя служанка без конца смотрела по телевизору, о Камбисе II, приказавшем привязывать к щитам живых кошек… Неужели каждый такой случай – всего лишь гроза?
– По моему убеждению, любая жестокость является следствием древних инстинктов хищника и жертвы. На раннем этапе развития потребность в разрушении помогала нам одолеть врагов и выжить. Были особи сильные и слабые, одни обязательно командовали другими. Но теперь насилие утратило смысл существования и превратилось лишь в средство избавиться от внутреннего напряжения. Мне кажется, что люди, совершив его, испытывают облегчение, будто только что пописали.
– Но ведь это идиотизм!
– А тебе не кажется, что ты сама проявляешь насилие по отношению к блохам, когда чешешь ушко? Ведь эти насекомые совершенно невинны, они даже не знают, кто ты!
– Блохи! Они же совсем крохотные…
– По-твоему, размер в этом случае что-то меняет? Ты никогда не думала о том, что все живое на этой земле в той или иной степени обладает сознанием?
– Ну да, так оно и есть.
– Но если так, то почему бы его не иметь и блохам?
– Моих погибших котят и людей, убивающих друг друга, нельзя ставить на одну доску с блохами!
– Почему это? Видишь ли, Бастет, может оказаться так, что наша планета тоже представляет собой огромный живой организм, а в людях, как и в кошках, видит лишь паразитов, копошащихся на поверхности и вызывающих зуд. Что же касается землетрясений, то они, вполне вероятно, выступают лишь в роли средства от этих паразитов избавиться.
– Земля – не животное.
– Лично я убежден, что она – в той или иной форме – тоже обладает сознанием. Наша планета теплая, она дышит, живет, у нее есть атмосфера, шубка из растительности…
– Говорю тебе, здесь нет места сравнениям.
– Все наши органы восприятия замкнуты на восприятие собственной видовой принадлежности. Мы, кошки, смотрим на окружающих со своей колокольни, считая, что наша жизнь священна.