Сон позволил осознать, как же мне повезло, что я благодаря Пифагору узнала столько всего о жизни людей. Теперь у меня есть представление сразу о двух мирах.
Я закрыла глаза и опять уснула. На этот раз мне приснился Пифагор. Мы с ним спустились по белой лестнице подвала, он прыгнул на ручку железной двери и открыл ее.
– Я открою тебе мой секрет, – заявил во сне сиамец.
Сказать что-либо ему в ответ мне не удалось – на меня налетела Софи, засунула в мешок, а потом отнесла в какую-то темную комнату и привязала к столу.
Пифагор мяукнул, и она в знак согласия кивнула головой.
– Тебе повезло, Бастет, она согласна открыть тебе «Третий Глаз», – сказал он.
Тогда Софи поднесла к моему лбу острое, тонкое лезвие.
Пифагор прошептал мне на ушко:
– Не бойся, сначала будет немного больно, но потом ты сможешь понять все на свете. Эта боль – плата за доступ к неисчерпаемому источнику знаний.
16Нежданный визит
Вновь потянулись вереницей дни и ночи, когда мы только то и делали, что лежали в гостиной на диване перед транслировавшим кадры телевизором. Я спала все больше и больше. Мне все чаще снились сны, и это наводило на размышления.
Приоткрывая глаза, я видела наших служанок, зачарованно пялившихся в светящийся монолит на стене.
Я считала, что величайшая слабость людей заключается в верховенстве их зрения над остальными органами чувств. В целях познания мира они используют глаза и смотрят телевизор, сообщающий им визуальную информацию, которая провоцирует немедленную эмоциональную реакцию. Слух, второй их источник информации, призван лишь подчеркивать влияние зрительных образов.
У них даже художественные фильмы чаще всего состоят из сцен насилия, секса и стрелялок-догонялок, чередующихся в той или иной последовательности. Им постоянно требуется все больше шокирующих кадров, а телевизор как раз для того и предназначен, чтобы эту потребность удовлетворять. Переступая порог того или иного помещения, они не в состоянии определить его энергетику, а встречая незнакомого человека, не могут понять, хороший он или плохой. Мне кажется, их мозг только во сне живет самостоятельной жизнью, а все остальное время лишь переваривает, упорядочивает и фильтрует образы внешнего мира, от которых ему попросту некуда деться.
Я, к примеру, умею слышать свое тело.
Сейчас ему страшно хотелось есть. Сегодня для меня наступил этап, когда живот больше не сводило от голода.
Я поняла, что привыкнуть можно к чему угодно: к взрывам, к картинам войны по телевизору, к отсутствию еды…
Труднее всего вначале, когда ты страдаешь, но потом, по прошествии некоторого времени, привыкаешь, и все невзгоды попросту становятся частью твоего нового образа жизни.
Время от времени я приносила крыс, которых люди наконец согласились употреблять в пищу. Но для этого сначала отрезали им лапы, голову и хвост – для придания более презентабельного вида, – а потом варили. Так грызуны напоминали собой какие-то серые овощи с белой мякотью. Подобный подход еще раз укрепил меня в убеждении, что зрение человека выступает в роли тирана всех остальных его чувств.
Пифагор в конце концов тоже стал есть вареных крыс, но при этом как-то странно от всех дистанцировался. Что же касается Анджело, то он с каждым днем становился все игривее и игривее.
Лежа на диване в гостиной, я зевнула и потянулась. На мой взгляд, лежать без движения в доме – лучшее времяпровождение в период военных действий. По крайней мере, это позволяет сберечь энергию и притупить чувство голода. Тем не менее я все же заставила себя выйти, чтобы принести еды тем, кто меня окружал.
Если в ходе предыдущих вылазок на моем пути попадались сотни людей, чаще всего вооруженных винтовками и автоматами, то на этот раз я увидела не больше дюжины. Они поспешно перебегали с места на место, прячась за автомобилями. Я очень остро ощущала их страх, их ярость, чувствовала запах их пота.
Вооруженные люди, которые никуда не торопились, стреляли по всему живому, в том числе и по кошкам.
Крысы, к которым я пыталась подобраться, казались еще более воинственными, чем раньше. Как только я подкрадывалась к одной из них, другие тут же бросались ей на помощь. Сражаться при соотношении один к пяти, даже несмотря на мое превосходство в габаритах и весе, было намного труднее. Я в одночасье отказалась от намерения на них охотиться и переключилась на другую добычу – на ворон. Над горами мусора их кружилось все больше и больше.
Заметив одну из них, я набросилась на нее сзади. Сомкнула челюсти на шее, а в крылья вонзила когти. Мы стали драться, кружа в вихре черных перьев и пуха. Вороне удалось вырваться и ударить меня клювом, она даже попыталась взлететь, но была уже слишком слаба, чтобы расправить крылья. Я бросилась вперед, еще сильнее схватила ее зубами и склонилась над головой:
Здравствуй, ворона!
Она ничего не ответила, но меня накрыла исходившая от нее волна враждебности. Тогда я, учитывая окружающую обстановку и не желая терять лишнего времени, решила ее добить.
Я потащила громоздкую птицу, волоча ее по земле.
Мне казалось, что люди тоже употребляют птиц в пищу, я была убеждена, что на ворону они отреагируют лучше, чем на крыс.
Подойдя к дому Пифагора, я увидела, что из трубы валит плотный коричневый дым. Меня охватило дурное предчувствие. Я бросила добычу, ринулась вперед, сиганула на дерево и перепрыгнула с него на крышу. В дом я ворвалась через открытое окно третьего этажа, скатилась по лестнице на первый, и передо мной предстало зрелище сорванной с петель и разлетевшейся в щепки входной двери – ее высадили автомобилем. Гостиная превратилась в руины. В панике мое сердце чуть не выпрыгивало из груди: Анджело? Пифагор? Натали? Лапы мои дрожали, я жадно хватала пастью воздух. Подойдя ближе, я увидела жуткую картину. Огромная лужа крови, и посреди нее безжизненное тело, уткнувшееся лицом в землю. Софи! Ее пальцы все еще сжимали винтовку, которая явно оказалась неспособной ее защитить.
У камина сидели три человека и громко хохотали.
Вероятнее всего, мародеры. Я тихонько подошла ближе, чтобы посмотреть, что горит в очаге, клубясь таким плотным дымом. И испытала настоящее потрясение! Три человека, худых и бородатых – среди них я узнала Томаса, – насадили Феликса на вертел и поджаривали его на углях. Бедняга был связан, у него не хватало одной лапы.
Значит, это правда: люди и в самом деле могут испытывать желание нас… есть!
Я судорожно сглотнула. По телу прокатилась волна ненависти и тут же сменилась яростной дрожью.
Не поддаваться эмоциям.
Соображать быстро и выработать план нападения.
Первым делом надо потихоньку стащить у мерзавцев гранату. Но когда я едва слышно двинулась к ним, паркетная доска под моей лапой скрипнула, и трое людей одновременно повернули в мою сторону головы.
– Бастет! – воскликнул Томас.
Не успела я отреагировать, как он достал из кармана лазер, и у моих ног легло красное пятно.
Нет! Только не это! Только не лазер!
Соблазн был очень велик, но в мозгу всплыли слова Пифагора: «Нет желаний – нет страданий». Быть свободным означает не зависеть ни от кого и ни от чего, в особенности от юркого красного зайчика.
Томас ринулся ко мне, сжимая в правой руке лазер, а в левой – огромный нож.
Красный лучик меня гипнотизировал… но образ насаженного на вертел Феликса тут же вернул меня к реальности. Я вспомнила, что Томас, помимо всего прочего, убил и моих детей, собралась с силами, бросилась к зиявшему проему входной двери и оказалась на улице.
Томас погнался за мной.
Нужно было где-то спрятаться. Да побыстрее! Я скользнула в дом, воспользовавшись отверстием для кошек, но Томас, преследовавший меня по пятам, выбил дверь ударом ноги. Теперь уже ничего не могло меня спасти от этого ужасного человека.
Я знала, что пытаться спрятаться на верхних этажах бесполезно, ведь Томас знал дом не хуже меня, и поэтому, как та маленькая мышка, что когда-то от меня убегала, я тоже бросилась в подвал. Враг не отставал. Я повернула налево, потом направо. Вот она! Я влетела в дверь подвала, которая, к счастью для меня, оказалась открытой, и ринулась вниз по лестнице. За моей спиной по-прежнему раздавались тяжелые шаги Томаса. Хотя мне повезло и электричество не работало, он где-то разыскал свечу и зажег ее. Но язычок пламени дает намного меньше света, чем лампочка. Я укрылась наверху среди картонных коробок с вином, притаилась и сжалась в комок. Мои усы прижались к щекам, а уши – к голове. Я несколько раз сжала и разжала челюсти, будто приноравливаясь половчее укусить этого урода.
Томас позвал меня тихим, доброжелательным голосом.
Зрачки мои расширились, что в царившем в подвале полумраке дало мне некоторое преимущество.
Видя, что я никак не реагирую, Томас позвал меня опять, но на этот раз уже далеко не таким приветливым тоном. А потом стал крушить все, что попадалось ему на пути.
– Бастет!
Томас в ярости стал расшвыривать мебель и другие предметы домашнего обихода, все так же потрясая в воздухе ножом.
Я же, буквально слившись с окружением, бесстрастно ждала своего часа.
Наконец, когда Томас оказался прямо передо мной, я вонзила когти прямо ему в глаза.
Он заорал и выронил нож. Я еще глубже вгрызлась в его плоть. Сражения с крысами и вороной возродили во мне древние, полузабытые инстинкты воительницы.
Томасу удалось схватить меня за лапу и со всего маху шмякнуть о стену. Не думаю, что он ослеп, но я его все же изуродовала. Я громко мяукнула, желая себя ободрить, вновь бросилась в атаку и опять вцепилась в его лицо. Я впервые дралась с человеком, тем более врукопашную, и, должна признать, одолеть его было куда труднее, чем крысу или ворону. Томас отшвырнул меня от себя. Я мягко приземлилась на лапы и запрыгнула на полку в другом углу подвала. Потом, воспользовавшись тем, что он стоял ко мне спиной, прыгнула ему на плечи и что было сил укусила за лопатку.