– Среди котов-знаменитостей также можно привести миссис Шиппи, первой из нашего племени совершившей путешествие к Северному полюсу, и Стаббса, избранного в 1997 году мэром Талкитны, что на Аляске[1].
Я испытала чувство гордости от того, что тоже была кошкой.
– На сегодняшний день во Франции насчитывается десять миллионов кошек, в Европе пятьдесят миллионов, а во всем мире восемьсот миллионов.
Больной человек, пытавшийся забраться в наш грузовик, отказался от дальнейших попыток и вновь упал на землю.
– А людей?
– Их популяция вскоре достигнет восемь миллиардов особей.
Стало быть, людей в десять раз больше, чем кошек.
– А как обстоит дело с крысами?
– Грызунов сосчитать гораздо труднее, но бытует мнение, что с увеличением количества больших городов, подземные коммуникации которых изобилуют канализационными коллекторами и тоннелями метро, их популяция растет по экспоненте.
– Мне нужны цифры, хотя бы приблизительные.
– В Интернете есть данные, что крыс на земле как минимум втрое больше чем людей, то есть около двадцати четырех миллиардов.
– Значит, на каждого нашего их приходится сразу тридцать!
До этого я не отдавала себе отчета, что эти проклятые грызуны обладают перед нами таким численным преимуществом.
– По сути, их, скорее всего, намного больше, ведь ни один человеческий ученый не осмелится обследовать все подземные сооружения, чтобы их сосчитать. Это лишь самые общие оценки. В то же время я как-то наткнулся на результаты еще более тревожных исследований. Один человеческий исследователь установил, что с повышением температуры крысы становятся толще и крупнее. В тепле они, с одной стороны, быстрее размножаются, а с другой – становятся переносчиками еще большего количества заразных заболеваний, для них самих совершенно безвредных.
– И каких же размеров они могут достигать?
– Авторы исследования полагают, что крысы могут увеличиваться в два раза.
– Значит, мы обречены.
– На данный момент разработанные людьми технологии защищают от грызунов их, а заодно и нас. Но если ученых убьют, а их место займут религиозные деятели и одиозные политики, если люди предадут забвению свои научные достижения и направят присущую им энергию на борьбу между враждующими группировками, вместо того чтобы единым фронтом выступить против крыс, последние в любом случае их себе подчинят. Это всего лишь вопрос времени.
– Ты имеешь в виду здесь?
– И не только в Париже, но и в других городах страны, а потом и всего мира. На планете нет ни одного места, где их не было бы, и повсюду они загоняют людей и другие виды живых существ в угол, навязывая свою гегемонию.
Что будет напоминать собой мир, в котором крысы одержат верх над всеми остальными? Люди и кошки укроются в лесах и побегут из крупных городов в сельскую местность. А Камбис с полчищами своих воителей с острыми как бритва резцами повсюду будет сеять ужас.
Хотя я и ощущала, что вошла в резонанс с Вселенной, в данном случае это ничего не значило – по какой-то причине я воспринимала исходившую от крыс энергию как темную, отнюдь не способствующую возвышению космического сознания.
Более чем когда-либо мне казалось, что я наконец осознала угрозу и несу за это огромную ответственность.
– Как крысы этого добились? – спросила я сиамца.
– Уничтожив множество видов диких животных в пользу домашних или скота, люди, помимо всего прочего, истребили и хищников – естественных врагов грызунов: орлов, волков, медведей, лис, змей.
– И тем самым нарушили хрупкое равновесие, поддерживавшее в природе гармонию. Какая страшная ошибка!
– А обустроив множество канализационных коллекторов, подарили грызунам идеальную среду, где их никто никогда не беспокоит. В то же время надо признать, что крысы наделены интеллектом и исключительными способностями к адаптации практически в любых условиях.
– Но, несмотря на это, мы все равно сильнее их.
– Рядом с человеком мы расслабились и погрузились в спячку. Если этим грызунам приходилось сражаться за еду, то мы получали свой кошачий корм без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. Если они были вынуждены ежедневно вступать с кем-нибудь в схватку, то у нас больше не осталось ни единого врага. Кто сегодня станет охотиться на кошку?
Должна признать, что до нынешнего кризиса я даже не знала, что такое страх перед другим видом. Такие чувства, как раздражение и нетерпение, тоже были мне неведомы.
Я даже понятия не имела, что столь комфортная жизнь так убаюкала все мои чувства.
– У крыс есть все шансы стать следующим доминирующим видом. Они умны и живут тесным сообществом. Поэтому недооценивать их нельзя.
– Как же тогда их сдержать?
– Объединившись. Люди нуждаются в нас точно в той же степени, как и мы в них. Если мы не придем к взаимопониманию и не выступим единым фронтом против общего врага, грызуны заведомо нас победят. Вот почему я пошел с тобой, Бастет. Вперед, времени больше терять нельзя – чтобы оказаться в Венсенском лесу, нам еще предстоит долгий путь.
Пифагор, похоже, и в самом деле верил, что у меня получается общаться с людьми. Я не осмеливалась открыть ему горькую правду. Если честно, то после удивительного вчерашнего озарения я не думала, что в состоянии выполнить возложенную на меня миссию. Мне нужно было срочно заняться с сиамцем любовью, чтобы получить подпитку в виде его энергии. Но у него, по-видимому, были дела поважнее.
Мы покинули кабину грузовика и продолжили шествие по крышам автомобилей. Когда Пифагор наконец свернул с кольцевой дороги в зеленое лесистое пространство, я совершенно выбилась из сил.
Венсенский лес очень походил на Булонский.
На горизонте не было видно ни собак, ни кошек, ни крыс, ни людей.
– Сигнал GPS-маяка Натали говорит о том, что твоя служанка где-то там, – заявил сиамец, указывая на какую-то тропинку.
Мы затрусили среди высоких деревьев. Вокруг царила тишина. Даже мои усы и те не могли уловить поблизости чьего-либо присутствия. И вдруг, не успев даже на это отреагировать, мы взлетели в воздух, оказавшись пленниками прочной веревочной сети.
Ловушка.
Слишком поздно. Напрасно мы барахтались, запутавшись в ее ячейках. При каждом нашем движении, при каждой попытке вернуть себе свободу звенел колокольчик. А когда я попыталась перегрызть веревку зубами, затрезвонил с двойной силой.
– Сиди смирно! – посоветовал Пифагор.
Мы покорно повисли между небом и землей и замерли в ожидании. Моя лапа, застряв в ячейке сети, болела.
Но мне в конечном итоге все же удалось закрыть глаза. Что касается Пифагора, то он, вероятно, уже спал.
Чрезвычайно неудобное положение в плену сети заставило меня воспринимать себя автономной сущностью. Я тихо сказала:
– Перед тем как умереть, хочу сказать, что я люблю тебя, Пифагор.
– Спасибо.
Как же сиамец меня бесил. Вот что ему стоило в ответ сказать, что он тоже меня любит, обожает и что я для него всё?
– У меня такое ощущение, что тебя невозможно чем-то взволновать. Но все же признайся, что, когда наши тела слились, это было что-то.
– Не спорю.
Пифагор бесил меня все больше и больше.
– Что такое для тебя любовь? – не удержалась я от вопроса.
– Это… такая особая эмоция.
– Ты не мог бы выразиться поточнее?
– Нечто очень яркое и живое.
– А что ты чувствовал, когда был со мной?
– Как бы выразить это в двух словах?.. Надо найти формулировку, способную объяснить мои очень необычные ощущения. – Пифагор слегка тряхнул головой. – Для меня любовь – это когда я с другим существом чувствую себя так же хорошо, как и наедине с собой.
Он, по-видимому, был очень доволен, что нашел для своих слов точную формулировку, определявшую в его глазах это понятие.
– А вот для меня любовь – это когда я с другим существом чувствую себя лучше, чем наедине с собой.
Сиамец открыл было рот, чтобы возразить, но довольствовался лишь тем, что зевнул.
Интересно, может, его стремление ни от кого не зависеть в конечном счете представляет собой некую форму эгоизма? Может, он всего лишь презренный эгоцентричный индивидуум, зацикленный на собственном «я»? Впрочем, самцы все такие. Как я могла в своей наивности дойти до того, что посчитала его другим? Потому что он сиамец? Потому что у него есть «Третий Глаз»? Потому что он ученее других? А ведь мама меня когда-то предупреждала: «Все они слабаки. От них одни лишь беды и разочарования. Ни один самец не способен на истинные чувства. Они попросту не умеют любить». Как мне в голову могло прийти, что этот образчик представляет собой исключение из правил?
Пифагор тихо покачал головой:
– Ну что же… должен признать, Бастет, что с тобой мне лучше, чем наедине с собой…
Эти слова, казалось, дались ему с таким трудом, что у меня внутри все перевернулось.
Сиамец судорожно сглотнул и продолжил:
– Мне с тобой лучше даже в этой ловушке… Даже когда мы висим в сети между небом и землей… Даже если будущее не обещает ничего хорошего.
Ох уж эти самцы! Мне к ним в жизни не привыкнуть. Как же Пифагор боится ко мне привязаться! Как же ему страшно признать, что его, как и меня, в момент слияния наших тел тоже постигло озарение.
В конечном счете, только самки способны на глубокие чувства, только мы выражаем их без ложного стыда.
Нет, я не хотела бы быть самцом, иначе мне пришлось бы считать себя нравственным калекой.
– Вчера благодаря тебе меня осенило, – сказала я. – Я поняла, что и в самом деле не ограничена своим телом. Все мои предчувствия оказались верны.
– Сожалею, – признал сиамец, – но я так далеко не зашел.
В этот момент я вдруг поняла, что доступ в Интернет и возможность проникнуть повсюду электронным «Третьим Глазом» отняли у него естественный дар интуиции.
Лично я не нуждалась во всех этих его приспособлениях: мне было достаточно лишь закрыть глаза, погрузиться в себя, подключиться к жизненной энергии, пронизывающей собой Вселенную, и я тут же получала доступ к знанию, и, может, даже более ценному, чем его.