– Какому слову? Мне его с поклонами пропустить, чтоб лесной не́люд возглавил?
За долиной начал медленно падать громадный ледяной столп. До него было не меньше версты, треск и гром ещё не достигли слуха, отчего падение казалось стократ величественней и страшней. Мгновение назад башня высилась неколебимо, но вот основание чуть просело, посунулось – и всё, и пошла, и нет силы, чтоб удержала. Югвейн не сподобился видеть, как рушились каменные замки в Беду, но, наверно, было похоже. Кренясь, башня увлекла сопредельные прясла – и вот уже голубой столп, разбитый трещинами, утерял самость, взорвался глыбами величиной с избу, те хлынули вниз, невесомо отскакивая, крошась…
Грохот ударил осязаемо плотной волной, ввергая в ничтожество. Исчезли все мысли, кроме одной: вот он, последний конец! Горы толкаются, над долиной плечи смыкают…
Когда Боги шепчут, люди падают ниц.
…Отличив наконец утихающие громы от боя крови в ушах, Югвейн кое-как поднялся с колен. И увидел: молодой Кайден пусть с трудом, но устоял. Вот что значит добрая старинная кровь.
Вдруг да и выдюжит чадо Гволкхмэево противу Неуступа?
– Это мне знак! – громким голосом проговорил Вейлин. – Не умел поморник ястреба щипать!
Югвейн всё же заметил:
– Неуступова дружина Царской у людей прозвалась. Я сам слышал, он от праведного Эрелиса зова ждёт на служение. Славный батюшка твой к тем же ступеням желал подходы разведать. Лепо ли станется…
Вейлин сказал, как отсёк:
– Пока шегардайского наследника увенчают, горы с долинами снегом заровняет.
И так блеснул глазами в красных прожилках, что начальному сокольнику расхотелось рот открывать. Однако пришлось. Лучше кулаком получить за то, что советовал, нежели за то, что смолчал.
– Твой батюшка мечтал дары поднести…
– И я поднесу. Оружие к ногам метну, то самое, что ещё на Ойдрига дерзали поднять. А сверху – головы окаяничей, презревших царскую службу. А певец песню нам сложит, как Царская за честь праведных встала! Окаяничей в прах изрубила да сама полегла!
Югвейн вспомнил гусляра окаяничей. Глаза, белые от изумления, обиды, боли, неверия. В руках разбитые гусли… Песня, что Облак боярину нёс, в тех гуслях умерла нерождённая. И белый сокол второй раз погиб. Растоптали гогону, по пёрышку разнесли. Кто теперь для Вейлина прекрасные слова обретёт? Ничего… сыщется…
Может, тот игрец, как его? – Галуха – ещё перемогается у причалов. Послать за ним, пока он с голоду вагуды не продал?
– Посматривай!
– Посматриваю, господин…
Дозорный, выставленный следить за дорогой, то и дело совался меж капельниками, держась за верёвочную петлю. Внизу было смутно. Щелья дышала густым паром, пеленавшим то один, то другой локоть подъёма. Тяжёлые клубы мешкали подниматься, сползаясь в настоящую тучу. Сеггаровичей нигде не было. Нешто примерещились?
Воинское шествие видело полсотни глаз.
– Идут ли?
– Нейдут, господин…
Было тревожно.
Страшен сильный враг. Враг невидимый страшнее стократ.
Югвейн пытался прикинуть ход времени, соображая, где и когда появится Царская. Начальный сокольник шёл с окаяничами от самого устья. Какова Царская, если сравнивать? Быстрей? Медлительней?..
За долиной низверглась одинокая глыба, сбитая с равновесия предыдущим обвалом. Эхо падения раскатилось громыхающим хохотом.
Югвейн осенил себя знаком Огня:
– Молюсь, боярин, да сбудется по твоему замышлению…
…А ведь может получиться. Взабыль. Ход под нависшими скалами вчера ещё разгородила стена, похожая на торос. Толстая, белая, ухи́ченная крепким льдом. С уклоном наружу. С приступками и зубцами, удобными для стрельцов. С узким прораном, чтобы сеггаровичи нарушили строй.
Всё ровно так, как советовал Сиге Окаянный, испустивший дух за болотом, в грязной лачуге.
Вейлин отмолвил примирительно:
– С окаяничами батюшка справился. И я не удам! Плох ястреб, которого поморник с места собьёт! А после, без помехи, чуваров…
Югвейн не отважился усомниться. Хотя стоило бы. Над воротами крепости, на остром колу, торчала русоволосая голова. Единственная. Прочие сберегла на плечах удивительная смекалка вождя. Девки доныне шарахались от потёков в чёрных воротах: дружина уходила, точно стадо лосей, коим ловкие волки порвали на ногах жилы. Полумёртвые, истёкшие кровью, но… вырвались же. А на что эти люди способны, даже умирая, показал тот же Смешко. Думай крепче, молодой боярин. Надейся…
– Посматривай там!
– Посматриваю, господин…
– Только до ближнего боя не допускать, – повторял Вейлин как заклинание. – Не дело ястребам с медведями обниматься! – И возвысил голос: – Все слышали?
Слышали все. И понимали, хотя живых медведей мало кто видел. Грудь на грудь против витязей – сразу смерть. Из всей рати боярской у одного Вейлина был кое-какой железный доспех. Отцовский. Едва ли не впервые надетый. Вейлину было в нём непривычно и неудобно. Но лучше тяготиться кованым нагрудником и шлемом, не желавшим поворачиваться с головой, чем довольствоваться, как остальные, бляхами, нашитыми на кафтаны. У Югвейна и старшин бляхи были железные, у младших сокольников – кожаные.
Югвейн прислушался к весомому объятию кольчуги, купленной в Устье. Что довелось унаследовать с нею от ялмаковича, павшего возле Сечи? Удачу или невстречу?..
Пар, извергаемый щельей, временами вторгался в подскальный ход, потом отползал. Где-то наверху тосковали в сыром тумане засадчики. Ждали рожка. Кайденичи шушукались, подходили за сбитнем. Вейлин присел заново перебрать стрелы в колчане. Сплошь бронебойки с железками, как гранёные шилья. Искать плоть в щёлках броней, заглядывать под кованые дуги наглазий… Меткостью Вейлин не уступал почившему батюшке. Только старый Гволкхмэй когда-то глотнул зелёной извини и с того ослеп, а Вейлин был зорок и бодр. Все его стрельные перья были на́свеже поваплены красным. Белый лепесток сохранила лишь та, что вырезали из мёртвого Смешки. И ещё другая стрела лежала отдельно. Смешкина, испоровшая батюшку. Вейлин держал под рукой обе. Для Сеггара. На случай, если воевода не свалится от одной.
…Может, дружина успела незримо миновать засадчиков? Может, давно пора трубить в рог?..
– Бодрился поморник, а всё до ястреба далеко, – бормотал Вейлин.
По склону гуляли вихри, каких Югвейн доселе не видел. Они разрывали и сплачивали серо-белые клубы, воздвигали и рушили образы, полные смысла. Начальный сокольник засмотрелся на крутящиеся столбы. К небу шествовали тени давно сгинувших великанов. Югвейн не сразу повернул голову на чей-то сдавленный то ли вздох, то ли всхлип.
…А когда посмотрел…
С дороги перед началом подскального хода сползал клок густой тучи, потерянный унёсшейся бурей. Оттуда, из редеющей пелены, на кайденичей в невозможном беззвучии наступала дружина. Боевым клином, при полном доспехе, с оружием наголо. Вилось над шлемами знамя, вынутое из чехла. Осеняло витязей серыми крыльями морской птицы, а может, царского симурана. А в самом челе клина шагал воевода. С длинным косарём, изготовленным к замаху. В неуязвимой броне. Железное изваяние, ожившее для битвы.
Никто не кликнул, не свистнул…
Вейлин, собиравшийся вдругорядь ну́кнуть дозорного, будто обмер. Медленно-медленно тянул одну руку к споло́шному рогу, другую за луком и стрелами. Не мог внятно мыслить, не умел решить, что первей надобно. Заворожённо смотрел на Сеггаров меч…
Югвейн увидел, как едет по верёвке дозорный… скользит и соскальзывает…
Страшный вопль из-за края плеснул холодной водой.
Очнувшийся Вейлин подхватил стрелы, обнаружил, что лук не налячен, судорожно перегнул тугую кибить…
Югвейн бросился мимо боярина. Прижал к губам рог. Позыв раздался не пойми какой, вовсе не тот, о коем сговаривались. Вняли засадчики? Радеют?.. Глубоко внутри Югвейн понимал: нет разницы.
Уже нет.
Всё катилось не так, как замышляли.
Пока метались стрельцы, пока толкали друг дружку, сеггаровичи продолжали идти. Клином, сдвинув щиты. Югвейну безумно подумалось: а если выбежать перед ними… попытаться слово сказать…
Вейлин выстрелил.
В Сеггара, как мечтал.
Шагов с двадцати.
Совсем не той стрелой, но уж какую нашарил.
Движение косаря увело визжащее железко вверх, в каменный свод.
– Хар-р-га!
Это, поди, не окаяничей, пришедших с гуслями и беседой, в пустом дворе на выбор стрелять… За щитами ответным созвучием пропели струны-тетивы. Начали погребальную песнь. Рядом запрокинулся алый кафтан. Югвейн уставился, не узнавая лица. Видел лишь пернатое древко, выросшее посреди лба. Ещё два алых клочка, пригибаясь, порскнули мимо, взадь.
– Стой!.. – крикнул Югвейн и сам себя не услышал.
Знамя, которым Вейлин хотел кутать ноги батюшке на погребальном костре, неотвратимо плыло вперёд.
– Хар-р-га!
Латный клин ткнулся в узкий проход, где по мысли молодого боярина был обязан сломаться. Царская даже не сбавила шага. Взмах!.. Страшный косарь просвистел, как колун. Разом снёс полсажени льда. Несколько секир довершили пролом, алкая настоящего дела. Мозжить плоть! Не ледяные белые брызги метать – кропить горячим багрянцем!
Кругом Вейлина всё же сплотился десяток соратников. Самых верных, а может, не гораздых понять, что едва начавшийся бой был проигран. Руки заученно хватали из колчанов стрелу за стрелой, но железки ломались на кованой чешуе Сеггара, вязли в щитах. Не могли ничего найти под кожаными налатниками, крашенными червецом.
Пройдя защитный торос, клин распахнул крылья от капельников до стены. Оскалился лезвиями рогатин. Голос Сеггара породил хрипатое эхо:
– За кровь окаяничей, за раны брата нашего Сиге!
Туча позади дружины вдруг пошла волнами, взвыла на два нелюдских голоса. Так кричат, когда под ногами рушится твердь. Перевал качнуло, пошёл рокочущий гул, надолго похоронивший все возгласы. Это засадчики услыхали рожок и сбили подпоры, но перестарались. Или просто кон пришёл неминучий. Разбуженная гора заворочалась под многолетним ледяным спудом. Вправду повела плечиком, избавляясь от лишнего.