Внутри съёжился ледяной ком.
«Крагуяр!.. Привели?! Это ж… ох… привели…»
Стало ясно, отчего у сегжан нынче обнаружилось столько дел по домам, по дворам.
«Где один из нас, там и знамя!»
На пороге мыльни возилась чернавка. Отскребала крылечко, ибо не дело человеческой крови дворовые ухожи марать.
Светел плохо запомнил, как бежал через двор. Воздух стал густым киселём, Опёнок вроде всего раз шагнул сквозь этот кисель и тотчас встал на крыльцо, а согбенную девку, кажется, перепрыгнул, она и не поняла.
Рванул дверь…
В ноздри ударил густой запах крови. Крагуяр пытался сидеть на скамье, ронял голову, слабо отмахивался от женских рук. Ишутка со свекровушкой не подпустили к нему дворовых девок, сами взяли заботу. Светел наконец выдохнул. Крагуяр николи не умирал, хотя выглядел жутковато. Лицо – вершка целого не найдёшь, по передку тельницы густая юшка из носа, умаешься отмывать. В волосах, на штанах, на мокрой свите – глина пластами.
Уж не та ли, из коей в новом доме печку бить собирались… Светел её третьего дня сам таскал с молодыми сегжанами…
Руки меж тем скидывали кожух, безрукавку, верхнюю шерстяную рубаху.
– Умою его. – Голос прозвучал на удивление ровно. Светел помолчал немного, спросил почти шёпотом: – Кто?
Хотя уже догадался.
Ишутка ответила сквозь слёзы:
– Мы мимо шли… они слова срамные метали…
– Сыношенька… – Свекровь глядела жалеючи, поди, с радостью увела бы невестку в чистую горницу, подале от крови и скверны, да Ишутка – всегда тихая, покорная – растеряла всё послушание.
– Домой проводил… оглянулась, след простывает… потом уж ребята соседские прибежали…
– Эх, брат!
Светел поднял Крагуяра на руки, понёс из влазенки в нагретую мыльню.
– Светелко, рана откроется, – испугалась Ишутка.
Крагуяр зашипел, попробовал оттолкнуть, не совладал.
Пока отмывали Крагуяра, пока одевали в свежее, несли в повалушу, устраивали на той же лавке, с коей он радостно встал полторы седмицы назад, – Светел знай пошучивал.
– Богато же, брат, тебя исписали. Бока отходили, нос подрумянили, сусала подправили. Вот почто меня не дождался? Всю красу себе забрал, со мной делиться не захотел?
Не смеялись только глаза. «Гуртом, значит. Всемером на увечного. Мораничи! А туда же – песен не играй, громко не смейся, благочиния не смущай…»
– Есть вести радостные, – сказал он Ишутке. – Кайтар в Твёржу приходил. Теперь сюда мчит. Вскорости, наверно, вернётся.
«Будет вам благочиние…»
– Кайтарушка, – просветлела Ишутка.
Крагуяр ощупью взял её руку. Глаза не раскрывались, дышать мог, только лёжа на левом боку. Два ребра ему надломили.
«Люди скажут: Неуступовых витязей всякий в глине вывалять может. Люди скажут: Кайтарову бабу кто хочет, тот и злословит…»
Такими связными словами Светел не думал. Лишь глубоко в груди вился огненный клуб, отчего взгляд то и дело вспыхивал искрой. Ишутка смотрела, вспоминала, пугалась.
Досветная беседа в Затресье… нож в руке Зарника… Светел с точно таким же лицом. «Уби-и-или…» И на берёзовых чурочках густыми каплями – кровь!
Когда Светел вовсе поскучнел и вышел за дверь, Ишутка чуть не сорвалась следом. Ладонь Крагуяра сжалась неожиданно цепко, остановила.
«Хар-р-га!»
Светел вышел наружу как был. В одной серой тельнице, просолённой за три дня на бедовнике. Рубаха спереди была сплошь мокра да в расплывшихся кровяных пятнах. В доме Светел задумчиво сменил валенки на богатые сапоги. Кивая чему-то неслышному, зашагал через двор… Старый Щепка позже рассказывал: хотел-де придержать, но встретил пустой взгляд, присмотрелся к походке… без слова отпёр калитку.
– А не то прям сквозь и прошёл бы.
Что-то чуя, за витязем побежали дети чернавок и дворовые псы. Из-за плетня высунулись соседи. Светел воспринял их неким внутренним зрением, головой по сторонам не вертел, было некогда. На уличной убитой земле чернели неотомщённые пятна.
«Кто это сделал с моим братом, сделал со мной!»
Пальцы тянули с кос ремённые репейки, высвобождали жарые пряди.
– Дикомыт за своего исполчается!
– На каждый подарок три отдарка несёт!
– Бабоньки! Люди добрые!
– Плотников упредить надобно…
Шустрые ребята, знавшие все кошачьи лазки́, бросились коротким путём. Павагу в Сегде не жаловали, но он был свой. Светел о том подумал мельком. Забыл сразу: пустое.
Резные ворота затворились, когда Светел выходил из-за угла. Было слышно, как внутри давились предвкушением и насмешками, со стуком закладывая длинный лежак.
– Что делать будет?
– Известно что. Постоит, покричит…
– Ногами потопочет да восвояси уйдёт.
– Петушок молодой. Вона бородка первая распушилась.
– А не скажи. Хитры дикомыты.
– Ойдрига на них нет!
Потом голоса прекратились. А может, Светел слушать их перестал. Последние полсотни шагов он двигался очень неторопливо, легонько наклонившись вперёд, словно грудью раздвигая трясину. В Сегде долго потом эту выступку вспоминали, но пока ещё никто не знал, чем кончится дело.
– Высоки ворота.
– Полезет, как есть обломится.
– Низом шмыгнёт?
– Больно слякотно, телеги разбороздили.
– Аль стучать примется?
Светел остановился перед воротами. Оглядел, не вникая, диковинных птиц, хвостатые завитки о́бережной вязи. Люди подались прочь. На полшага, на шажок. Ещё б не попятиться, это веет, когда человек – что лук напряжённый. Тронешь, громко окликнешь – успей отскочить.
Кольцо-колотушка, висевшее на воротах по андархскому обыку, Светелу не занадобилось.
Он топнул в землю ногой, и земля загудела.
Зря ли в Твёрже кулачный Круг столько лет вёл.
Встречайте, вот он я! К вам пришёл! И здесь стоять буду, и поди сбей!
С той стороны подкатили чурбак. Павага вспрыгнул, высунулся над обвершкой. Светел на плотника смотреть не стал. На каждую дурную рожу глядючи, глаза утомишь. Он и так знал: внутри было семеро.
Семь огоньков, шающих угарной мужской удалью в предчувствии ещё одной драки.
– Милости просим мимо нашего двора щей хлебать!
– Беги себе, касте́нюшка.
– Не то запотчуем до улёгу, как дружка твоего.
– Уж не серчай!
И хохот с угрозами пополам.
…А собрать бы в горстку те огоньки… примять-притушить…
…легонько так, для напужки…
Светел шарахнулся от страшного искушения.
«Нет!»
…А ворота здесь ладили своим уставом. Не так, как на Коновом Вене. Твёржа вешала на верейный столб единственное полотно. Сегда смыкала-размыкала две створки…
Дальше Светел не думал. Ворота были помехой. На том всё.
Как вспоминалось позже, он вроде взял в руки левую створку, на удивление хлипкую. Дёрнул к себе. Отбросил на правую, просто чтоб не мешала. Не хотелось нырять, сгибаясь крючком, под оскалившийся лежак.
Самовидцы клялись, будто Светел для начала пробил доски ладонью.
Ухватил створку за эту дыру и за кольцо.
С треском, с мясом выдрал из столба петли. А из створки – проушины, оставшиеся болтаться на лежаке.
…И с такой силой шарахнул выломанной створкой по уцелевшей, что обе разлетелись в тонкие щепы. Бери, печку растапливай.
Так и не удалось никому доконно понять, был в резной надписи изъян или нет.
О загубленном узорочье начнут жалеть завтра.
Покамест Светел шагнул во двор. А все остальные, равно плотники и позоряне, отпрыгнули прочь.
Светел вновь топнул оземь.
Гулко.
И как бы сломался всем телом, кренясь, отвалился на три шага вправо, хлопнул руками по груди, по брюху, по бёдрам…
Улыбнулся во все зубы. Лишь глаза не смеялись.
Притопнул ещё.
Павага сообразил: ему ломают весёлого. Зовут помериться в кулаки.
Он встал было, развернул плечища, метнул оземь колпак. Что ворота? О них ли вспоминать?
Тут под руку Светелу угодила лопата. Крепкая, старая, перекидавшая бессчётные пуды печной глины… ныне осквернённая кровью.
Братской кровью.
И хрустнула в руках, искрошилась лопата.
А Светел, приплясывая, играя всем телом, валился уже на другую сторону. Здесь его нанесло на одноколёсную тачку. Увесистую, грязную. И на боку её тоже была кровь Крагуяра. По двору брызнуло золотыми искрами. Тачка свистящим чижом порхнула наверх и накрепко всела, обняв рукоятями переводину.
– Ах ты, щеня дикое! – возмутился Павага.
И на закуску попотчевал Светела незримой рукой. Так, как девок лапал, как в стеношном бою противников разбивал, пока моранское благочиние забав кулачных не воспретило…
…Удар, должный свергнуть с ног, пришёлся в скалу. Светел не прикрылся, не уклонился – как шёл, так и продолжил идти. Мог в оборот прислать, но раздумал. Кулак на кулак – так будет понятней!
Павага прекратил улыбаться. Резко нагнулся.
Он ещё выпрямиться не успел, а Светел уже знал, куда прилетит ушат, схваченный из-под ног.
И где разлетится вдребезги, встретившись с его рукой.
Водяной хвост опал наземь лужицами.
– Хар-р-га!
Иные потом утверждали: кличем взъерошило крыши, качнуло заборы, подвинуло самоё землю… Врали, конечно. Кто ж сознается, что бородатых плотников один юнец напугал?
Светел тоже больше не улыбался, его несли вперёд крылья. Кто-то сдуру пустил в него топором. Светел, головы не повернув, вынул его из воздуха левой рукой. Обух и лезо были чисты. Посему ломать сручье Светел не стал, вмахнул в подвернувшееся бревно.
– Хар-р-га!
Двое ватажников бросились спасаться через забор, один шмыгнул мимо, в разинутые ворота. Светел мало внимания обратил на их огоньки, тусклые, коптящие от испуга. Но когда сунулся Павага, то сел подбородком на кулак, возникший перед лицом. Отлетел, съехал наземь в углу забора. Остался сидеть, не смея подняться.
Добить, чтоб впредь неповадно?..
Светел шагнул…
На левом плече сжалась незримая пятерня. Крепко, до синяков, тотчас выступивших сквозь белую плоть.
«Ну его, братище. Оставь. Он Крагуяра ведь не убил…»