Кербога тихо спросил:
– И… куда пал?
– Не поворожил врагу Неугас. Расстарался нам на удачу.
– Ты… правда думаешь, что он сам…
– Я в челе стоял, дядя Кербога. Всё видел.
Скоморох надолго умолк.
Внутри возка снова заиграла свирель. Лаука трижды пискнула – громко, противно, как плаксивое дитя. Испробовала попевку… наконец-то поймала красивый ход голоса.
– Дядя Кербога?
– Сын прачки в пекло лез с копьём… Да?
– Почему ты ей верещать велел?
– Это выстраивает горло, давая наголоску тонкому звуку. Тебе-то зачем?
«Ну да. И зачем бы? У меня ведь голос тележный, а руки…»
Со вкусом обидеться Светел не успел. Пристяжной громко фыркнул. Светел сразу насторожился, побежал целиной вперёд, отпрукивая упряжку. Скоморошня тяжело заскрипела, остановилась.
Кербога последовал за дикомытом, уже склонившимся над чем-то в полусотне шагов. Скоморох знал себя проворным и неутомимым. А вот присмотришься к такому Незамайке и сразу понимаешь, в чём разница.
Когда подошёл, стало ясно – не в час затеялся разговор про Ялмака, сражение и павших героев. Путь скоморошни пересекал чужой след. Кто-то прошёл с юга, ведя собачьи санки. Лёгкая полозновица была почти незаметна, но на белом следу алело яркое пятнышко. Совсем свежее, ещё не успевшее прорасти льдом.
След тянулся к дальнему берегу, пропадал в тяжёлой стене леса. Светел выпрямился, тряхнул плечами, подпрыгнул на месте:
– Схожу гляну, дядя Кербога.
– Постой! В чужой мошне – не в своей квашне…
Бывший жрец начал свои странствия, когда дикомыт ещё держался за мамкин подол. Дорожная мудрость бывала жестока. Иногда стоило ограничиться короткой молитвой – и шагать вперёд без задержки, не вешая на себя чужое злосчастье.
– …Не смекнёшь, есть ли тесто, аль пусто место.
Да кто б его спрашивал. Неразумный юнец уже таял в клубах куржи, уносясь к дальнему берегу. Скоморох вдруг подумал, что, может быть, в самый последний раз любуется этим вот лётом, недостижимым для гнездарей, какое там для андархов.
«А не вернётся?»
Сразу стало пусто и холодно.
«Быстро же я привык полагаться на его силу и зоркость. Ничего. Где подарки, там отдарки, где привычка, там и отвычка…»
Светел примчался назад гораздо быстрей, чем Кербога дерзал даже надеяться. Почему-то на чужих стареньких лыжах и с хвойной веткой в руках.
– Нашёл кого? – встревожился лицедей.
– Девку с парнем, – буркнул Светел сквозь харю. – От злых людей ноги уносят.
Он уже мёл веткой снег. Где – очень тщательно, где – намеренно кое-как.
– Езжай, дядя Кербога. Тут путь верный. Я в Извору за тобой прибегу.
И схватил из санок укладочку, всегда лежавшую наготове. Мурцовка, кресало, верёвки, запасные ножи…
– Погоди!
– Некогда годить, дядя.
Вот они, разговоры о Сече. Об одинокой смерти героев. Сон, который нелёгкая дёрнула на скорое решение истолковать.
«Я повести витяжеской хотел. Думал в песню перелить, в представление… дескать, не вывелась честь, не кончилась слава… а сам что сотворил? Кабы про мальчонку с его дурной смелостью плач слагать не пришлось. Царица Милосердная, оборони…»
Шепча молитву, Кербога тронул быков. Повёл белым речным плёсом, где больше не было чужого следа. Поперечная ступень отодвинулась за скоморошню. Для стороннего глаза она выглядела совершенно по-прежнему. Лыжи, сани, царапины от пёсьих когтей. Сыскали дикомыта в лесу!
Кербога шагал вперёд, держась за гнутый рог пристяжного. Ноги почему-то гудели от смертельной усталости, хотя едва минул полдень.
«Благослови его, Предвечная… Заклинаю, благослови…»
Завидный жених
Дура-девка всё же не поверила окаянному дикомыту. Из последней могуты впряглась в алык. Понукая собаку, протащила нарту аж целых двадцать шагов. Левобережница, домоседка, что с неё взять. Спасибо хоть копьецом не пырнула, как при первом знакомстве. Верно, запомнила, как барахталась в снегу, куда Светел её мимоходом отправил.
Он перво-наперво склонился над санками:
– Живой, что ли?
– Живой… – шелохнулась овчина.
Паренёк был совсем молоденький. Примерно как Светел, когда в дружину просился. И такой белоголовый, что в старости седеть не придётся. Если, конечно, до зрелых лет доживёт. Может и не дожить, поскольку дурак. Пропорол ногу сучком и давай храбриться, пока валенок не набряк. Вот и лежал теперь чучелом соломенным.
Против воли вспомнишь ту кощейскую нарту с потёками на копыльях…
Светел не стал смотреть жгут, благо сам только что затянул. Вытряхнул из алыка дурёху:
– Сзади пойдёшь. – И в охотку съёрничал: – Або к славнуку на санки подсядь!
«Неча, гнездари, красть исконное имя народа. И глума ради присваивать, обозначая завидного жениха…» Девка оскалила зубы в прорези меховой рожи. Светел ответил тем же. Захлестнул длинный потяг на баране саней, толкнул под бок прочно улёгшегося пса. Кобель, рыжая громадина, недавний коренник из чьей-то упряжки, зло примерился к меховой штанине. Его мысли были мутны и неповоротливы, зато Светел думал ясно и быстро. На краткий миг над псом навис симуран, свирепо вскинувший крылья. Кобель взвизгнул, прожёг снег горячим и жёлтым. Влёг в алык и попёр.
– Это что было? – выдохнула девка.
Светел глянул сквозь харю двумя огненными угольями:
– А я досуж с собаками ладить…
Девка смолкла. Берегла дыхание, боялась отстать. Зато подал голос парнишка:
– На что тебе, дикомыт?
Плохой был голос. Хриплый, нестойкий. Светел весело подмигнул:
– А саночки, смотрю, изрядного плетева. Понять хочу, так ли на ходу хороши.
Кузов нарты был свит из соснового корня, дело у гнездарей почти небывалое. Паренёк улыбнулся:
– Без меня ходчей будут… Лучше Брезку подале увези…
– Я те дам! – вскинулась девка.
Вековой ельник стоял снежными глыбами, дерева от дерева не поймёшь. Светел шёл виляя, ведомый чутьём лесовика и уверенным ощущением взгляда с птичьих высот. Огонёк парня был слабеньким, но упрямым. Светел знай делился с ним радостью, происходившей от мощного биения сердца. Это не вполноги возле скоморошни шагать!
Кобель тоже повеселел. Тянул, одолевая умёты, привычно упирался на подъёме. В его мыслях был злой человек в шубе, вонявшей мёртвыми псами. Муки вечно подведённого брюха. Серая сука-царица. Добрая маленькая хозяйка. Крылатый Вожак, сошедший на землю…
Когда взобрались на лысый пригорок, Светел оглянулся. Позади распахнулся весь вливень. Речушка Вишарка, на которую они свернули у Сегды… скоморошня, медлительно выползавшая на просторную Вож-Матку… Кербога шёл невозбранно, однако погоня не скололась и не отстала. Светел сосредоточился и чудесным образом увидел преследователей. Они лезли с дальней стороны на гряду, когда-то защитившую лес. Четверо. Светел задумался: а не встретить ли их?
– Как саночки, дикомыт? – спросил паренёк.
Девочка Брезка стояла померкшая. Качалась, закрыв глаза. Держалась двумя руками за копьецо, толкни – упадёт. Светел отогнал видение себя десятилетнего над раненым атей.
– Не совсем изведал ещё, груз легошенек.
Девочка промешкала испугаться. Трепыхнулась, когда Светел поднял её и усадил «славнуку» в ноги.
– Дяденька…
– Сказывай лучше, что за гоньба? Кому досадили?
С пригорка начался длинный спуск, по крепкому насту шаги ложились саженями.
– Из Отшибихи мы, – робко начала девочка.
– Мой опин, – встрял парнишка. – Я увозом увёз, ан охромел.
– Вот и полёживай, а я баять буду. Мы с ним дети купленные… под игом… когда отцы наши за море съезжали.
– Одному купчине достались.
– За руки держась, в деревню пришли. На торжок.
– Её Ижога взяла, меня дядька Личко.
– Мы всё равно друг за дружку…
– Он сына котлу обетовал. Меня взращивал, чтоб сына сберечь.
– А я Ижоге дочкой была. Своя родилась, рабой стала.
– Тут котляры поездом. И Брезке покупщик. Нравом злой, на рожу противный…
Светел усмехнулся:
– Жалостно врёте. Аж харя сыростью леденеет.
Дети притихли.
– Дальше врите, не то заскучаю!
– Тогда мы санки свели.
– Не она, я свёл…
– Краденые, значит. То-то катятся – за спиной не слыхать!
– Моих рук, вот и мчат, меня милуют…
– А не соплив ты, ребятко, сосновый корень вязать?
Парнишка смолчал. Светел остановил сани, ослабил закрутку у него на ноге. Велел Брезке доглядывать.
– И куда бежать надумали, крадуны?
Они беспомощно переглянулись.
– И припас, надо думать, для краесветного пути велик заготовлен…
Девочка тихо созналась:
– Утром доели.
– Так, – приговорил Светел. – Свезу-ка я вас…
Хотел сказать: «…на Коновой Вен, там ума наберётесь…» Не успел. Правая ирта подалась под ногой. И не просто замягчила, проседая на ухабах под взрослым мужеским весом. Лопнула вдоль. От носка до пятки, вместе с вытертым камысом, и один отколыш тут же сломался.
Вот невстреча! Свои лыжи ехали в санках, но Светел их до последнего надевать не хотел. Если он сам лыжную ступень различал, значит и другие могли. Те четверо были опытны и упорны, это он уже понял.
Светел вновь задумался: а не встретить ли их? «Нет. Струны оборвать всегда успеется. Пока гудят-звенят – поиграем…»
– Падеру бы, – проворчал он, вбивая валенки в узенькие юксы девкиных лыж. – Несильную. Так, полозновицу присыпать да гонителям зенки запорошить…
На краю зрения мелькнула неуловимая тень.
– Где ж ветра взять, когда надобен, – безнадёжно отозвалась Брезка.
Воздух до самых туч был прозрачен и неподвижен. Без «дяденьки» беглецов уже втоптали бы в снег. От одной мысли рёбра начинали чесаться, а во рту тянуло медью.
Светел подпрыгнул на смешных коротких иртах, сделанных для вешнего снега:
– Ну! Погнали наши затресских!
– Кого?..
Через полверсты под ноги Светелу потекли белые струйки. Окутали сперва по щиколотку, потом по колено. Зародившийся ветер мазнул по лицу пуховыми крыльями.