Она почувствовала, что проваливается. Она была наслышана, какой глубины достигает снег в дикоземьях. Успела понять, что решение покинуть сани было ошибкой. Успела вообразить, как тонет и гибнет. Ахнуть, крикнуть о возвращении – времени не хватило. Сбоку вынырнула шустрая Эльбиз. Совсем без хари, с густо заиндевелыми ресницами и бровями. Воткнула в снег долгие беговые ирты, присела перед Змедой, держа в руках снегоступы. Змеда помнила такие по Еланному Ржавцу. Там ей ни разу не доводилось их надевать, ибо после притчи с Комухой батюшка редко выпускал отроковицу из терема… Змеда непонимающе глядела на свой сапожок и на то, как великая сестра вдевает его в путце, похожее на мягкое ремённое стремя. Было непривычно, неудобно. Змеда поняла, что сейчас запутается и упадёт. Однако проваливаться перестала.
Сокровище Андархайны запрыгнуло обратно на лыжи, протянуло крепкую руку в рукавице. Выдохнуло облачко пара:
– Идём, Змедушка.
Вначале Коршаковна была способна думать только о том, как бы не зацепить одну лапку другой да не нажить срама, плюхнувшись врастяжку на глазах простолюдья. Однако снегоступы были сделаны на совесть и не цеплялись. Змеда перевела дух, начала замечать окружающее.
Высоченный купол серого неба. Такие дни теперь звались вёдреными…
Плавные, светлей неба, мягкие волны снежного моря, катящиеся в закрой. Где-то на дне этого моря громоздился бурелом, упокоенный в промороженной толще…
Огромный простор хрустального воздуха, ближе к земле замутнённый куржой от дыхания и шагов…
В мерцающем паоблаке струились тени людей, саней, оботуров, слышались голоса. Змеда, увлекаемая великой сестрой, пошла вдоль полозновицы. Возчик, завёрнутый в огромный тулуп, низко поклонился ей с козел. И даже упряжные оботуры, обросшие пластами и корками инея, повернули тяжёлые головы, принюхались, заревели.
Змеда наконец достаточно успокоилась, чтобы спросить:
– А… где государь?
– Там, впереди. – Эльбиз указала кайком. – Тропит.
– Тропит?..
Змеда помнила, какой это изнурительный труд. Работа для кабальных, невольников, низкорождённых. Слуги валились от усталости, утаптывая дорогу, когда батюшка выезжал на санях… Царевичу Эрелису порно бы сидеть в разубранном болочке. Беседовать с советником Мартхе, при яркой лампе рассматривать начертания Шегардая… вникать в местную Правду… ну, может, объезжать поезд на верховом оботуре. Но тропить?..
Эльбиз пожала плечами:
– Людям нравится, когда рядом кто-то из праведных. Праведные – вожди.
Змеда вдруг обратила внимание, что кожушок у великой сестры был тонкий и лёгкий. Не для стояния на морозе. Не для чинной прогулки.
Как, неужели и она…
– Заменки смеются, – пожаловалась Эльбиз. – Говорят, мы с братом на ноги отяжелели. Бегаем плохо, а тропить совсем разучились.
И унеслась вперёд длинными, размашистыми шагами, оставив Змеду на попечение доверенных воинов и комнатных девок, набежавших из болочка.
«Праведные – вожди», – мысленно повторила Змеда, впервые пытаясь применить это к себе. Здесь, под необъятными небесами, была очевидна вся малость её сонного обжитого мирка. Башня в Еланном Ржавце. Устланная коврами выскирегская пещера, где Змеда замкнулась уже добровольно… Куда везла её передвижная клетка жилых саней? В очередное затворничество? Почему в широком внешнем мире, где праведные – вожди, Эльбиз за свою? А она, младшая всего на ступень, себе места не знает?..
«Не дано, не сбудется, не суждено, – твердил разум. – Клуша бескрылая! В облака за лебедью тянешься?»
Змеда горьковато и отчаянно улыбнулась под меховой харей. Подошла к переднему оботуру. Дала обнюхать руку в вышитой рукавице. И, старательно переставляя плетёные лапки, зашагала перед упряжкой. Сани медленно поползли.
– Вона, залётушки, – еле слышно приговаривал возчик. Заиндевелый, навскидку он показался Змеде древним старцем, но голос звучал мальчишески. – Поминать станете, как праведная государыня вам царскими ножками тропку утаптывала…
Длинный подол, опушённый дорогим мехом, мешал ходу на лапках. Всё же Змеда кое-как приспособилась, через десяток шагов даже возмогла смотреть не только под ноги. Кругом шли поезжане. Возчики, работники, стряпки, опасные воины… Прислушавшись к пискливой стайке чуть не плачущих комнатных девок, Змеда кое-что поняла.
Дорожный люд делился на две неравные части.
Одни, подобно самой Змеде, считали едва ли не мгновения, оставшиеся до тепла и надёжности Шегардая. Они шли об руку со смертью, остро чувствуя её близость. «Рассвело – я живой. Смерклось – я всё живой. Надолго ли?..»
Другим некогда было спохватываться о сроке, отвоёванном у неминучей погибели. Эти люди не выживали, они привычно жили среди мороза и снега, в сумраке бесконечной зимы. Может, однажды зима окажется сильнее. И что теперь, без конца о том плакать? Вечной жизни всё равно никому не сулили…
Змеда всё решительней приминала снег плетёными лапками, в душе царила непривычная смута. Там словно что-то пробуждалось от многолетнего сна. А то и заново рождалось. Змеда беспокоилась, не знала, хорошо это или плохо.
Понятно, долго перед санями царевна не продержалась. Всю жизнь за прялкой – какое тропить? Дав наконец девкам увести себя внутрь возка, Змеда неволей поразилась спёртому воздуху. И вот эту душную тесноту она боялась покинуть?.. Ну нет! Сейчас она отдохнёт, немного подремлет, а после…
Отдав девкам шубу и тёплую душегрею, Змеда не полезла сразу под одеяло. Присела на ложе и некоторое время просто сидела, думая обо всём сразу. Стеклянный жёлудь лампы мотался над головой, сани двигались, и с ними двигалась Змеда. У подушки лежала шестиугольная рамка, и при ней кучкой – деревянные козны, выловленные из мягких складок, все одиннадцать. Змеда рассеянно подтянула к себе рамку и зёрна, начала складывать игрушку. Шипы, зубцы, выступы, вырезы… Всё смыкалось самым простым и очевидным образом. Одно за одно, одно к одному. Исполнив рамку, царевна оглядела узор. Плашки были красивого дерева, все разные. Змеде подумалось, что их можно было упорядочить иным способом, похитрее. Она высыпала козны на одеяло, принялась складывать заново. Деревяшки щёлкали весело и легко.
– Вагурка! – позвала она наконец.
– Здесь я, государыня! – тотчас отозвалась девушка. – Изволишь прилечь?
– Нет, – улыбнулась Змеда. – Подай-ка мне гусли!
Опора на гнев
– Государь… – сказал Ознобиша. – Твоя сестра однажды поведала мне: благородный Космохвост перечислил верных людей в городах Андархайны, в том числе и в Шегардае.
Эрелис кивнул.
– Я надеюсь, эти люди живы по сей день и клятв своих не забыли.
«Не бывает правления, приветствуемого всеми и каждым… – вздохнул про себя Ознобиша. – Любовь народа непостоянна. Сегодня ты хозяин города, а завтра скрываешься от гнева толпы…»
Эрелис подслушал его мысли. Улыбнулся:
– Верные люди будут полезны нам, когда сестра выберется гулять.
Они сидели в царских жилых санях. Воистину царских. Эрелису их подарил владыка Хадуг, понимавший, что сам на них никуда уже не поедет. Сани, запряжённые четвернёй, были раза в два шире обычных. Разгороженные пологи без тесноты вмещали царят и обоих заменков, а посередине стоял крепкий стол. За ним редко ели. Столешницу занимал ворох свитков, прижатых загадками – деревянными хасинскими, глиняными шегардайскими. Прекрасные плотные листы, добытые не иначе изволением хранителя Нерыбы, упорно порывались скрутиться, пряча подробный чертёж звёздного шара. Тадга с Сизарём догнали царский поезд уже на ходу. Тадга торопливо обнял Мартхе – и сунул другу тяжёлую, как палка, скатку листов, обёрнутую простой мешковиной. Рассмотрев предивно исполненные чертежи, Ознобиша задумался: а не зря ли он взял с собой Смоголя, проявившего себя одной только смелостью?
Он вдруг спросил Эрелиса:
– А как ты сам мечтал бы жить, государь?
Говорили вполголоса. За меховой полстью спала Эльбиз, набегавшаяся по снегу.
– У меня мечты свинопаса, – усмехнулся Эрелис. – Я воображаю себе дом. Не угол наёмный, не чулан у правящих братьев… дом, где я владыка. Избу, тёплую печь. Жену и детей, чтобы ждали меня с объездов земель. Или из похода, если дядя Сеггар позовёт.
«Теперь ты сам будешь указывать Сеггару, куда ему походом идти…» – мысленно возразил Ознобиша.
– А рядом жила бы с мужем Эльбиз, – сощурился царевич, взгляд ожил, заблестел. – И ещё хоромину для дорогих гостей, вроде Злата.
Молодой промышленник был извещён о празднестве в Шегардае. Купцы везли весть и Сеггару, но ответа от вольного воеводы пока никто не доставил.
Из полога долетел сонный голос:
– Чуть отвернись, меня опять на посад? За околицу отселяют?..
Посмеялись. Эрелис вернулся с неба на землю:
– Мне жаль, Мартхе. Тебе не дали толком произнести подношение. Я очень хотел, чтобы высокоимённые оценили твой ум.
Ознобиша, давно переросший досаду, лишь улыбнулся:
– Ты одобрил мои разыскания, государь, других похвал не потребно.
– Вот приедем, – Эрелис весомо положил на скатерть ладонь, – призову старцев города, и ты повторишь. Ты искал написанное об отце, а они его знали.
«Ты весь впереди, ты мыслями уже там, – отметил Ознобиша. – Как же ты радуешься свободе, пусть не столь явно, как Эльбиз…»
– Воля твоя, государь. Заодно на них поглядим, последим.
– Ты о чём, Мартхе?
Эльбиз высунулась из полога, растрёпанная, румяная спросонья:
– Боишься, станут перечить? Непочтительное скажут?
– Бояться не боюсь, – сказал Ознобиша. – А вот открыться понудить надеюсь.
– Почему ты об этом заговорил?
Ознобиша некоторое время молчал. Неворотимый шаг… сколько таких он уже сделал? И который станет последним?
– Мартхе, ты о чём-то умалчиваешь…
Ознобиша глубоко вздохнул и решился.
– На твоём суде, – начал он, – мне не потребовалось оглашать законы. Так вышло, что вместо этого я больше наблюдал и оценивал.
Упряжка двигалась размеренным шагом, светильник покачивался, тени плавно гуляли по стенам и потолку. Эрелис зримо помрачнел, встревожился: