– О прошлом годе из Линовища злой дикомыт умыком девку увёз. Семьянам зазрение! Как сестёр выдавать?
Светелу их намерения были внятны как белый день. Он глумливо сощурился:
– Догнали, конечно?
И угадал ответ по злому молчанию. Поймали дикомыта на лыжах!
– А всё оттого, что они даже в тайном воинстве руку берут, – вылез с обличениями второй. – Как понатекли в Чёрную Пятерь…
– Цыть! – щунул друга кудряш.
Поздно. Светел навострил уши, внутри зазвенело и напряглось, всё иное утратило смысл.
– Расскажете, добрые люди, кто там натёк? Я пива куплю.
Вожак, бурея с досады, мотнул влажными кудрями, подхватил слово:
– Не по дуре-самокрутке стать горевать. А вот с тебя за неправду сородичей отплату истребуем!
Теперь они топтались кругом Светела уже все. Ждали последней искры, чтобы напасть.
– Хар-р-га, – продолжая улыбаться, негромко, сквозь зубы предупредил Светел.
Деревенские сидельцы могли никогда не иметь дела с дружинными. Даже вовсе не ведать, кто таков дяденька Неуступ. Однако меж зеваками нашлись знатоки. Они без сговора прянули к вожаку, утянули его прочь под локотки, сбив драчливый припляс. Кудряш сперва вырывался, потом перестал. Трое шабров, утратив основу решимости, переглянулись и отвалили за старшим.
И утих, расточился водоворот, едва не затеявшийся в потоке торжан. Люди побрели мимо, как прежде.
– Я старый дурак, – сказал Кербога. – Я прожил много лет, не памятуя, как голову поднимать. Что в тебе такого, ребятище? Прийти не успел, а я уже стал дерзким и безрассудным… – И вдруг спросил с запоздалым ужасом, вполголоса: – А если те, кого ты увёл… из поезда Владычицы беглые? Если сюда… котляры…
«Там тягунов не бывает, дядя Кербога…» Светел хотел ответить вслух, не успел. Вернулись дети, разбежавшиеся от взрослой свары.
– Дядя, ты правда витязь?
– Правда.
– И меч есть? Всамделишный?
– Есть.
– А другие витязи где?
– Походом идут. Я ранен отлёживался.
Страшный чужой дикомыт оборачивался понятным, как старший брат, который имелся у каждого. Только в жарых косах запуталось несколько белых нитей да у рта притаились морщины, какие не всякий брат себе нажил.
– Тебя, дядя, в бою достали? Куда?
Светел ткнул за плечо:
– В спину.
Ребятки переглянулись. Не поверили. В Изворе любили петь о героях. О спёкшихся повязках на голове, на груди. Но чтоб спина?..
Самый бесстрашный оттопырил губу.
– Тыл, что ли, в бою показал?
– Дикомыты с поля бегают! – крикнул другой. И сам на всякий случай удрал, страшась кары.
Кербога помалкивал, наблюдая за Светелом и мелюзгой.
– Ты! – Опёнок подозвал мальчишку. – Стань сюда, воеводой будешь. А ты стань вон там. Хватай крух, мечи в него.
Ком грязи швырнуть наука невелика! Светел прянул, на шагу схватил «воеводу», развернул за себя, согнулся над ним. Тело вспомнило Сечу. «Я что, Неуступа, башню осадную, вот так ринул? Или сам его обежал?..»
Земляной снарядец рассыпался по толстой верхней рубахе.
– А там топорами кидались, – сказал Светел.
– Ух ты! – отозвались мальчишки. Все умели дров наколоть, лопату вытесать, лучины нащепать для светца. Знали тяжесть леза, знали его угрозную остроту.
– Вы вот что, ребятки… – подал голос Кербога. – Припас я для Изворы добрую песню… О славных временах, о смелых царевичах. Та песня непростая, её представлять надо. А у меня… так скажу: лицедеи нужны. Вы тут все храбрецы. На люди показаться ведь не струсите? Точно не струсите? Тогда бегите домой, просите родительского благословения. Кто испросит, с нами подвысь попирать будет. Да! И если у кого сестрёнка бойкая есть, пусть тоже придёт.
Детвора умчалась, галдя.
– А ты? – спросил скоморох.
Светел обернулся:
– Что – я, дядя Кербога?
– Ты, говорю, встать на подвысь не забоишься? Помню, вы с братишкой хоть в пир, хоть в мир, но детство стыда и страха не знает.
«Бог Грозы промолвил Богу Огня…» Светел развернул плечи, притопнул:
– А гусельки в руки дашь, дядя Кербога?
Ледяной мостик
Нарочитым узилищем Извора не обзавелась – кому бы оно здесь было нужно? Пленные тати, обречённые казни, сидели в обычном порубе, забранном вместо крышки толстой деревянной решёткой. Добрый человек не провалится, узнику не допрыгнуть. Снизу слышались глухие голоса, всхлипы. На колоде сруба сидел местнич. Держал поперёк коленей старинный бодец: копьё с ножами и древком вполратовья.
Светел поклонился сидельщику:
– Дозволишь, страж неотходный, одним глазком вязней увидеть?
– Отчего ж не дозволить! – Изворец даже подвинулся, хотя его шуба погляду ничуть не мешала. – Всяк зри, куда неправда злая приводит.
Светел встал над решёткой. Некоторое время рассматривал три бледных пятна, запрокинутые навстречу. Наконец сказал:
– Ну, здравствуй, что ли, Марнава.
– О-о. Никак витязь царский! – прогудело из ямы. – Ялмак, значит, тебе только гусли сломал?
– И так можно сказать, – кивнул Светел.
Второй обитатель ямы тоже казался смутно знакомым. Тяжёлый снег… распахнутый ужасом рот на плоской тестяной роже… запропавшая латная рукавица… Имя не являлось на ум.
Третьего, встрепенувшегося на речи о гуслях, Светел точно никогда не встречал.
– Кто с тобой тут, Марнава?
– Этот вот… – разбойник могутным плечом толкнул плосколицего, – Онтыка из наших. А тот, он забеглый. Гусляр-скитун, в кружалах перепутных нам, повольникам, пел.
«Онтыка. Ясно. Скитун?..»
Марнава продолжал, радый случаю поболтать языком:
– Мы с Онтыкой, может, последние от шаечки задержались. Были ещё, кто с поля убёг, ан добрали в лесу кощеи, не помиловали… Мы вот дважды спаслись, на третий сплошали. К бабе в Линовище погреться зашли. – Он покаянно вздохнул. – Слышишь, витязь! Ни одной бабе не верь, дольше проживёшь!
– Баба, не будь дура, их опоила, – с удовольствием пояснил сторож. – Сама котляров звать, те поездом проходили. Тайные воины их увели и нам подарили, ради святой тризны казнение сотворить.
– У мораничей, ясно, подольше бы протянули, да больно хлопотно с ними, – хмыкнул словоохотливый Марнава. – Они таких, как мы, слыхано, в лес выпускают и след гонят. Потом для великого случая лучшим ученикам под нож отдают. Это ж сколько страдать! А мы, вона, заутром – кувырк, да и полетели! На лёгких крылышках к Телепенюшке с Кудашом, ко всем нашим. Верно, Онтыка?
Молодой повольник уткнулся носом в колени, заскулил.
– Он что? – Светел повернулся к сторожу. – Смерти страшится?
– Её всяк страшится…
– Так знал, поди, кистень бравши, куда тропинка ведёт?
– Нет, витязь, ему завтра не помирать, – хохотнул из ямы Марнава. – Ему завтра палачом быть.
Светел сглотнул. Промолчал.
– Кому ж из добрых людей охота поганиться? – подтвердил местнич. – Разбойников, коли свяжут, всегда другой разбойник казнит. За прощение.
«Я дурак. С Высшим Кругом желаю речи вести, а ничего-то не знаю…»
– Совьёт нам завтра по петельке, и вольному воля, – глумился Марнава.
Светел кое-как смог спросить:
– Вызвался, что ли?
– Ну сам суди, витязь, – вздохнул пленный главарь. – Вашего брата ведь тоже по вожакам славят. Кудаш-батюшка голову сложил, пятерых мораничей посрамив. К Телепенюшке, брату моему, котляры, кроме стрел, приступа не нашли. Я им наследник. И что мне? Палачом поганым заделаться?
По мнению Светела, бой против мораничей искупал немало грехов. Но… моталась снежная пелена, открывая и пряча детскую люльку. Опрокинутую, пустую. Люди всё видят, всё знают. В распадке, где застигли несчастного переселенца Таруту, сбереглось довольно следов. Зверьё выгрызло плоть, слизало кровавые отпечатки, но следопытов не проведёшь. «Был ты там, Марнава? Ведь был?..»
– На мостике не споткнись, – хрипло выговорил Светел. – Меня как хочешь, а воеводу лихом поминать не моги.
И двинулся было прочь от решётки.
– Погоди, витязь! Постой!
Не Онтыка закричал, не Марнава – тот, третий. Скитун.
Светел вернулся, скрипнув зубами. Оборванец тянул руку из ямы, смотрел с мольбой.
– Купи вагуду, витязь!
– Что?
– Вагуду купи! За медячок от ратных наград…
«А ты про Тарутину погромку небось хвальную песню слагал?»
– Медячок тебе! Много ли успеешь купить?
– А я вот ему отдам. Палачу, – заторопился скитун. Глаза невменяемо разгорелись. – Палач, когда заплатишь, споро всё делает… быстро душеньку выпускает… а если кто поскупится…
Его затрясло.
– Да не умею я!.. – взвыл Онтыка.
«Зря вернулся!»
Скитун суетливыми руками откинул лохмотья, что-то вынул, воздел.
Гудок – не гудок, гусли – не гусли…
Светел спросил:
– За что на смерть взяли, игрец?
– За паскудство, – сказал сторож.
– За правду! – надсадно крикнул скитун. – За песни отважные! За смех дерзкий!
«Да так, что люди разгибали спины и темнота шарахалась в углы…»
Легко было гордые слова красным складом плести, когда перед глазами Сквара стоял. А тут ямина под ногами, и поди знай, кто оттуда кричит. Кто уже завтра совсем ничего не споёт, не крикнет, не скажет…
Светел кивнул:
– Куплю, пожалуй.
Сторож поднял решётку.
– Мораничи баяли, он про сероглазых царевичей пел.
– Про кого?
– Да срам помыслить. Будто бы, по распутству цариц, от сорного семени рождались в старые времена.
Светел размотал опояску, спустил концом вниз:
– Цепляй.
– Обманешь ведь, – заколебался скитун.
– Велика потеря! – развеселился Марнава.
В его глазах что-то мелькнуло… Схватить, рвануть крепкий пояс? Устоит витязь – попробовать выскочить. Качнётся, вниз спрыгнет – ну что ж, бойцом помереть. Всё не удавленником.
Смерились взглядами. Марнава остался сидеть.
Скитун зацепил шпенёчек за махры пояска. Подвесил гнутый лучок. Вагуда пошла вверх, насовсем улетая от него в облака. Марнава зло рассмеялся: