– И в кружале не воевал, как люди воюют.
– Точно баба толкался.
Ристатели уже стояли опричь всех, у черты, проведённой в нетронутом целике. Кто-то обегал стороной, чтобы приветствовать победителя у болвана.
– Сотвори добро, новожилич, – непослушным голосом попросил Светел. – Поведай, что за тайный воин вам памятен? Как хоть звали его?
«Не притомный, но должен же знать…»
Петеряга ответил весело и легко:
– Одна у меня забота – всяким правобережникам счёт вести.
Светел молча сжал зубы. «Я те дам вровень. Стопчу…»
Кровнорождённый, как полагалось знатнейшему, вышел вперёд.
С силой метнул оземь рукавицу, давая состязателям волю.
Новожиличи заулюлюкали, засвистели. Они загодя торжествовали, веруя Пятеряге.
Однако у Светела, почуявшего ниточку к брату, выросли крылья. «Не хвались, что силён! Встретишь более сильного!» Спуск сам летел под кованые лапки, на десять шагов новожилича у Опёнка было пятнадцать. Пока из-под ноги опадал снежный прах, целик хрустел уже в сажени впереди.
«А не зли праведных!»
Светел впервые думал так о себе и не сознавал этого.
Встречавшие у болвана поскучнели, притихли.
В самом низу раздолья, где когда-то был брод через широкий ручей, Светел оглянулся. Петеряга ломил за ним во всю мочь, бешено грёб рукавицами воздух. «Куда тебе, увальню, день грядущий ловить!»
Вот новожилич бросил руку к лицу, отчаянно сдёрнул повязку, взялся за харю…
Светел вспомнил красную пену на губах Кочерги. Окликнул в треть голоса:
– Если удам, про тайного воина расскажешь?
– Расскажу!.. – с мукой прохрипел Петеряга.
– В том слово даёшь?
– Даю!..
Светел снова показал ему тыл и пошёл хрумкать настом, слушая, как приближается рычащее, загнанное дыхание. Стал бы Сеггар корить за намеренный проигрыш? Латной рукавицей по рёбрам, валенком пониже спины? «Всё приму, воевода. Мне смеются пускай. А нашим и витяжеству… зашибу!»
Всё же особой щады он Петеряге не дал. Выпустил, надсадно стонущего, вперёд у самого болвана. Да и то – на полснегоступа. Новожилич сделал ещё шаг, закатил глаза и свалился. Встречавшие бросились – живой ли? Светел в тревоге прислушался к огоньку Петеряги: «Нешто совсем уморил…» Нет, огонёк гаснуть не собирался, так, слегка присмирел. Светел высоко выпрыгнул, разворачиваясь на лету, и побежал обратно. Не по растоптанному, по целику. Тропил добавочный след, вымещал недовольство, гнездившееся в душе.
Встретили его, конечно, прибаутками:
– Под горку скакал, на горку не взнял!
– Это тебе не девок мять, дикомыт!
– Иди себе, со скоморохами во гусли играй!
Голоса звучали пустовато. Все видели, как Петеряга у болвана едва оживал, пробовал сесть. И как прибежал назад Светел, тоже все видели.
– Много проиграл, дядя Кербога?
«Всё воздам, кошель не оскудел ещё…»
– Я распоясан людьми, но перед Небом я жрец, – величественно ответил Кербога. – Могуч был соблазн, однако я устоял, избежав не только убытков, но и греха. Ибо хмурит брови Владычица, когда её искушают!
Петеряга не показывался до вечера. Как уложили его, иссякшего, в сани, подъехавшие к болвану, так в них и отлёживался. «Негоже царю гнать подданного без меры. Разболеется, чья вина будет?» Светел издали присматривал за огоньком Петеряги. Осторожно храбрил, чтобы Новожилов работник встал поскорее.
Да и рассказал про тайного воина, как обещался…
На другой день стужа ослабила хватку, пошёл тихий снег. Закалённый Кербога откинул с головы куколь:
– Вот так поймёшь, ребятище, что за счастье просто вольно дышать…
Петеряга вылез наружу и пошёл своими ногами, только тропить его не пускали. Светел при виде соперника встрепенулся, ожидая исполнения слова, но вчерашний герой к нему не спешил. Держался в гуще своих, избегая уединения. На Светела если взглядывал, то искоса, мельком.
К полудню до честного Опёнка стало доходить. «Я дурак. Бороду отрастил, а всё в людях совести чаю!»
Он не мог наводить морок, как симураны, но тихо подбираться умел лучше многих. Он подстерёг Петерягу возле крайних саней, когда тот возвращался к поезду, исправив нужду. Вырос перед ним, заставив шарахнуться:
– Ну?
– Чё нукаешь? – буркнул тот. – Сперва запряги.
И с привычной наглостью уставился прямо в глаза. Светел тихо спросил:
– А будто не запрягу?
Петеряга моргнул, отвёл взгляд, но не сдался:
– Что заречным обещано, то ветер унёс!
Светел молча пошёл на него. «Кого облапошить надумал? Праведного?» Слова кончились. Легче лёгкого было придушить Петерягин огонёк… чтобы полз, корчился и молил, исповедуя всё, что Светел хотел вызнать…
«Нет».
Прозвучало не мыслью от разума. Внутренним чувством, идущим из глубины. От внутренней правды. Что будет, если попрать её, Светел не знал. Наверно, мало хорошего. Подробнее он и знать не хотел.
Петеряга же приметил, как шевелились его рукавицы, сплачиваясь в две цепные чекуши… Испугался, заорал во всё горло:
– Наших бьют!
Сани меж тем проехали, явив стайку новожиличей с хозяином во главе. Оглянувшиеся обозники бросились спасать своего.
– Дикомыт за оплошку поквитаться пришёл!
– Нет веры злому народишку!
– В кистени, братцы!
Так Светел до Петеряги и не добрался. На него насели скопом. «Я вам, значит, точно баба толкался…» Как водится в драке, дальше думало тело, а память сохранялась единственная: не убить. Самого храброго Светел пустил мимо себя, не забыв добавить ногой. С разворота нырнул под руку второму, всаживая локоть под дых. Сгрёб третьего, впрямь тянувшего из рукава кистень. Швырнул на четвёртого…
– А ну, уймись! – рявкнул на своих Злат, и в его голосе была власть царской крови. – Ты тоже угомонись, вихорь! – обратился он уже к Светелу. – В Шегардае тешься как хочешь, а здесь людей калечить не дам. Чего не поделили?
– Проконал, смириться не может, – слышались голоса.
– Взялся, ишь, лютовать!
Светел поправил сбитую шапку.
– У твоего человека нет чести. Вечор обещал, наутро забыл.
– Не было того! – отрёкся Петеряга.
– Было!
Новожилич оскалился:
– Может, и послухов назовёшь?
«А бают, во дворцах лжи гнездовье, – глядя на подошедшего Кербогу, вздохнул про себя Светел. – Среди бояр сановитых… – Вспомнил Зорку-шибая и совсем загрустил. – Что я у вельмож делать буду, если в простом поезде суда найти не могу?»
– Стало быть, слово против слова, – рассудил Злат. И вдруг улыбнулся. – Что сдумаем, дружина?
«Дружина! – молча скривился Светел. – Не по мерке кафтан…»
– У Богов совета испросим, – с готовностью подхватывая игру, отозвались поезжане.
– Испытать надобно.
– Кто опередит, тот и прав!
«Да я! Хоть до Шегардая тропить! С каждым в очередь! Костьми лягу…»
– Вверяешься ли моему суду, дикомытушко? – спросил Злат. Речь строгая, а в глазах смех.
Светел ответил сразу:
– Вверяюсь.
«Кому ещё, как не родне…»
Петерягу Злат не стал спрашивать. Работнику хозяйский суд первее всяких иных. Петеряга сам подал голос:
– Тропить с ним больше не встану, батюшка. Скучно!
– Какое тропить, – отмахнулся Злат. – Опять раздерётесь. Вот что! Сроку вам отмериваю трое дён. После того мне споёте каждый по песне. Чья выйдет пригожей…
Петеряга надулся, а поезжане стали смеяться:
– Куда противу дикомыта, они все гусляры.
– И со скоморохами водится, поди, наторел.
– Наймита Петеряге! Наймита!
Вперёд шагнул кудрявый парень, сказал звонко и носко, изобличаясь певцом:
– Я за Петерягу предстану.
– А дикомыту скоморох помогать будет?
– Не по совести…
«Чья б корова мычала!»
– Сам за себя постою, – буркнул Светел. – Без краденой помощи обойдусь!
– Болтай больше! Кто поручится?
– Я поручусь, – вмешался Кербога. Под руку увлёк Злата прочь. Шепнул на ухо. Вынул что-то из ворота, показал на ладони.
– Мне довольно слова этого человека, – громко объявил вернувшийся кровнорождённый. – Он не станет помогать дикомыту ни советами, ни подсказкой, и на том всё. А теперь живо тропить, не то к празднику опоздаем!
Светел хмуро спросил:
– Гусельки дашь побренькать, дядя Кербога? Позволишь на мой лад перестроить? А то новые у меня ещё не разыграны.
Скоморох молча кивнул. Светелу показалось, что Кербога был как бы уже не с ним. Со Златом был. Не с ним.
Суд о песнях
Три дня в поезде только и рядили что о Божьих судах. Нынешний затевался больше для смеха, спасением от дорожной тоски, но люди смаковали старины. Кровавые поединки, виселицы для проигравших!
– …С петлёй на шее сидел, пока наймит бился…
– …Тот меч с рукой обронил…
– …Сказал: «Крив!»
– …И самого тот же час на релью!
– …И наймита, и видоков с послухами…
Внимали Кербоге, знавшему деяния андархов так подробно, как выскирегским выходцам и не снилось.
– Пока двое бьются, все позоряне должны стоять в тишине, чтобы ни словом, ни выкриком бойцов не смутить. Кто откроет рот, получит кнута, а первые Гедахи, бывало, смертью казнили. Когда вершат поединок, любое стороннее слово есть ворожба…
Светел тоже послушал бы, но неволей смирял любопытство. Он никогда ещё не творил песен к сроку. Дома, на беседах, всё было иначе. Вынес обществу красный склад под свежий наигрыш – хвала гусляру. Не вынес – обойдёмся вчерашними, нам ли унывать стать. А тут? Гадай ещё, что новожилич родит! Бойся прометнуться с ответьем! Вспоминай, как перед коготковичами краснел, на снасть гудебную заглядевшись!..
Мысль бежала по кругу и вновь улетала в Твёржу, потому что там было тепло. Взмывала и билась в чёрные стены, непроницаемые для зова. «Изнанкой вывернусь, а брата найду. За руку возьму, домой поведу! – Он тщетно воображал Сквару взрослым, в зеркале памяти жил подросток. – Что же спеть тебе, брат, чтоб морок развеялся? Чтоб узнал ты меня, голосу отозвался?.. Моя земля, где песням не смолкать… там ждут братишка, бабушка и мать… погоди, ещё малыш Единец да Искра-сестрёнка… Их тоже в песню вместить? А сглазят злодеи?»