Эрелис первым вошёл под кожаный свод, за ним сестра. Следом, пригнувшись, влез Сибир. Он нёс на деревянном блюде выскирегские калачи. Их вытащили из печного горнила под самый отъезд – и бегом, прямо с жара, вынесли на мороз, чтобы лишь сегодня отогреть горячими полотенцами. Калачи пышали, как только что испечённые.
Вода в зелёных ледяных берегах чуть заметно дышала, жила. Брат с сестрой преклонили колени, разломили калачи, отщипнули по кусочку.
– Тебе кланяемся, батюшка Воркун Кияныч. Вспомни нас, Хозяинушко, как мы всегда тебя помнили! Угостись во имя завета, что наш праотец Ойдриг с тобой положил!..
Эрелис держал над водой отломок калача, благоухавший пористой мякотью. В изумрудной глубине наметилось движение, свет заиграл на латных пластинах головы, на золотых ободках глаз. Открылась пасть, полная злых мелких зубов. Взяла угощение и скрылась, закрутив воду винтом.
Поднимаясь наверх, Эльбиз вела пальцем по ледяной стенке. Отмечала слои, следы оттепелей, снегопадов. Эрелис больше смотрел вверх, изучая внутренность шатра. Когда вышли наружу, двое бояр склонились перед царевичем, а их свитские ударили мечами в щиты.
– Приказывай, государь, – сказал Болт Нарагон.
Эрелис поднял его.
– Есть истина в том, что первыми здесь нас встречают знатные воины Андархайны… Я радуюсь твоему возвращению, славный пловец, и предугадываю усладу от повести об Аррантиаде.
– Даровитый песнотворец уже облёк мою скромную повесть красным складом, государь, и навострил гусли, готовый позабавить тебя, когда пожелаешь.
Нерыжень сразу утянула Эльбиз прочь: голубку Андархайны, полную кротости, не занимают беседы мужей. Эрелис обозрел почётный воинский строй, что-то для себя отмечая.
– Ты, Мадан, заботливо привёл из дальнего странствия всех порядчиков, что отрядил тебе праведный Гайдияр. Ни единого не потеряв, ты обогатился новыми людьми. Кто они?
– Это витязи воеводы Горика, государь. Я встретил их в дикоземье, обессиленных после неудачного боя.
Эрелис кивнул.
– Подойди, воевода Горик.
Молодой вождь подбежал и почтительно опустился перед ним на колено.
– Я знаю по именам всех воевод Левобережья, – продолжал царевич. – Или думал, что знаю. Твоё имя ново для меня. Откуда ты?
Горик смотрел исподлобья.
– Меня недавно стали звать воеводой, государь. Нас водил славный Ялмак, прозванный Лишень-Разом, но его знамя пало у Сечи.
– Не много чести уйти с поля, где погиб вождь…
– Никто из нас не бросил его, царевич. Неуступ отдал нам его тело и велел уходить.
– Неуступ прозорлив, – сказал Эрелис. – Он сберёг ваши жизни, чтобы вы присягнули моему человеку, а значит, и мне. У Сечи осталась ваша прежняя слава, но при вас мечи, чтобы стяжать новую.
У святой проруби шегардайские наследники пересели в открытые саночки, подаренные городом. Двое бояр пошли возле полозьев.
– Скажи, друг мой, – обратился к Болту царевич, – откуда происходит тот прекрасный шатёр?
– Я слышал, государь, его привёз из Устья некий торговец.
– Как намерены поступить с ним? Его уберут или оставят?
Боярин поклонился:
– Приказывай, сын державы, тебе воля.
– Тогда пусть над прорубью возведут прочную ледяную палатку, какие умеют строить в северных землях. Шатёр же вели отдать витязям, присягнувшим боярину Гриху. Я хочу, чтобы к ним вернулась братская ставка дружины, носившей имя Железной. Пусть, ища новой чести, не забывают о прежней.
Изящные и удобные саночки, увлекаемые обученными оботурами, легко скользили вперёд, наклонные копылья скрадывали неровности зимника. Когда Болт отошёл распорядиться, в ухо Эрелису тихо зашипела царевна:
– Дубина в ребро, Аро, это ялмаковичи! Они Крыла… они дядю Летеня…
Эрелис так же тихо ответил:
– Я должен править губой, не только своими людьми.
Царевна задумалась. Замолчала.
У росстаней, где от большака уходила дорога к Западным воротам, царевича и царевну встретило шегардайское священство.
Сквозь серую завесу снегопада сперва донеслось пение. Величественное, многоголосое.
На трёхстах островах,
На несчётных ветрах
Шегардай возвышается стольный.
Славный Ойдригов меч
Заклинался беречь
И хранить нашу древнюю вольность…
Потом сплошная пелена вдруг раздвинулась, и оботуры вывезли царские саночки на площадку, которую снег словно бы облетал. Похоже, не врали слухи об искусстве облакопрогонников. Они стояли двумя крыльями, положив друг другу на плечи руки в оперённых рукавах, и снег завивался прядями, клонясь прочь.
Здесь брат и сестра покинули сани. Поперёк ледяного тора шаяли три полосы живых углей, высыпанных на железные поддоны, – дар кузниц Ватры, где служили Огню.
Царевич и царевна перешагнули рдеющие, дымные полосы, ступая с правой ноги. Эрелис обнажил голову.
– Во имя моего предка, царственноравного Ойдрига Воина, что взял на щит Левобережье и положил начало городу Шегардаю! – выговорил он громко. Наследник стоял гордо и прямо, сестра же опустилась на снег, прижимаясь к его колену: пугливая царевна, внимающая речам выше своего понимания. Эрелис продолжал: – Ради чести моего отца, Эдарга, и матери, Эсиники, Огнём Венчанных! По долгу крови праведных и ради блага народа я иду взять под свою руку город и губу Шегардая с его селеньями и путями, промыслами и богатством, заботами и неурядицами. Я, Эрелис, третий сын Андархайны, вступаю в наследство! В сём да заветуют со мною могучие и славные Боги, хранящие Шегардай!
Жрецы простёрли руки в благословении.
Пернатые внуки Неба.
Дети Огня в кожаных запонах.
Кормщики Морского Хозяина в синих кафтанах, запахнутых наоборот.
И мораничи во главе с Люторадом.
Посреди снегопада вспыхнула то ли радуга, то ли зимний сполох…
Слова, произносимые перед Богами, звучат громко и слышны далеко. Снежные пелены раздвинулись шире, открыв народное скопище. Старцы города, большаки кутов и улиц, достаточные купцы, ремесленники, рыбаки, безбрежное простолюдье… Половина Шегардая, не меньше, стояла улицей от росстаней до самых Последних ворот.
– Вот они, чадунюшки наши!
– Дожили, желанные! Дожили…
Обряд встречи наследника был обговорён, но это!
Санки, слаженные лучшим санником города, вновь ждали царевича и царевну. Оботуров в упряжи уже не было. Люди впряглись, подхватили, помчали санки вперёд, передавая с рук на руки под радостный крик. Нерыжень ехала на запятках, поближе к царевне. Косохлёст едва успел запрыгнуть на облук. Черёдники с копьями бежали по сторонам, но властен был лишь Господин Шегардай, это все понимали.
Крепкие ладони теснились на пустых оглоблях, на пристяжи. Десяток шагов – отсягай прочь! Каждый хотел прикоснуться, запомнить, унести с собой навсегда.
У Эрелиса блестели глаза. Он поймал взгляд Косохлёста:
«И от этих людей я должен был прятаться в болочке?..»
«Не от них, – мог бы возразить молодой рында. – От чужака с худым умыслом…»
Вслух он ничего не сказал, ему было некогда.
Потом санки поползли вверх по берегу, в снегу стали попадаться проплешины.
– А улицами как, желанные?
– Жалко Вязилины саночки по камням рвать…
– Эх! Соймочку в ближнюю воргу вывести не смекнули.
Могучий водонос, только начавший отсчёт своих десяти шагов у оглобли, беспечно расхохотался:
– А улицами – понесём!
Шегардай приветствовал долгожданного сына, вернувшегося домой.
И Эрелис знал, что никогда этот день не забудет.
Нечаемый венец
Со льда к Последним воротам вела длинная насыпь.
Здесь сани оторвались от тверди, поплыли по воздуху.
Эрелис стоял во весь рост, обнажив голову, принимая неслыханную почесть.
Когда в тумане обозначилась стена, проявилась надвратная башня и начало Царской улицы, запруженное народом, он сказал Болту:
– Друг мой, распорядись, чтобы поезд немедля провели ко дворцу. В больших санях мой райца, он болен.
– Эта улица ведёт к ступеням крыльца, праведный, – ответил боярин. – Скоро ты будешь дома.
Эрелис покачал головой:
– Дворец долго ждал меня, подождёт ещё. – И обратился прямо к рыбакам, чья очередь была нести сани: – Сверните, мужи шегардайские, ко храму Владычицы! Святой предстоятель приветствовал рождение моё и сестры. Настал мой черёд его первого приветствовать по приезде!
Он сбросил меховой плащ, стоял в безрукавке из цельной шкурки овцы, расшитой золотой нитью по вороту.
Неутомимые гребцы рады были стараться. Сани проплыли каменным коридором, покачиваясь над мостовой, и на второй улице свернули вправо. Перед ними, ликуя, шёл Люторад.
В крохотное окошко скромной ложницы вливался пасмурный свет. Войдя, Эрелис и Эльбиз опустились на колени возле постели. У царевны возле горла блестела финифтевая ветка рябины. У наследника – отцовский перстень с пылающим самогранником.
– Выросли дети, – тихо проговорил старец.
Сухая рука ерошила русые вихры Эрелиса, влажные от растаявшего инея, трогала туго заплетённые волосы Эльбиз. Царевна едва помнила благочестного, под самую Беду провожавшего их в Фойрег. Царевич не помнил вовсе. Оба робели.
Они не замечали высокую женщину в шёлковой повязке гадалки, сидевшую на краю ложа. Её видел только старик.
– Ты много лет был для них дорогим именем, – сказала она. – Ниточкой из утраченного былого. А они для тебя – будущим, готовым однажды явиться и принять ношу прошлого. Я обещала тебе эту встречу и не нарушила слова. Есть ли ещё дела, держащие тебя здесь?
– Славься, Матушка, – пробормотал предстоятель. – Осталось немногое…
– Так сделай необходимое, но помни: внимай, не внимаясь. Пусть дети обетования сами бросают семена и выращивают судьбу.
У него на груди лежала круглая берестяная коробка, потёртая и простая. Он погладил её, как живую, хотел открыть, пальцы не совладали. Эльбиз ему помогла. Внутри, на синей бархатной подушечке, серебрилось очелье. Цветы, листья, хвойные веточки, сплетённые в узорочье, в единую хвалу радостного торжества.