— Это твоя голова. Сейчас я нарисую уши, шерсть, нос и глаза. — Мия старательно водила зеленым фломастером, высунув кончик языка.
Бо не мог понять, почему он на портрете зеленый, но вроде бы нельзя спрашивать об этом художника, потому что «он так видит». Вот у дедушки на стене висит картина с двумя синими женщинами и красной кошкой. Бо не выносит красную кошку, но ведь зачем-то она красная, а не серая, как у соседей.
— А теперь я нарисую тебе зайчика, — сказала Мия и взяла малиновый фломастер.
Бо вздрогнул: «Откуда она знает про Хэла?»
У малинового зайца были странные глаза: один большой, круглый, с длинными ресницами, другой был похож на загогулину. У Хэла с глазами тоже было не все в порядке.
— Зайчик потерялся в аэропорту, он теперь один. И мне надо нарисовать ему домик. У него будет еда, и никто его не запихнет в мусорку.
Бо посмотрел на Мию. Потом опустился на пол и залез под стол. Со стула свисали босые пятки. Бо потянулся и лизнул одну.
— Ой, щекотно!
Роберт
Роберту снова приснился тот сон: раннее утро, он идет на работу сквозь туман, совершенно один, тишина. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется собака. Она увязывается за Робертом, скулит и поджимает хвост. А потом набрасывается и вцепляется зубами в ногу. Каждый раз, просыпаясь, он трет правую лодыжку, каждый раз думает, что мог бы сразу отогнать ее, ведь она снилась уже тысячу раз, и было понятно, что вцепится, так чего ждать.
Вики смотрела на него с фотографии на стене.
— Вот уж не знаю, к чему мне снится эта дурная собака. Я ведь не боюсь собак. Да она вроде и не совсем собака. Запутал я тебя, дорогая, прости. И главное — кусала во сне, а лодыжка болит наяву.
Сейчас он займется хозяйством: накормит гостей завтраком, порасспросит Сашу, решит, чем помочь. Понятно ведь, что им нужна помощь. День только начался, а уже казался наполненным важными событиями, делами, заботами, от которых не хотелось прятаться. Они не тяготили, а воодушевляли. Насвистывая, Роберт открыл створки старого гардероба. «Серую рубашку в клетку? Зеленую в полоску? Зеленая заношенная — у нее потерт ворот. Тогда вот эту — бежевую». Он снял рубашку с вешалки и замешкался. Вдруг кольнуло внутри.
— Вики, ты прости меня. Старый болван! Выбираю рубашки, как на именины. Просто кто-то посторонний в доме, я вроде как должен выглядеть прилично. Милая ты моя.
Последние слова он прошептал еле слышно.
Подошел вплотную к стене, прижался лбом к портрету жены и замер. Вокруг портрета были аккуратно развешаны его грамоты за добросовестную службу в аэропорту: десять грамот — не шутка. Каждая в отдельной рамке.
За дверью послышались голоса. Гости проснулись, дом ожил: шаги, звяканье посуды. Сердце вдруг застукало глухо, как будто ему стало тесно в груди, Роберт привалился к стене и закрыл глаза. В прошлом году врач на плановом осмотре сказал, что сердце работает идеально — минимальная изношенность, согласно возрасту. Вот и пусть дальше стучит, как следует.
— Вики. Нора, — прошептал он, снова глянув на портрет, как будто боялся напутать, обознаться — завязал узелок на память.
Да, сейчас он откроет дверь, пройдет в столовую, поцелует жену, потреплет за щеку дочь, которая сидит, надув губы, над тарелкой с кукурузными хлопьями. Он схватит горячий бутерброд, а Вики протянет чашку с кофе. И ему снова будет тридцать пять.
Роберт взялся за дверную ручку.
— Что ты наделала, Мия?!
— Я хотела цветок в волосы, как принцесса. Рина мне разрешала!
— Здесь нет твоей няни! Мы в чужом доме! Ты большая!
— Я маленькая!
— Большая девочка! Мне стыдно за тебя!
— Ты плохая! Я хочу домой! К папе! Я не буду пакостить, и папа будет добрым!
— Откуда ты взяла это слово?
— Это папино слово!
— Не все папины слова надо повторять!
Роберт остановился на пороге столовой. Мия зажала в кулаке пышный зонтик лососевой герани — та как раз только зацвела.
— Доброе утро!
— Простите нас, пожалуйста, — Саша попыталась разжать крепкие пальчики, — вот, сорвала и спрятала.
— Ничего.
— Я хотела угостить зайчика! — крикнула Мия и, вырвавшись из Сашиных рук, подбежала к Роберту.
— Нельзя делать все, что хочешь, в гостях! — Саша схватила Мию за футболку.
— Отпустите ее. — Роберт присел на корточки.
— Там ходил зайчик, — Мия махнула рукой в сторону окна. — Я хотела его угостить цветами.
— Ну и хорошо. Мы сейчас этот отросток в воду поставим, он корни даст, и заново посадим. Хороший план?
Мия смотрела на собакиного дедушку, будто прикидывала, стоит ли соглашаться. Знает ли Роберт, о чем говорит?
— Я хотела угостить зайчика, когда он опять придет.
— Ну и угостишь. Цветок-то завянет, а мы его спасем пока, а?
Роберт осторожно провел рукой по Мииной макушке со съехавшим набок хвостом.
Мия кивнула.
— Я хочу за все извиниться. — Саша нашла на полке стакан, подставила под холодный кран и забрала у Мии отросток. — Мы тут нечаянно стали вести себя как дома.
— Да что вы! У меня ведь не дворец, — перебил ее Роберт. Он так и продолжал сидеть на корточках и смотрел на Сашу снизу вверх. — Живите спокойно. Если что уроните или разобьете, так и ладно.
Мия обеими руками держала перед собой стакан, в котором плавала веточка герани:
— А когда у нее начнут корни отрастать?
— Спасибо большое за помощь! Даже не знаю, как благодарить. — Саша притянула к себе Мию. — Я просто растерялась вчера в гостинице. Столько всего навалилось. Срываюсь на ребенка.
— Вы кого-то боитесь? — спросил Роберт и выпрямился.
Леон
— А это еще что? — поинтересовалась Надя, держа за уши пострадавшего в путешествиях зайца.
— Игрушка, — пожал плечами Леон.
— Ваша?
— Пока да.
— Чудак человек. Тут приходили от соседей. Опять надо подписывать какую-то бумагу. Я сказала, что не знаю, когда вы явитесь. Этот старикашка с пятого этажа прямо не дает проходу. Делать людям нечего, надоедают со своими бумажками. Самому лет восемьдесят, поди, а туда же. Подавай ему новый забор вокруг дома. И что-то там опять не так с парковкой. Сто лет жить собрался, что ли? Хотя у вас тут прямо неприлично рано помирать. Бережете себя. Мне шестьдесят два, так я выгляжу старше его.
— Старше кого?
— Старикашки с пятого этажа. Вы меня не слушаете! — Надя яростно запихнула кроссовки Леона на обувную полку.
В своей белой футболке Надя была похожа на айсберг.
— Разберу ваш чемодан?
— У меня не было чемодана, спасибо.
— Знаете, что я вам скажу? — Надя нависла над Леоном, загораживая пути к отступлению. — Не женитесь на соплеменнице! Посмотрела я на ваших женщин. Ох! Ничего хорошего не скажу. Идет, ножками перебирает, а спеси!
Леон рассмеялся. Ему нравилось болтать с ней ни о чем, развалясь в кресле. Удивительно, именно она давала недостающее чувство защищенности и гармонизировала пространство.
— Я не собираюсь жениться. Усынови меня, Надя!
— Чего? Еще один оболтус на мою шею? Нет уж. Давайте как-нибудь сами. Вот подкоплю денег и перетащу своих. И чего я раньше не подалась на заработки? Муж у меня никудышный, правду скажу. Все говорил, что я толстая. Да разве я толстая?!
Надя подплыла к зеркалу и пригладила белую футболку.
— Ты не толстая. Ты корпулентная, — засмеялся Леон.
— Вы бы знали, как на меня заглядывается этот старикашка с пятого этажа! Старая образина! А знаете, куда я сегодня пойду? В музей! — Надя потрясла в воздухе тряпкой для пыли.
— О! Супер!
— Я ведь уже лучше говорю, правда? Вчера в кондитерской новенькая девчонка даже не поверила, что я тут всего год, а уже и акцента не слышно.
Леон опустил глаза. Надин акцент неискореним. Не слышать его может только глухой, но в этом вся прелесть.
Они пили кофе, болтали. Леон снова усадил ее в кабинете перед своей коллекцией. Он торопливо объяснял, каким будет следующий самолет. Рассказывал, что никогда не станет конструировать летающие модели на пульте управления — это баловство для школьников. Ему важно другое — детали, даже мельчайшие.
— Ты погляди, погляди! Это приборная панель! Ты видишь все эти рычажки? Они расположены точно так же, как на настоящем самолете.
— Божечки, да как такое сотворить? Это ж микроскоп нужен. Я уж не буду своими пальцами лезть.
Когда она ушла, Леон вернулся в кабинет, лег на пол и закрыл глаза.
«Сегодня позвоню Борису. Пусть придет и оценит коллекцию. А заодно посмотрит фотографии на пристрой». С его легкой руки работы Леона украшали многие каталоги и продавались. Время от времени он звал друга, чтобы услышать, какую сумму можно выручить за его самолетики. Леон давно не нуждался в деньгах, просто хотелось снова услышать, что дело его рук имеет и материальную ценность.
Игрушечный заяц смотрел на нового хозяина из коридора. Какая добротная романтическая история могла получиться из этой встречи в аэропорту. Наде бы понравилась. Можно было бы даже написать сценарий фильма, продать его, и Надя со своими подругами рыдала бы в зале кинотеатра в большом торговом центре.
— Надя, а вы могли бы написать роман? — крикнул он в сторону прихожей.
Никто не ответил.
Хэл
— Ну, я не зна-а-аю, — изрек в своей обычной манере Внутренний Голос. — Сколько можно жить иллюзиями? Кому придет в голову тащить с собой в самолет старого облезлого зайца? Да с тобой хлопот не оберешься! Одних справок целую кучу собрать. Ну что тебе не сидится здесь? Да и вообще, давно пора отправиться к праотцам.
— К кому? — задумчиво переспросил Хэл. Последнее время он все меньше вступал в пререкания с Внутренним Голосом. Не все ли равно, что он там вещает?
— Ты помирать-то собираешься? — в этом вопросе не слышалось издевки, только сочувствие.
— Надо бы, только я не знаю, как помирают.
— Ну, кто как.
— Нет, я могу прыгнуть под машину, например. — Хэл подергал носом.