— Это вам в школе задали?
— Нет, это я сама, — сказала Саша. У библиотекарши в уголке рта прилипла шоколадная крошка.
— Ох, в искусстве поди докопайся, что и почему. Какой там художник? Ван Гог? Сейчас, подожди.
Библиотекарша нашарила под столом тапочки и принесла из закрытого фонда книжку о художнике, которую Саша прочитала за две ночи и долго еще горевала потом. Когда возвращала книжку, та же библиотекарша окликнула ее, дожевывая пирожок:
— Ты приходи к нам по субботам в студию. Не стесняйся.
Саша пришла и пропала. Подружки в школе так и спрашивали: «Ты куда пропала? После уроков не гуляешь». Гулять и правда получалось редко, потому что у Саши теперь голова, руки, ноги — все было занято. Как же хорошо было сидеть на полу в музее, ходить на пленэр, да много всего. Мать сначала фыркнула, что дорогое удовольствие эта твоя ленинградская акварель, и бумаги такой не напокупаешься, но потом успокоилась, потому что было родительское собрание в школе, и там классная пожаловалась, что все девочки, кроме Саши и еще одной, курят за трансформаторной будкой. Но у той — другой — была астма, а Саша все бегала по музеям.
— Имейте в виду, что от антидепрессантов обязательно будет побочка. — Психотерапевт дописала рецепт. — Сонливость, тошнота, нарушение координации — это пройдет. Если нет, поменяем препарат. Но первое время придется потерпеть. Вы войдете в норму, не волнуйтесь. Однако я имею право на ошибку.
Саша вздрогнула. Человек четко и ясно произнес: «Я имею право на ошибку». Как просто. Саше всю жизнь отказывали в праве на ошибку. А она все ошибалась и ошибалась. Пол терял терпение. Он удивлялся, как можно не понимать элементарных вещей? Как можно забывать о том, что еду нужно подавать на теплой тарелке? Это же неуважение к потребностям близкого человека.
Каждый раз ей было все труднее и труднее вымаливать прощение. Она настолько отупела, что не могла понять, в чем провинилась.
— С тобой невозможно говорить. — Он закрывал дверь в кабинет и поворачивал ключ.
— Прости меня! — рыдала Саша.
— За что я должен тебя простить? — презрительно доносилось из-за двери.
— Не знаю, Пол! Скажи мне! Я изменюсь.
— Боже! Как неубедительно ты притворяешься!
Он мог не разговаривать с ней неделями. Саша ничего не умела по хозяйству. Не разбиралась в качестве продуктов. Не могла создать уют в доме. Даже выбор одежды и косметики лежал на плечах мужа. Если кто-то посторонний хвалил ее — это ничего не значило, ведь все знают, что люди хвалят из вежливости.
— Посмотри на себя! Ты потратила мои деньги на это! — Он тряс перед ее лицом майкой или джинсами, купленными на распродаже.
— Но ты сам говорил, что надо покупать одежду в этом магазине. — Саша закрывала ладонями лицо.
— Ты издеваешься?! Я никогда этого не говорил!
— Как же так, Пол?! Ты сказал, что это мой стиль!
Слезы текли между пальцами.
— Заткнись! Ты делаешь из меня сумасшедшего! Я в жизни не отправил бы свою жену в этот дерьмовый магазин! Да, и забудь слово «стиль», оно к тебе не относится.
Саша чувствовала, что сходит с ума. Она всегда «неправильно понимала».
— Вы знаете, что такая форма манипуляции называется «газлайтинг»? — Психотерапевт выдергивала Сашу из воспоминаний. — Ваш муж заставлял вас сомневаться в объективности восприятия реальности.
— Я не знала.
— Теперь знаете.
Они говорили об этом с Ванессой.
— Классическая форма насилия. — Ванесса выпустила сигаретный дым из ноздрей. — Мой бывший уверял, что я алкоголичка. Так страдал при этом, бедняга! Натурально, чуть не рыдал, аж усишки дрожали. Я верила, и даже ходила в общество анонимных алкоголиков. Однажды он ударил меня и разбил губу. На следующее утро прикладывал лед, суетился. А что его прикладывать спустя пять часов? Побежал в аптеку за мазью и рассказал, как я упала на лестнице, когда приползла домой с вечеринки. Я знала, что это не так. Я помнила, как он бил меня накануне, но поверила. Человеческая психика — удивительная штука.
Наверху топала Мия. Саша собрала поддоны от цветочных горшков и отмывала их в кухонной раковине от засохшей земли. Главное — занять руки. В их с Полом доме она постоянно что-то терла, скребла, начищала. Один поддон оказался треснутым. Только выбросить. Но она здесь ничем не распоряжалась, значит, надо намылить губку и не задумываться — просто тереть дальше. Чистящий порошок щипал ранки от сорванных заусенцев. Перчаток Саша не нашла, да и ладно. Поддон выскользнул, упал на пол и развалился окончательно. Саша выбросила обломки, вытерла руки бумажным полотенцем и села на диван, обняв подушку. Тикали часы. На самой верхней полке кухонного шкафа стояли керамические фигурки, вазочки, подсвечники — наверное, коллекция хозяйки. Их бы тоже перемыть в тазу с густой пеной. Но сначала лучше засыпать содой и оставить на пару часов откисать, потому что на кухне все эти финтифлюшки моментально засаливаются.
— Роберт! Ты дома?
Входная дверь приоткрылась. Сначала просунулась седая голова, а потом и фигура целиком — в клетчатых шортах и белой футболке.
— Добрый день! Простите! Меня зовут Бренда. Дверь не заперта, но я стучала, — сказала соседка, оставаясь на коврике у порога.
— Здравствуйте, Роберта нет. Я мыла поддоны от горшков и, наверное, не слышала.
— Ах, понятно. Я его соседка.
— Очень приятно. Проходите, пожалуйста, — спохватилась Саша и встала с диванчика. — Мы тут случайно.
— Хотите поболтать? — Старушка наконец прошла на кухню.
— С удовольствием.
— У меня есть отличный пирог. Сама не знаю, зачем я пеку пироги. Потом они черствеют, и я отдаю их птицам или просто выбрасываю. Но сегодня пирог свежий. И еще есть отличный чай. Где ваша очаровательная малышка?
— Мия! — Саша запрокинула голову и позвала дочь. — Она наверху.
— Я тут! — Мия просунула руку сквозь прутья лестничных перил и помахала.
— Скорее спускайся! Мы идем в гости!
Бо
«А все-таки дедушка молодец — чихать хотел на этих вертихвосток-администраторш. Не нравится им, видите ли, собака. Да на себя бы посмотрели. Суетятся, как курицы в загоне, крыльями хлопают, квохчут. То у них ключи теряются, то тараканы завелись, то ксерокс сломался. Дедушка их быстро приструнил. А то удумали жаловаться, что старый пес лежит на травке за скамейкой».
На самом деле дедушка молча уводил Бо на открытую террасу, просил ждать и никуда не уходить, а на замечания персонала только хмыкал, потому что старший менеджер против собаки не возражал. Он был настоящим собачником и не мог отказать Бо в удовольствии поваляться в траве. «Не волнуйтесь, — хлопал он по плечу Роберта. — Я понимаю, что пес пожилой и ему тоскливо дома одному. Главное, что все ветеринарные документы в порядке, а постояльцам собака не мешает». Дедушка кивал, благодарил и правда очень старался следить, чтобы Бо вел себя тихо.
Еле слышно шелестел куст, прочие же звуки смешались в один протяжный гул. Бо положил морду на лапы и смотрел, как по травинке ползет жучишка, то и дело приподнимая крошечные крылья-корытца, из-под которых выглядывали прозрачные радужные пары. Однако не взлетал. Можно было чуть податься вперед и, клацнув зубами, поймать этого «босикомого» в пасть. Но Бо знал, что только самые примитивные существа думают, будто главное в жизни — догнать и съесть. Он улыбнулся, вспомнил, как однажды дедушка читал ему книжку, которую забыл в гостинице постоялец. Это были стихи. Как раз оттуда взялось слово «босикомые» — а ведь точно! Так подметить мог только поэт.
На самом деле Бо отвлекся на жука от тревожных мыслей: «Как там Хэл?»
Бо, конечно, прокрался вечером в комнату, где в чемодане куковал его друг, но что толку? Чтобы не привлекать лишнего внимания, он покрутился да и вернулся на первый этаж — на свою подстилку с вмятиной посередине. А Мия, проходя мимо, показала на вмятину пальцем и засмеялась: «Собачка в гнезде». Бо забурчал, что это не гнездо и не похоже вовсе. Если ты лежишь на этой подстилке не один год, то вмятина появится, как пить дать. И вообще, он не курица. Но Мия его не слушала. Весь вечер она металась по дому, бралась то за одну игру, то за другую и все бросала. «Ничего, вот вернемся, и я вызволю этого старого дурня из чемодана», — вздохнул Бо.
Еще он волновался за дедушку, который увел незнакомца в свою каморку. «Слащавый тип», — заключил Бо. Редко ему приходилось употреблять такое определение, а тут идеально подошло. Слово само выплыло из недр собачьей памяти, наверное, зацепилось в его голове случайно, подхваченное из разговоров постояльцев. А может быть, и нет.
Бо видел, как дедушка стал почти каменным, хотя что ему волноваться?
— Видать, была причина, — сказал Бо вслух.
— Госспади, — отпрыгнула в сторону горничная, которая вышла на минутку на террасу вытрясти покрывало из номера.
На самом деле она услышала глухое ворчание за скамейкой и перепугалась от неожиданности.
— Лу! — крикнула она в дверной проем. — Ты посмотри, опять испортили покрывало. Что за мода есть на кровати?! Залили соусом. Тьфу! Тут собака Роба, не наступи, если что.
Бо хмыкнул: «Говорит, как о жуке». Да попробовала бы какая-то Лу на него наступить! Да если он встанет на задние лапы, будет аккурат Лу по подбородок, не меньше!
Промаявшись на террасе час или два, Бо уже начал волноваться, что дедушки долго нет. Но вот хозяин появился. Он был в рабочем комбинезоне, с секатором в руках — все как обычно, кроме серого, морщинистого лица со впалыми щеками и поджатыми губами. Бо сразу понял, что дедушка расстроен. «Наверное, этот слащавый тип сказал ему что-то плохое», — подумал Бо и, поскуливая, подполз к дедушке на брюхе.
— Ты полежи тут еще, хорошо? Я сейчас только ветки покромсаю, и пойдем. Сегодня мы пораньше домой. — Дедушка провел рукой без перчатки по жесткой спине Бо. — Поглядим.
Хэл
Когда ты сидишь под кроватью, прижав уши и бесшумно вычихивая пылинки, мир сужается до этого пространства, накрытого стеганым покрывалом в цветок. Это покрывало — как луг, а что под лугом? Правильно — та самая подземная жизнь, которая рано или поздно начинается у всех. Только под землей на самом деле уже не будет жизни. Хэл представил свои белые косточки, лежащие аккуратной горкой. Хотя он не знал достоверно, лежат ли они там аккуратной горкой или как попало. А над ними — корни розового куста. Размышляя о смерти, он каждый раз невольно переносил себя именно в клумбу перед гостиницей.