Из машины вылез человек в кожаной куртке и шлеме с очками. Он огляделся. Снял круглые очки. Сделал несколько нетвердых шагов по лугу и лег в траву. Ноги будто не слушались его. Хэл был совсем рядом. Он чувствовал запах кожи и керосина. Тогда эти запахи были еще не распознаны и не названы, но они уже пришли к нему. Человек лежал не двигаясь. Хэл чувствовал, что после полета необходимо вот так приземлиться всем телом, хотя и не летал сам. Выбравшись из укрытия, он осторожно запрыгал к летчику, пружинисто отталкиваясь мозолистыми подушечками обеих задних, и остановился так близко, что, вытянув морду, мог понюхать кожаный шлем. И понюхал.
Генри
Генри лежал на спине, закрыв глаза. Он посадил свою машину на отличную площадку. Этот луг еще не знал самолетов. Но все когда-то бывает впервые. Мог ли он вообразить, что поднимет в воздух машину с мотором?! Сколько там прошло со дня смерти Лилиенталя? Отто разбился на своем планере на самом исходе девятнадцатого века, Генри было двадцать два. Потом появились самолеты Вуазена. Генри завидовал. Он знал, что тоже полетит, но завидовал. «Зачем тебе самолет?» — мать переживала, что эта затея плохо кончится. Так же, как плохо кончилось увлечение автомобильными гонками. Тогда сына собирали по частям. «Ты на земле умудрился разбиться!» — она прижимала платок к глазам. «Представляешь, человек может перелететь через океан, как птица!» Глаза Генри сияли. «Боже!» — мать затыкала уши.
Как быстро пролетело время… Вот он купил самолет. Вот пролетел свою первую милю. Вот взял первого пассажира — французского юриста Эрнеста Ачдикена. Вот пересек границу Франции. Вот он прилетел на этот распростертый до горизонта, идеальный для аэродрома луг. Он приручил самолет. И как человек мог столько веков не знать полета?! Генри засмеялся, подарив этому пространству новый звук… Хорошо лежать с закрытыми глазами под крылом самолета на теплой траве и смеяться в голос.
Вдруг он почувствовал чье-то дыхание совсем близко — у самого лица.
— Господи! Заяц! — Генри открыл глаза и отшатнулся. Напротив сидел крупный облезлый заяц и рассматривал его кожаную куртку, шлем, круглые авиаторские очки на лбу.
— Ты летатель? — спросил заяц и подергал розовым носом.
— Меня зовут Генри Фарман. Я — авиатор.
— Очень приятно, а я Хэл. — Заяц кивнул.
«Все понятно. Я умер. Я просто не заметил, как разбился, и вот теперь разговариваю с зайцем в другом мире. Сейчас спрошу, как пройти в Рай». Генри пытался сообразить, что происходит.
— Я здесь живу, — сказал Хэл.
— Ему все равно, где ты живешь, — проснулся Внутренний Голос.
— Отстань! — огрызнулся Хэл. — Простите, это я не вам.
— Вы не знаете, я умер или вы мне снитесь? — поинтересовался Генри.
— Думаю, что вы абсолютно живой и бодрствуете, — сообщил Хэл. — Просто вы удивлены, ошарашены, обескуражены, потому что говорящий заяц-долгожитель — это чудо. Но вам не привыкать. Вы ведь научились управлять летающей машиной, а это тоже чудо. Я до вас не встречал летающих людей.
— А я — говорящих зайцев, — пробормотал авиатор.
— Как оно там — в небе?
Генри запрокинул голову и улыбнулся.
— Там очень хорошо. Представляешь, мы с Морисом, это мой брат, хотим сами делать самолеты. Нам нужен самолет, который перелетит океан и вообще сможет облететь весь свет. Я обещал маме.
— Ух ты! — воскликнул Хэл. — Люди так много всего умеют. Зайцы вот не делают самолетов.
— Хочешь, я тебя прокачу?
— Что?
— Он спятил! Катать на самолете старого зайца! — Внутренний Голос обожал выскакивать, будто из подворотни.
— Я запросто могу поднять тебя в воздух, дружище! — воодушевился Генри.
— Спасибо, — пробормотал Хэл. — Я не знаю, зачем это мне…
— Хорошо, тогда ты подумай, а я прилечу еще. Чуть позже. — И Генри вскарабкался в кабину самолета. — Я найду тебя!
Хэл ждал его. Он уже нашел ответ на вопрос «зачем?», он смотрел в небо, прислушивался. Год, два, три. Потом еще раз столько же. И еще. В небе появились самолеты с бомбами, сновали самолеты-разведчики. Они были заняты войной.
Генри так и не вернулся.
Бо
Бо тащился за дедушкой в гостиницу. Еще с ночи поднялся ветер. Серое небо гудело, совсем низко трепыхались облака. «Это всё самолеты. Только и делают, что перемешивают небо. Вот оно и устало», — думал Бо.
Дедушка любил ходить пешком. Путь от дома до гостиницы как раз годился для бодрой пешей прогулки, когда позволительно чуточку запыхаться. В гостинице дедушка ухаживал за растениями в маленькой оранжерее, цветами на этажах, клумбой снаружи. Еще стриг траву вокруг здания. В клумбе жил Хэл. Дедушка видел его много раз. Заяц уже не прятался, но и не знакомился с хозяином Бо. Имел право. Если Хэл говорящий, это не повод думать, что он болтает без умолку со всеми подряд.
Всю жизнь Бо ходил по этой дороге. Их с дедушкой обгоняли машины и автобусы, спешившие в аэропорт и обратно в город. На одной из таких машин Бо приехал сюда щенком почти девять лет назад.
Самое раннее воспоминание: мама, ее теплый бок. Больше всего на свете Бо боялся забыть себя крошечного, под маминым боком. Он лелеял это воспоминание, то и дело воскрешал его в памяти и любовался.
Еще он помнил человеческие руки, сначала мягкие и ласковые, с тонкими пальцами, потом другие — твердые, как камни. Именно эти руки вышвырнули его на дорогу, ведущую в аэропорт. Бо ничего не успел запомнить и понять. Только руки. И, оказавшись на обочине шоссе, он принялся искать маму. Гравий расползался под его крепкими лапами, ветер трепал кудрявые уши. Было небо. Была трава. Была черно-белая птица на ветке придорожного куста. Мамы не было. Тогда он стал ее звать. Он плакал и звал. Плакал и звал.
— Вот так новости. Кто это тут скулит? — Над ним склонился человек в свитере.
— Аииии-аиииии, — снова заплакал Бо.
Человек взял щенка на руки и погладил. Бо прижался к свитеру, затих и снова, казалось, очутился рядом с мамой, возле ее теплого бока, стоило только зажмуриться.
Бо ел, спал, рос, ходил с дедушкой в гостиницу, смотрел на самолеты. По вечерам дедушка пил чай во дворе и рассказывал, как люди научились летать выше неба. Бо не верил своим ушам. Он отказывался понимать, что можно улететь туда, где сияют звезды. Это называется космос.
Однажды Бо встретил Хэла. Это было в первый год жизни у дедушки. Хэл появился из ниоткуда. Бо удивился. Он не ожидал, что в аэропорту живет дикий заяц.
— Сам ты дикий, — фыркнул Хэл. — Я говорю на пяти языках.
Мия
— Уважаемые пассажиры! Пристегните ремни!
Мия научилась сама пристегивать ремни безопасности в самолете. Но прежде она пристроила облезлого зайца у себя на животе и только потом щелкнула металлической застежкой. Теперь надежно. У зайца болталась голова.
— Как она называется, мамочка? Я опять забыла.
— Стюардесса, — ответила Саша, пристраивая сумку под сиденьем впереди. — Красивое слово, правда? И девушки все красивые.
Мия с зайцем кивнули.
Последнее время они часто летали. Мии казалось, что мама специально покупает новые билеты, чтобы не оставаться дома. Вернее, чтобы не оставаться на месте, потому что дома у них теперь не было. Кухня, большая гостиная на первом этаже, кладовки, спальни, Миина детская со всеми кукольными домиками, гамаком и кроватью принцессы остались папе. Мии не жалко. Она любит папу и не собирается ничего у него отбирать. Если ему так хотелось оставить себе коробку Мииных пони, розовый велосипед, одежду и вертеп, который они с мамой клеили в прошлом году, — пожалуйста. Только что он будет делать со всеми этими богатствами? Просто смотреть? Или отдаст все другой девочке? Мия взяла только зайца, который обычно сидел на кровати. Он был старым и некрасивым, но очень мягким и теплым. Он сам запрыгнул Мии в руки, когда они с мамой убегали. «Быстрее, быстрее», — торопила мама. Мия прижала зайца к груди, а потом они сели в настоящую полицейскую машину с мигалками. Большой полицейский помог маме затолкать в багажник два чемодана. Папа их не провожал. Его не пустили. Когда Мия оглянулась на дом, увидела папу в окне первого этажа. У него было страшное лицо. Мия прошептала «до свидания, папа» на папином языке.
Сначала они полетели к бабушке с дедушкой. Мия обрадовалась. Там все разговаривали только на мамином языке и почему-то очень громко — почти кричали. Мия сделала себе домик в кресле, накрылась одеялом, но все равно слышала: «У тебя семья!», «У него просто такой характер», «А ты думала, легко сохранять семью?», «У тебя дочь!», «Ты сама не подарок». Мия подумала, что мама — подарок. Она красивая и удивительная, как подарок.
Потом они снова полетели, но не к папе, а к маминой подруге. В страну, где всегда тепло. Мия волновалась, что зайцу будет там жарко. Поэтому она каждый день купала его в море. Он стал совсем соленым. Мии хотелось рассказать папе о рыбках, которые пощипывали ее ноги, о страшной волне, о песочной русалке на берегу. Но папа был далеко.
— Мамочка, давай ему позвоним? Ну пожалуйста! — канючила Мия, насыпая песок в чужое поцарапанное ведерко. — Я не хочу больше играть этими некрасивыми игрушками. Я хочу, чтобы папа купил мне все новое.
— До папы сейчас не дозвониться. Давай еще потерпим? Смотри, какая толстая чайка! — Саша, обнимая Мию за плечи, разворачивала ее к чайке, попутно целовала в макушку, в затылок, в спину — куда попадет.
Мия представляла, как папа сидит в ее комнате среди кукол и плачет. Раньше он часто брал ее на руки, прижимал к себе так сильно, что хрустели косточки. Она утыкалась лицом в его свитер и задыхалась, но папина тяжелая рука лежала у нее на затылке, не отпускала, не давала отстраниться и глотнуть воздуха.
— Пол, не надо, прошу! Отпусти! — просила мама. — Ты задушишь ее!
— Я — отец!
Мия дрыгала ногами, и руки наконец разжимались.
Роберт
— Х