«Конечно, меня кто-нибудь закопает, когда я помру». Это казалось ему столь же очевидным, как и то, что клумба — его обитель.
Мия ушла. В доме стояла тишина, и Хэлу ничего не стоило бы выбраться из своего убежища и сбежать на волю. Хотя двери заперты и пришлось бы как-то вылезать через форточку в «сушилке», как здесь называли комнату, в которой стояла стиральная машина и висело на веревках белье. Однако Хэл смирно сидел под кроватью, потому что обещал никуда не отлучаться. Мия пронесла под футболкой мятый салатный лист. Хэл сказал «спасибо», хотя есть это не собирался. Он вообще мог долго обходиться без еды: в старости организм работает медленно.
«Вот Бо говорит, что меня вытряхнут из чемодана при первом же досмотре, — размышлял Хэл. — Логично. Согласен. А если я умру заранее и завещаю, чтобы кто-нибудь, ну Мия, например, взяла в полет мои косточки? Они легкие».
Когда-то Хэл нашел журнал и прочитал, как одна пожилая леди путешествовала с урной, в которой хранился прах ее покойного супруга, потому что он завещал не расставаться с ним никогда.
Невозможно не предаваться размышлениям, сидя под кроватью. Чего только не надумаешь! Внезапно Хэла осенило, что вариант, который минуту назад казался ему вполне подходящим и даже элегантным, совсем не годится. «Какой смысл лететь, если ты уже того — ничегошеньки не чувствуешь?! Нет, надо искать другие пути».
Стучало сердце, поскрипывал дом, тикали часы, гудел очередной самолет. Хотя, скорее всего, это не самолет гудел, а урчал пустой желудок. Старый заяц все же проголодался, подполз к оставленному Мией угощению, которое напоминало мятую тряпку, и отщипнул краешек. «А в самолете, говорят, дают томатный сок», — вспомнил Хэл. Он никогда не пробовал томатный сок и сомневался, что вообще какой-нибудь заяц в мире пробовал, но вдруг это вкусно? Тогда он будет первым.
Занятый едой и размышлениями, Хэл не услышал, как повернулся ключ в замке и хлопнула входная дверь внизу.
Леон
Его первое одеяло дома было старым, ватным, в атласном чехле и хрустящем пододеяльнике. Одеяло принес отец и сказал, что оно куплено еще его отцом и лежало на антресолях, а теперь послужит новому хозяину. Леон не знал, что в школе приемных родителей отцу рассказали, как полезно укрывать детей тяжелыми одеялами, так тревожный и беспокойный ребенок чувствует себя защищенным. Он укрылся до подбородка и лежал смирно на спине, не шевелясь, пока не выключили свет и не оставили его в детской. Потом аккуратно подоткнул одеяло со всех сторон, сунул в рот большой палец и постепенно заснул, шумно дыша и вздрагивая.
Социальный работник, передавая документы приемным родителям, предупредила, что у приютских детей, не знавших семьи, большая беда с привязанностью. Она так и сказала: «большая беда». Проходит очень много времени, прежде чем такой ребенок начнет доверять взрослому и искренне почувствует необходимость в конкретном человеке, а потом уже и любовь. Сначала он будет использовать людей. Последние слова об использовании, видимо, больше всего запомнились матери.
— Он никогда не полюбит нас! — говорила она отцу за закрытой дверью кабинета.
Леону хорошо был слышен ее громкий шепот. Он приникал к замочной скважине и ждал секретов. Ему казалось, что эти родители обязательно найдут настоящих. Главное — не упустить момент и узнать об их поисках вовремя.
— Но ведь ты сама не любишь его, — вкрадчивым голосом отвечал отец.
— От него пахнет, как от старика! Он постоянно сосет угол одеяла! Он не хочет пользоваться туалетной бумагой и не понимает, что нужно смывать в туалете! У него некрасивые уши! Он ворует еду! — Мать уже говорила в полный голос, не заботясь, что Леон услышит.
Леон сидел под дверью и ничего не чувствовал. Его томило ожидание.
— Послушай, он ворует хлеб, — послышался голос отца. — Психологи из опеки говорят, что в его случае это совершенно нормально. И помни, что нам достался абсолютно здоровый физически ребенок, даже несмотря на время пребывания в приюте…
— Заткнись! — крикнула мать. Именно так. Она не сказала «замолчи» или «перестань», она крикнула мужу «заткнись!». Леон знал, что это все из-за Валентина, который лежит в инвалидном кресле. У Валентина была сиделка. Она кормила его, делала массаж, читала книжки. Леон тоже пристраивался послушать, но, если мать обнаруживала его поблизости, всегда гнала, потому что у Валентина должно быть хотя бы что-то личное, чего нет у Леона. Леон не спорил. Он молчал, пока мать тащила его за шиворот по ковру, найдя за диваном. Леон знал, что спорить бесполезно, хотя он много раз хотел сказать, что у Валентина было очень много того, чего не было у него: мать, отец, родной дом. Он наверняка все это не ценил, потому что оно у него просто было, и все, как воздух, да и голова у Валентина не работала из-за врожденного поражения мозга. Но Леону от этого не легче.
В конце зала показался эскалатор. Люди стояли друг за другом через ступеньку — тайный порядок, не дающий миру рассыпаться. Леон улыбнулся, занял место на движущейся лестнице и облегченно вздохнул.
Аэропорт привычно суетился. Белый автобус-перевозка уже ждал на остановке. Леон пробрался на любимое место — первое сиденье у окна, опередив пожилую даму в зеленой искусственной шубке, которая втискивала чемодан на багажную полку.
— Совести нет! Лезет чуть не по голове! — прошипела она, глянув на довольного Леона.
«Ну что ж, Бренда Мули вполне могла выжить из ума, или она просто не пустит меня на порог. А может, она социофоб?» Леон закрыл глаза.
Бренда Мули
Легче жить, когда не ждешь большого счастья. Приходит — спасибо, нет — значит нет. У Бренды был хороший муж, он заботился о ней и ни разу в жизни не сказал грубого слова. С ним было интересно, весело, и картошку он жарил так, что язык проглотишь. Они катались на велосипедах по выходным и несколько раз летали в Рим, где Бренда носила потрясающую белую шляпу. А потом ее муж умер от сердечного приступа в тюремной больнице. Никто и не обещал, что она будет счастлива вечно.
Сил нет, как надоело жить! Бренда все ждала, когда с ней случится что-то по-настоящему старческое, например, откажут ноги или мозги. Тело вроде бы состарилось дальше некуда — Бренда вся сморщилась и пожелтела от возраста и табака. Но руки и ноги двигались исправно, сердце стучало, глаза видели, уши слышали, даже мозоли не мучили. Мозги тоже не подводили. Сколько ее подруг давно спятили и поумирали! И все же напрочь лишаться рассудка Бренда побаивалась: это не гарантировало быстрого ухода «туда», а жить, годами превращая дом в помойку или выходя на связь с инопланетянами, — хлопотно. Нет, пусть уж лучше не мозги, пусть другое — хлоп, и готово! Раз в месяц она надевала вельветовые джинсы, блузку в мелкий горошек, доставала из коробки «дорогие» туфли и ехала в соседний городишко, где при церкви собирался «Клуб старых клюшек». На самом деле, конечно, это был «Воскресный клуб по интересам» или что-то в этом духе, но Бренда не любила обтекаемых, неточных названий. Какие там воскресные интересы, если главными героями были старые клюшки и кошелки. На заседаниях клуба участницы чинно распивали чаи, обменивались рецептами, вязали крючком и хвастались фотографиями внуков и правнуков. Бренда завела традицию читать стихи.
— Дамы, вы слыхали, что в нашем возрасте нужно изо всех сил образовывать новые нейронные связи, посему сегодня Шиллер, «Разбойники». Читаю отрывок и передаю эстафету Амалии. Прошу потише! Амалия! Да, я тебе. Слышала, я передаю тебе эстафету по стихам. Что ты там прошамкала? «Вересковый мед»? Уже был. У меня записано.
Бренда думала, что раз уж суждено в такие-то годы оставаться вполне бодрой и здоровой, значит, есть вариант умереть внезапно. Больше всего ей подходила остановка сердца. Хотя тут здоровье тоже могло смешать все карты. Но было бы неплохо. Вот так заходит кто-нибудь в дом, а она уже все! И пироги на столе, потому что, пока суть да дело, людям должно быть чем перекусить.
Когда у Роберта в доме поселились молодая женщина с девочкой, Бренда лишь отметила, что жизнь за забором внезапно изменилась. И ей бы не пришло в голову навязываться, если бы не случайный разговор с малышкой. А вдруг она и правда им пригодится? Бренда доверяла ощущениям, они всегда были с ней, как руки, ноги и впалая грудь. Испекла пирог со шпинатом. В этот раз осталось немного теста, и Бренда слепила маленький пирожок с яблоками. Корицу класть не стала. Иногда устаешь от яблочных пирогов, куда обязательно норовят насыпать корицы. Теперь можно позвать гостей. Бренда достала из шкафа чистые шорты в розово-зеленую клетку, белую рубашку, переоделась, причесалась и направилась к двери. От нее пахло розовым мылом, как из шкафа со свежими простынями.
Мия
Дом у колдуньи был почти такой же, как у собакиного дедушки. Только внутри было очень много всего: столов, стульев, полок, как в мебельном магазине. Всюду нужно было протискиваться. «Наверное, потому она и тощая, как карандаш», — подумала Мия, глядя, как Бренда легко проскользнула между диванным подлокотником и столом.
Подоконники, заставленные цветочными горшками, напоминали карликовые джунгли, в которых прятались рамки с фотографиями, статуэтки собачек — никаких стеклянных пузырьков с зельями. Мия вздохнула и села на край голубого дивана, сложив руки на коленях. Она не знала, как правильно вести себя в гостях у колдуний, но на всякий случай решила начать с вежливости.
Колдунья принесла чайные чашки на красивом подносе. За подносом из кухни приплыл чайник с крышкой, похожей на шапочку с помпоном. А потом пожаловали пироги. Мия никогда не ела колдовских пирогов. И в этот раз ей тоже вряд ли удастся попробовать, потому что мамины руки тут же взвились и замахали, как бы отгоняя кусок пирога от Мии:
— Простите, Бренда, Мии нельзя тесто. У нее аллергия.
— О! Конечно! — Колдунья вернула кусок на белое блюдо с толстыми волнистыми краями. — Но я могу наковырять ей начинки. Здесь шпинат, а тут обыкновенные кисло-сладкие яблоки без корицы.