— Ты так ничего и не понял, — выдохнула она с хрипом. — Жалкий чучельник!
Леон не стал подниматься в свою комнату, он пошел на кухню, где няня кормила Валентина.
— Ты куда? — спросила она, обтирая подбородок ребенку Эммы.
— Хочу налить стакан воды. Можно? — Леон скривился.
— Можно. Ты что это взял моду хамить? — Няня Валентина — высокая широкоплечая женщина с близко посаженными глазами — быстро поняла, что Леон — тот самый трудный подросток, которого необходимо одергивать при каждом удобном случае. И преуспела в этом.
Он стоял у окна, глотал холодную воду из длинного тяжелого стакана и слышал, как няня бормотала, доскребая суп-пюре:
— Господи, и чего выть! Сама виновата. Какому любовнику нужна эта канитель? Ну, и чего мы все выплюнули?
Леон потом до утра не мог отодрать от себя это слово — «любовник».
Больше Эмма уже не была молодой и красивой никогда. Больше не было платьев, духов, открытых ключиц и запястий. Больше никогда он не видел ее беззащитную спину. Жизнь покатилась, как огромное тяжелое колесо от телеги. Покатилась, подминая под себя сразу по нескольку лет. Мать летела в свою пропасть. И однажды ушла из дома в домашней одежде. Какие-то люди привели ее в полицейский участок до выяснения, потому что она попросила еды и теплого питья в кафе, предупредив, что у нее совсем нет денег, а приемный сын морит ее голодом и держит взаперти. Это был первый эпизод из череды многих, когда Леон ухнул в яму следом за ней, но выкарабкался и вытянул ее, призвав медицину. Потом было еще и еще. К тому моменту от их семьи осталась ровно половина.
Валентин умер, когда с Эммой все было еще не так беспросветно. Нити, которые связывали ее с реальностью, тонкие, как паутинки, ослабли, провисли, но пока не оборвались. Горе обрушилось на их с отцом головы, оглушив, ослепив, стерев все краски.
Леон помнил, как родители стояли в саду обнявшись. Отцветала вишня, розовые прозрачные лепестки осыпались на их головы и плечи. Небо и солнце казались совсем новыми, только что сотворенными специально для этого весеннего дня с его птичьими голосами, теплым ветром и свежей зеленью. Чистый голубой простор, без единого пятнышка, и слепящий шар над головами двух одиноких людей.
Леон смотрел в окно гостиной, не прячась за портьеру, готовый в любой момент открыть стеклянную дверь, подойти, прильнуть — живой и теплый, — но они не позвали.
Хоронить мужа Эмму не взяли. Она не могла понять, зачем ей нужно присутствовать на этом «собрании». Возмущалась, что не с кем оставить Валентина.
— Валентин умер, мама, — монотонно повторял Леон.
— Когда?
— Давно.
— Не выдумывай. Мне надо проверить, как ему перестилают кровать.
Потом она искала черную шляпу и скандалила с сиделкой.
За столом на поминальном обеде сидели чужие Леону люди, в основном старики в допотопных костюмах и платьях с жабо — дальние родственники отца, похожие на стайку унылых мотыльков, прибившихся к лампе. За всю жизнь Леон никого из них не видел и ни о ком не слышал.
— Мои соболезнования, Валентин, — прокряхтел один из гостей, вперив в Леона искусственный глаз.
— Спасибо! Простите, я Леон. Валентин умер.
— Что? — Старик приложил ладонь к коричневому морщинистому уху.
— Ничего.
Бренда смотрела на него внимательно, и рот ее дергался в попытке что-то сказать.
— Не рекомендую вам сильно волновать мадам, — предупредила сестра со странными глазами. Она только вчера купила новые линзы цвета морской волны. Старшая сестра на утренней пересменке фыркнула, сказала, что все больные помрут от сердечного приступа, и обозвала зомби. Понятно, что завидует.
— Да, конечно. — Леон присел на белый больничный стул с кривыми ножками.
Сморщенные руки Бренды скользили поверх одеяла.
— Здравствуй, мама, — тихо проговорил Леон и осторожно коснулся ее правой руки.
Эти слова вырвались естественно, как дыхание. Только один «Господи» из детства мог послать их Леону. Нить оборвалась, но, оказывается, можно вытянуть другую. Вытянуть прямо из своего живота и ткать новую историю. По чьей милости — уже не имеет значения, но он оказался сейчас в палате муниципальной больницы, где лежала беспомощная одинокая старуха. «Господи» приберег ее для Леона.
— Гххоэхо, — отозвалась Бренда. Она попыталась оторвать от подушки всклокоченную седую голову, но сестра немедленно уложила ее обратно.
— Это я — Леон. Я нашел тебя.
В палате воцарилась короткая тишина. Слышно было только, как за пластиковой шторой суетится медперсонал.
— Это ваша мать? — спросила сестра.
— Да, — улыбнулся Леон.
— Но в карте написано, что близких родственников нет.
— Правильно. До сегодняшнего дня не было, потому что я только сегодня ее нашел.
— Надо же, — покачала головой сестра и зачем-то поправила бейджик на груди. — Прямо как в кино.
— Да, у нас о-го-го какая история, — засмеялся Леон. — Вот, смотрите. — Он потянулся за рюкзаком и вытащил зайца. — Это она подарила мне его когда-то.
Сестра протянула руку и потрогала свалявшееся ухо:
— Надо же.
Заяц показался ей похожим на тех, которых она видела не так давно в каталоге одного интернет-магазина, торгующего игрушками в стиле ретро. Там было написано: «Семейка винтажных зайцев».
— Я его так и ношу с собой везде.
— Он у вас винтажный, — ввернула красивое слово сестра.
— Да просто очень старый, — засмеялся Леон. — Вы извините, у меня такое состояние. Шок. Я понимаю, что веду себя неадекватно.
Сестра почесала мизинцем нос.
— Так у вас вон что произошло. Ваша мама поправится. — Она кивнула в сторону Бренды. — Прогнозы по восстановлению хорошие.
— А речь?
— Речь тоже частично восстановится. Не вот уж прямо как диктор новостей, но нормально — понимать будете.
— Слава богу! Спасибо! — прошептал Леон и обернулся.
Бренда выпучила глаза, а правый кончик рта, опущенный вниз, еле заметно вздрагивал.
Мия
К сожалению, феи с огуречными лицами, Дождевик и принцесса Тефтелька, которая живет в огромном магазине, где можно прыгать на кроватях, — все они оказались бессильны против Грака. Мия знала, что Грак не дремлет. Иногда она даже слышала его глухое ворчание, хотя папа был далеко, но Грак ведь волшебник, он может сделать так, что маленькие девочки слышат его за тридевять земель. Да и колдунья, на которую была вся надежда, умерла. Ну, почти умерла. Она грохнулась на пол, и ее вынесли из дома на носилках врачи, запихнули в скорую помощь и увезли в больницу. Тогда Мия решила приготовить нужное зелье сама. Когда ты не умеешь читать, совершенно не имеет значения, что написано на этикетках. Не стоит раздумывать. Что толку? Надо просто взять и смешать все то, что взрослые обычно прячут на самых дальних полках.
Она ловко вскарабкалась со стула на гладкую столешницу, открыла навесной шкафчик и достала банку с чем-то белым. В глубине стояла красивая коричневая бутылочка размером с мамин палец. И красная крышка была такой крошечной, что не оставалось сомнений — именно в той бутылочке спрятан убиватель Грака. Мия встала на цыпочки, потянулась и достала бутылочку, а заодно пакетик с черным молотым перцем и что-то еще в круглой пластмассовой банке. Именно в тот момент, когда можно было начать смешивать все добытое, Мия просто забыла, что стоит на столе, и шагнула назад. Она почти попала ногой на стул, с которого залезала, но все вышло так неловко.
Конечно, как же мог Грак допустить, чтобы она приготовила зелье?! Конечно, это он все подстроил — наколдовал, чтобы она упала. И пока под подбородком наливался болючий синяк, а изо рта вываливалась розовая пенная слюна от прокушенного языка, Мия оглядывалась, пытаясь обнаружить Грака. Но он никогда не показывается. Он удивительно хитрый и коварный, как все злодеи. Мия знала, что он притаился за тяжелой портьерой в гостиной и наблюдает, как мама и Роберт мечутся, чтобы помочь ей. Пока мама трясущимися руками вытирала Мии лицо, Грак осторожно шевелился в своем убежище, а из-под портьеры торчала его когтистая лапа.
По дороге в больницу Мия тихонько поскуливала. Грак непобедим. Язык распух, рот плохо открывался, до подбородка не дотронуться. А в больнице доктор обязательно начнет тыкать пальцем туда, где появился комок. Мия чувствовала его. Слезы стекали со щек по шее, растрепанные волосы лезли в глаза, домашняя кофта с поросенком заплевана кровью. А кроссовки мама надела ей на босу ногу.
Потом они долго стояли на парковке, и мама решила не тащить Мию к врачу. И правильно, потому что Грак запросто мог залезть во врача и, например, отрезать Мии голову.
Роберт что-то бубнил. Он все время хотел забрать маму в свой разговор. А еще у него из ворота рубашки торчала тонкая шея, похожая на мятую бумажку. Одно хорошо — Грак в него не вселялся. Непонятно, как он выбирает людей, чтобы залезть внутрь человека и сделать его страшным. Пока взрослые разговаривали, Мия сидела в тесном кресле, осторожно глотала соленую слюну и размышляла. А страх постепенно надувался в ней. С ним ничего нельзя было поделать. И это не тот страх, который бывает, когда сильно раскачаешься на больших качелях в парке или зайдешь в темный коридор. Тот страх похож на черную бархатную коробочку. А этот — из плотной резины. Мия знала, что ее обязательно вырвет, иначе страху не выйти. Она замычала и протянула руку к маме.
— Ыыа.
Саша наклонилась к ней:
— Что, Мия?
Роберт
«Господи, спасибо за то, что послал мне ее! Я был верным и хорошим мужем для Вики, я буду заботиться об этой молодой и несчастной женщине. Я должен! Ты ведешь нас, и наше дело — слушать и следовать. — Роберт помолчал. — И помогать людям». Он поразился собственному упорству. Ведь она уже сказала «со мной каши не сваришь», то есть напрямую отвергла, но молитва вышла такой, какой вышла.
Роберт не знал, зачем он позвонил Норе. Она ответила, сухо поинтересовалась здоровьем. Он сообщил, что все хорошо, спросил про мальчиков. «Что ты хотел, папа?» — ответила вопросом на вопрос дочь. Жесткая, холодная и абсолютно чужая его девочка, которая каждую минуту своего раннего детства льнула к нему. «Хотел узнать, как вы», — проговорил он, глотая ком в горле. «Нормально. Папа, я занята». Разговор иссяк. Он хотел сказать, что в его жизни произошли перемены, но это было невозможно. Нора не стала бы слушать. «Хорошо», — ответила, и ему не пришлось бы долго держать у уха телефон.