ей, Роберт! — окликнула дедушку девушка-администратор. — Видели? Кактус расцвел!
Скажи Роберту лет десять назад, что он будет садовником при гостинице, ни за что бы не поверил. Он и в собственном дворе забывал траву косить, а в доме прижились только две герани — белая и лососевая. Жена умерла семнадцать лет назад, а он все ставит в стакан с водой отростки ее гераней, все стелет на диван вязаное покрывало и проветривает по весне приталенные драповые пальто из чемодана.
Роберт взял в кладовке инструменты и пошел стричь кусты. Он привычно клацал секатором и поглядывал в сторону аэропорта. Когда-то на месте огромного стеклянного сооружения, увешанного светящимися экранами и рекламными щитами, стояла простая бетонная коробка с красной надписью «Аэропорт» на фасаде.
Иногда Роберт специально заходил в кафетерий центрального терминала на первом этаже, смотрел на пассажиров, на их суету, слушал разноголосье и удивлялся, как это раньше почти не обращал внимания на людей, а все больше на самолеты. Он вглядывался в лица молодых темноволосых женщин и ничего не мог с собой поделать — вот эта могла быть Норой, только она чуть ниже и коренастее. Нора — длинноногая. Чужие взрослые дети бежали мимо него. Чужие дочери летели к своим отцам, а может быть, просто в отпуск к морю.
Нора с детства была самостоятельной, вспыльчивой, резкой. Он так мало времени проводил с ней из-за работы. Аэропорт забирал всю жизнь, а Вики только вздыхала. Она держала маленькую Нору на руках, он обнимал их обеих и уходил — снова и снова. Возвращался, когда они спали. Крошечный домик рядом с аэропортом всегда был для него убежищем и надежным приютом, где все было устроено лучшим образом. За годы, прожитые вместе, они с Вики ни разу не поспорили, где лучше поставить диван в гостиной, в какой цвет красить двери. Все, что делала жена, казалось Роберту красивым, логичным, своевременным и вечным.
Потом Вики умерла, а еще раньше выросла Нора. Оказалось, он так и не успел стать ей хорошим отцом. Дочь незаметно окончила школу, поступила в университет, вышла замуж.
Роберт постоянно опаздывал: на родительские собрания, на выпускной, на свадьбу дочери. На свадьбу опоздал всего на полчаса. Мать жениха улыбалась так сладко, а Нора смотрела куда угодно, только не на отца, и тяжело дышала. Роберт поправил на дочери фату, подал руку и повел к алтарю. Пока шли, он лишь раз тайком глянул на нее и сквозь кисею увидел, как Нора плачет, подбирая слезы губами. Провалиться бы сквозь землю, но что поделать, если случилась заварушка на работе. Ну не бросишь ведь!
Он ни разу в жизни не напортачил в работе, ведь стоило смешать топливо, нарушив пропорции, и погибли бы люди. Надо ведь понимать.
Хэл
Хэл не умел читать. Иначе узнал бы о смерти Генри Фармана из газеты, которую принесло однажды на лужайку перед зданием аэропорта. Там была небольшая заметка о том, что семнадцатого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в Париже скончался французский пионер авиации, спортсмен, авиаконструктор — Генри Фарман.
Тогда, летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, Хэл жил обычной жизнью. Он не расстался с мыслью найти пилота, который поднимет его в воздух на своей машине. В аэропорту кипела стройка. Самолетов становилось все больше. Люди привыкли летать.
Хэл сидел под кустом, как вдруг рядом кто-то громко закричал:
— Оставь меня! Я не полечу! Я передумала! — Девушка в зеленом платье с пышным подолом вырывалась из рук парня, раскрасневшегося от неожиданной борьбы. Он неловко хватал ее за руки, за талию, пытался прижать к себе.
— Прекрати, Люси! Не позорь меня! Это наше свадебное путешествие!
— Не трогай меня! Не прикасайся!
Хэл прижал уши. Он замечал порой некоторое волнение среди пассажиров. Да, подняться в воздух на несколько часов, на такую высоту, когда не видно земли, страшно. Во всяком случае, Хэл легко в это верил. Но с девушкой творилось что-то из ряда вон. Она упала на траву, билась и не давала себя поднять. Хэл растерялся. Чем тут поможешь? Подоспели другие пассажиры. Один велел принести воды, выплеснул на девушку целый стакан и проверил пульс. Наконец Люси затихла и только всхлипывала время от времени, разглаживая дрожащими руками перепачканный землей подол.
Генри Фарман
— Конечно, как вот теперь доверять пилотам после той катастрофы?! — воскликнул вдруг круглый господин в аккуратной шляпе и чистеньком костюме в клеточку. — Угробили футбольную команду, бандиты!
В наступившей тишине Хэл слышал только всхлипывания Люси.
— А вы знаете, как было? Они не обработали крылья специальной жидкостью от обледенения. Поленились, голубчики! — продолжил, повизгивая, кругляш. — Гора трупов! И все почему? Потому что никому нельзя доверять!
— Я слышала, что этот самолет разбомбил дом! — вступила в разговор женщина в шляпке с искусственной розой.
— Перестаньте! Самолет просто протаранил дом! Пилот перепутал рычаги, — перебила ее старушка в голубых кудельках. — Я знаю!
Хэл сидел в кустах, прижав уши, и не знал, что сказать. То есть он запросто мог бы поддержать разговор на любую другую тему. В этом случае люди бы моментально забыли, о чем они спорят, потому что номер «говорящий заяц» не оставлял равнодушным никого на свете, но он молчал. Хэл лишь однажды видел, как в небе загорелись два маленьких истребителя. Но это было во время войны, и они дрались в воздухе насмерть. А тут люди обсуждали падение пассажирского самолета по вине пилотов и тех, кто следит за подготовкой машин! Значит, все они, стоящие сейчас на лужайке перед терминалом номер один, могут не вернуться на землю?
— Заткнитесь! — рявкнул молодой муж, прижимая к себе Люси.
И Хэл из кустов тоже громко крикнул:
— Заткнитесь!
Леон
Cидя в зале ожидания перед огромным панорамным окном, Леон рассматривал самолеты. В общем, ничего особенного. Пассажирские самолеты казались ему слишком обычными. В личной коллекции Леона были суперсовременные: американский истребитель-штурмовик «Boeing F/A-18E/F Super Hornet», шведский многоцелевой истребитель «Saab JAS39 Gripen», экспериментальный самолет «Sukhoi Su-35», британский истребитель «Hawker Siddeley Harrier» — это самые любимые.
Два раза в неделю Надя вытирала под ними пыль и ворчала:
— Все не наиграется в самолетики. Тьфу!
Конечно, для помощницы по хозяйству у Нади был слишком вздорный характер, но Леону нравилось ее ворчание и бухтение, и то, как она коверкала слова. И вообще она была похожа на его воображаемую бабушку.
Он начал клеить модели еще в школе. Потом надоело, и вот снова это увлечение поглотило Леона и незаметно слилось с увлечением фотографией. Самые лучшие снимки, которые он удачно продал, были сделаны специальным макрообъективом. Леон обожал свою коллекцию.
На первый план выкатился огромный «Боинг 747–8». «Вот это махина! Двухэтажный кит!» — подумал Леон и ухмыльнулся. Он ни разу еще не летал на таких самолетах. На боку «Боинга» красовались слоны и арабская надпись, указывающая на принадлежность этого чудовища одному из богатейших государств. Леон положил руку на кофр с аппаратурой, нажал пальцем на клавишу застежки, потом молниеносно выхватил тяжелую камеру, отработанным движением прикрутил к «тушке» линзу, вскинул, как винтовку, и сделал несколько кадров. «Скорее всего, не получится ничего сто́ящего, но, может быть, продам потом какой-нибудь авиакомпании для украшения офиса», — подумал Леон и обернулся.
Под табло с расписанием рейсов стояла девочка с игрушечным зайцем. Высокая женщина в белых кроссовках изучала табло. Леон смотрел на них сквозь прицел камеры, то и дело нажимая кнопку съемки. Девочка села на пол и сунула палец в рот. Леон сделал еще несколько кадров — репортажная съемка из жизни аэропорта. Может, и для портфолио сгодится. А если не удастся раздобыть разрешение родителей на использование фотографий, тоже не беда. Леона не удивишь отказами.
Саша
«Может, не летать уже никуда, а просто остаться в аэропорту? Сесть на пол и не двигаться, пока ноги не затекут. А лучше лечь». Саша заглянула в рюкзак, проверила, на месте ли паспорта и кошелек. В последнее время она себе не доверяла. Самый грандиозный из всех возможных ужас — потерять паспорта. Однажды она забыла рюкзак с документами в кафе в аэропорту. После ночного перелета жутко хотелось спать. Они с Мией купили бутылку воды, присели на минуточку, чтобы прийти в себя, а потом покатили чемоданы к выходу. Ужас ошпарил Сашу, когда она машинально попыталась поправить лямку рюкзака. «Кончено!» Уборщица с тележкой отпрянула, грохоча разноцветными бутылками, когда безумная женщина неслась по залу прилета. Ребенка и чемоданы бросила на таксиста с табличкой «Молли К.». В кафе никого не было. И рюкзака на спинке стула не было. «Кончено!» Саша бросилась грудью на стойку, за которой копошилась сонная продавщица. Девушка ойкнула и уставилась на женщину, беззвучно шевелящую губами.
Рюкзак оказался целехонек. «Я сразу убрала, а то бы точно кто-нибудь прихватил. Народу разного тут знаете сколько! Вот, попейте. Понятно, что вы бы вернулись».
Мия стояла рядом с ошалевшим таксистом, как солдатик на часах. Саша извинилась, схватила дочь за руку. «Безответственная тварь! Безответственная тварь! — стучало в голове. — А ведь Пол прав».
— Мия, не соси палец!
«Так, с рейсом все понятно». Саша оторвалась от табло.
Очередное путешествие ничего ей не обещало. Она летела наугад. Переждать в доме дальних родственников, делать вид, что это просто путешествие, смеяться и рассказывать о семейной жизни с заботливым мужем, в которой есть место: воскресным обедам, долгим прогулкам в парке, милым сюрпризам, запискам на холодильнике, утренним поцелуям, подаркам на Рождество, покупке новой кроватки дочке, потому что из старой она уже выросла, — всему этому могло найтись место, но только вот беда — не нашлось места Саше. Но родственникам не обязательно знать правду.