— Честно говоря, тридцать семь лет назад уже было зафиксировано подобное явление. Это просто снег. Он уже растаял.
— Но в это время года такого быть не должно, — не унималась журналистка.
— Вообще, это долгий разговор, насчет должно или не должно.
Ведущий метеоролог явно пошел не в ту степь со своими рассуждениями, и девушка распереживалась не на шутку — ведь именно она уговорила начальство поставить этого дятла в прямой эфир. Хоть бы рубашку погладил.
Снег летел крупными хлопьями, такими, какие бывают не во всякую зиму, — легкими, нежными. Они ложились на цветы и зеленые газоны, на зонтики открытых кафе, на брусчатку, на головы людей. Дети ловили их ртом. Особенно странно смотрелся под снегом фонтан на главной площади.
На кладбище хлопья касались стены с урнами, падали на расчищенную дворником дорожку и мгновенно таяли. Так, что крупные собачьи и средние человеческие следы не успевали отпечататься. Человек и собака повернули на узкую боковую дорожку и через несколько шагов остановились у стены. Набрякшая от холодной влаги туча расходилась над их головами, и в прорехи пробивалось солнце. Собака смирно легла в стороне, готовясь к долгому ожиданию. А человек коснулся рукой таблички на стене и сначала стоял молча минут пять или семь, потом заговорил. Со стороны могло показаться, будто он читает невидимое письмо, так складно выходило:
— Здравствуй, дорогая Вики! Как ты тут? Не испугалась ли снега? Говорят, лет тридцать назад такое уже случалось в наших краях. Я не помню. Вот ведь. Голова как решето. А если бы посмотрел свой дежурный журнал, точно бы сказал, было такое или нет. Но раз объявили в новостях, то конечно. У тебя там, наверное, снега нет. Хорошо бы, а то замерзнешь в своем платьице.
Слова уносились вверх, теплые от дыхания.
Виктория Ноэль ни о чем не жалела. Она воспитала в себе эту способность — не жалеть о сделанном, даже если со временем обнаруживалась ошибка.
— Все-то у тебя легко, голубка, — приговаривала мать.
Когда они с Робертом поженились, развязался узел, завязанный Вики по неосторожности, но, не изменяя себе, она приняла все как есть, без сожаления. Нет, плакала, конечно, лежа на колкой траве в лесу. Плакала долго, вздрагивая всем телом, не заботясь о накрашенных ресницах. Когда силы закончились, встала, отряхнула платье, поправила золотистый ремешок на талии, глянула в круглое карманное зеркальце и пошла домой. А на следующий день встретила Роберта. Он пришел в библиотеку, где она только начала работать после трех курсов университета. Первое, что бросилось в глаза, — левая брючина, по неосторожности заправленная сзади в носок. Роберт стоял у кафедры, заполняя требование на книжку. Виктория не сдержалась и засмеялась. Молодой человек обернулся.
— Ты уверена? — спросила мать, когда они вместе резали пирог с мясом на кухне, а Роберт ждал в гостиной.
— В чем?
— В ком!
— Мама, ты много от меня хочешь. Откуда я знаю, хорош ли он? Ты вот знала про папу?
Мать вздохнула и прожевала кусочек начинки.
— Ничего. Не пересушила. Папа был строгим, но справедливым, и мы вырастили пятерых детей. Царствие тебе небесное, Эдвард!
— Папа любил только Лиз, а остальные ему мешали. Но он изо всех сил это скрывал, что в моих глазах делает ему честь.
Разумеется, мать не знала о ее положении, и Нора в дальнейшем всегда была для нее продолжением Роберта: «Гены — не водичка. Вон, погляди, и ходит, как Роберт, и уши его, и цветную капусту не ест». Вики улыбалась.
На стене сначала съемной квартирешки, потом собственного дома, купленного на наследство Роберта, появлялись все новые фотографии в рамках из хозяйственного отдела универмага. Вот свадьба, вот маленькая Нора на руках у Роберта и Вики рядышком. Вот — на юбилее у мамы. Вот — Норе три года. Вот большое семейное фото с родственниками Роберта, однажды навестившими их. Вот Роберт на работе. Вот Вики с подругами. Менялись прически, грубели лица, платья становились то короче, то длиннее. Вики вела дом. Она уволилась с работы, когда родила Нору, и больше туда не возвращалась. Иногда они ездили в гости к братьям или к сестре Вики, которые жили рядом. Правда, Лиз редко была рада их видеть. Она жила одна и отчаянно завидовала младшей сестре. Но Вики настойчиво баловала ее своим вниманием.
— По-моему, ты переборщила, милая, — сказал однажды Роберт, когда они возвращались домой после семейных посиделок. — Лиз была сама не своя.
— Правда? Я и не заметила, — пожала плечами Вики.
Случалось, Вики принималась тосковать по интересной жизни, которая, несомненно, бурлила за пределами ее мирка. Она тормошила Роберта, тащила его в город, а однажды поехала на другой конец страны на поезде, потому что устала видеть каждый день одно и то же. Но больше, как мышка-норушка, сидела дома, обустраивала каждый уголок, делая запасы и наводя порядок.
Когда Нора подросла, Вики захотелось родить еще раз. Они с Робертом записались в клинику, три года маялись, сдавая анализы и консультируясь то у одного доктора, то у другого. Вики даже собралась в путешествие к камню, который, по слухам, даровал детей, но потом неожиданно отменила поездку и даже смеялась над этим порывом. Роберт покорно исполнял все указания жены и снова перестал спать. Бессонница и короткие провалы в забытье, сопровождавшиеся видением с собакой, не отпускали лет пять после этой эпопеи с зачатием.
— Вам нужна серьезная терапия, голубчик, — сказал на приеме невролог.
— Я знаю. Это все нервы, — согласился Роберт.
Как донести до любимой женщины, что ее попытки завести с ним детей — тщетны, а чудес на всех не хватает? Вики лишь однажды попрекнула: ты плохо следил за своим здоровьем! Но опомнилась и прикусила язык.
Человек из прошлого появился неожиданно. Он подкрался к Вики на мягких лапах, искусно втерся в доверие, когда это казалось совершенно невозможным. Появился на пике ее отчаяния. Вики, которая отвергала любую романтическую чушь, размякла. Сначала она с яростью отринула попытки сближения, но потом незаметно оказалась в паутине откровений, обещаний, надрывных монологов, страданий по дочери. Все, чему она привыкла не верить никогда, пропитало ее и лишило воли. Она слабо сопротивлялась и погружалась в морок, подпуская опасность ближе и ближе, пока дыхание опасности не смешалось с ее собственным дыханием.
Когда Роберт возвращался с дежурств, Вики смотрела на него с мольбой. Она хотела, чтобы он сам заметил перемены, взорвал эту тюрьму, вернул жизнь такую, как прежде. Вики не могла поверить, что все, происходящее буквально на его глазах, может оставаться незамеченным. То и дело она заглядывала ему в глаза:
— Роберт.
— Что, дорогая?
Он обнимал ее.
— Ничего.
А потом бежала в темноте в парк, и сердце колотилось в горле. Было стыдно и страшно. Хотелось исчезнуть, проснуться и избавиться от кошмара, но он ей не снился. И снова она утыкалась в крепкую шею, покрытую жесткими темными волосами, глотала слезы, вкладывала свою маленькую ладонь в чужую — широкую, твердую и всегда влажную. С дерева, под которым она стояла, больно уперевшись в ствол затылком, слетали листья, и холодные капли, срываясь с веток, обжигали лицо и шею, скатывались в вырез на груди. Казалось, что по коже провели ножом. Каблуки ее белых лодочек вязли в земле. «Ну и что?! Я не буду сожалеть, как бы ни повернулось».
Линда отпаивала ее мятным чаем и уговаривала никогда не открываться Роберту, а этого гнать поганой метлой. Нашел когда явиться за дочерью. Столько лет и не помышлял.
— Быстро ты забыла, как он слинял тогда. Предатель! Да на Роберта молиться надо. Все для семьи.
— Не знаю, что со мной, Линда, — плакала Вики. — Ничего не могу сделать. Как опоили меня. Я ведь ненавижу ложь!
— Ничего не говори! Потом не расхлебаешь. Роберт тебя точно не простит! И вообще, уезжай на время отсюда. Ты сто лет нигде не была. Бери Нору, покупай билеты и лети.
Вики смотрела, как переливаются в ушах у Линды дешевые клипсы-ракушки.
— На самолете?
— Пусть Роберт берет отпуск, и летите.
— А если поздно уже?
— Тебе решать. Я тут не советчик. Надо будет, подскажу врача, сделаешь и забудешь.
— Линда, как же оно могло так случиться со мной? В одну и ту же реку вошла.
— Погоди, еще ничего не случилось. Никому ничего не говори — ни тому, ни другому. Держи рот на замке.
И правда, ничего не случилось. Обошлось. Никогда ни о чем не сожалеть, просто жить. А как еще? Они так и не полетели никуда всей семьей, потому что Роберту надо было подменить Марка и вообще работы невпроворот, как всегда. Он гладил Вики по плечу и оправдывался:
— Сейчас никак. Марку нужно делать операцию на глазах. Да и вообще работы прибавилось — новые рейсы открыли. Но мы полетим. Точно говорю.
Накануне он задержался с работы — поехал в город, нашел пивной бар, сел за липкий угловой столик и дождался человека, глазами которого на него каждый день смотрела Нора. Один в один глаза — круглые, с длинными ресницами. И манера поджимать губы та же. Роберт не ответил на приветствие. Руки ходили ходуном, и он не мог удержать стакан с пивом. Тот человек согласился на сумму, несколько большую, чем его сбережения, но согласился подождать месяц и даже написал расписку, в которой отказывался от прав на ребенка. Конечно, это была всего лишь бумажка, ничем не подкрепленная, но уж что есть.
— И еще. Вики, разумеется, ни о чем не знает. Не надо больше ее беспокоить.
Все забылось. Растаяло. Развеялось.
Саша
Пока летели, на душе было пусто и легко. Ни страха, ни тоски, ни тревоги — ничего. Радости тоже не было, но к этому Саша давно привыкла. Мия сидела рядом, сосредоточенная и тихая. Она раскрашивала картинки в раскраске, и Саша подумала, что слишком уж быстро уходит младенчество. Оно еще просвечивает, но скоро изменятся черты лица, вытянутся руки и ноги. Цыпленок, который теряет последний желтый пух и обрастает жесткими перьями.