Мия вертела головой, пыталась рассмотреть все, что попадалось на пути, тем более что ярко горели фонари. Они шли гуськом по узкой гладкой дорожке к маленькому дому, похожему на пирамидку из кубиков. Мия умеет так строить: два кубика рядом, один сверху посередине и крыша. Крыша — это полкубика.
За калиткой оказался маленький двор. В темноте прятался стол, складные пластиковые кресла и огромные садовые качели. Мия улыбнулась. Ей тут понравилось.
Мама и дедушка тихо переговаривались, как будто боялись кого-то разбудить. В комнатах были странные низкие потолки и много старых вещей. Под потолком в гостиной вместо люстры висел самолет. Такого Мия еще не видела. Их с мамой поселили в маленькой комнате на втором этаже — в верхнем кубике. Ее детская в папином доме была огромным залом по сравнению с этой комнаткой. Мия вертела головой, попутно стаскивала тесные джинсы и кофту, отстранив мамины руки.
Дедушка принес ей несколько потрепанных детских книжек с желтыми страницами: «Дюймовочка», «Красная Шапочка» и «Золушка». Не было про мишку-путешественника, про доброе чудовище и про собачку. Но Мия помнила их наизусть.
— Ну вот, завтра почитаем, — сказала Саша и присела на краешек кровати.
Бо
Рядом с домом был небольшой парк. Хотя, если честно, неухоженные заросли шиповника, барбариса, орешника, вереска мало напоминали настоящий парк, но Бо настоящего никогда и не видел. Впрочем, среди зарослей прятались дорожки. Шарканье башмаков, постукивание трости, вздохи — эти звуки вливались в общий хор, дополняли птичий гомон, растворялись в шуршании листьев. Время от времени среди веток мелькали согбенные фигуры стариков и очень редко звенели детские велосипедики или шлепался о дорожку резиновый мяч.
Бо с дедушкой частенько бродили в парке — нельзя же все время сидеть в своем дворе или ходить на работу. В городе Бо не бывал. Что он там забыл?
В парке жили белки и ежи. Бо звал туда Хэла, но друг упорно отказывался. Он привык к своей клумбе. С ежами и белками Бо не церемонился. Нужно ведь как-то использовать инстинкты? Он мог загнать белку на дерево, а ежа заставить свернуться в клубок — пусть знают свое место. А больше ему и не надо ничего. Рвать белок в клочья он не собирался. Каждый раз Бо возвращался из парка домой с репьями на хвосте, очень довольный собой.
Однажды прямо к ним во двор из этого парка прилетела сова. Бо обнаружил ее случайно в зарослях черемухи. Надо сказать, гостья отлично умела маскироваться, сразу и не разглядишь — неприметная, маленькая, с квадратной головой. Будь Бо щенком, он бы не задумываясь принялся лаять и прыгать вокруг низкого дерева, но преклонный возраст сделал его терпеливым и рассудительным. Он научился созерцать.
Сова сидела не шевелясь. Она была абсолютно уверена, что пес ее не заметил, потому что совы-сплюшки совсем маленькие. А уж она-то — дока по части прикинуться веткой! Главное, не таращить желтые, как яичный желток, глаза, поэтому сплюшка зажмурилась. Бо усмехнулся.
С этого момента Бо и сплюшка делали вид, что они невидимки, точнее, сплюшка — невидимка, а Бо — просто старый бестолковый пес. Эта игра продолжалась довольно долго. Сплюшка успела даже поселиться у дедушки на чердаке. Дедушка тоже ее обнаружил, но, как и Бо, решил сделать вид, что никаких сов тут и в помине нет. Вечерами постоялица пела свое «сплю-у-у, сплю-у-у», а дедушка сказал Бо, что сов-сплюшек называют «маленькими герцогами» за их благородный вид. С тех пор Бо стал называть сову Герцог, хотя понятия не имел, какого она пола.
Бо хорошо относился к птицам, особенно к маленьким и певучим. Только ворон недолюбливал за наглость. Герцога он постепенно перестал держать за птицу. Это было существо, которое появилось в их с дедушкой жизни как недостающий пазл — маленькое чудо. Герцог освоился, по-прежнему считая себя невидимкой. Он летал по своим делам, возвращался, и жизнь шла своим чередом, пока однажды не случилась беда.
Дедушка с Бо шли по дорожке к дому с работы. Вдруг послышался странный шум — птичий гомон, но не тот, который предшествует устройству на ночлег, а тревожный и рваный.
— Раскаркались! — нахмурился дедушка.
Бо прибавил ходу, лапы сами понесли его на шум. Обогнув угловой дом, он увидел стаю ворон, терзавшую серый комок перьев. Герцог метался совсем низко над землей. Герцог! Бо кинулся на помощь. Залаял. Ворвался в птичий клубок и, клацнув зубами, вырвал чьи-то перья. Стая взметнулась и ринулась прочь. Сплюшка Герцог лежал на земле. Бо наклонился. От его дыхания пестрые легкие перышки на птичьей груди шевельнулись. Герцог открыл глаза. Они были не желтыми, а цвета корицы — тусклыми и печальными.
Теперь Герцог лежит под кустом черемухи. Каждый вечер Бо приходит к нему. Дедушка говорит, что на самом деле Герцог стал по-настоящему невидимым и летает теперь высоко-высоко, а под черемухой только горсть косточек на память о его земной жизни. Сплюшка стал похож на легкое облако. Бо то и дело поглядывал на небо, куда устремлялись тяжелые железные самолеты, и просил: «Ты уж поосторожнее, Герцог. А то засосет в турбину». Теперь понятно, для чего нужен космос, — чтобы там помещались те, кто перестает помещаться на Земле.
Леон
В квартире было холодно, впрочем, как обычно. Леон посадил зайца на стул в прихожей и постоял несколько секунд с закрытыми глазами, впитывая свой дом: запах старой мебели, деревянного пола, тиканье часов в гостиной, еле уловимые шорохи. Ему всегда нравилось возвращаться из путешествий. После всех приключений можно побыть в одиночестве и поклеить самолеты. Его звали в несколько клубов по авиамоделированию, но у Леона были свои цели и задачи — любая общая деятельность навевала тоску. Странно, но он легко обходился без единомышленников. Достаточно Нади, которая ворча перебирала хрупкие модели, когда вытирала на полках пыль. Она единственная, кому Леон разрешал их трогать, возможно, потому, что Надя и не спрашивала разрешения. Она делала свою работу и гудела, как старый холодильник. Три раза в неделю она отпирала длинным ключом блестящий замок на входной двери, тщательно вытирала ноги о жесткий коврик, шумно дыша, шествовала на кухню и распахивала окно — «духотища». Дом наполнялся ароматом сирени, но вовсе не с улицы — под окнами не было кустов. Запах Надиных любимых духов смешивался с запахом порошка для чистки акриловых поверхностей и сутки не выветривался. Дом радовался гостье, сразу откликался: скрипели дверцы кухонных шкафов, шумела вода, грохотали противни, которые Надя зачем-то каждый раз вынимала из духовки, удивляясь, что хозяин ничего не печет на таких шикарных противнях, — «да хоть бы посмотрел кулинарную передачу с английским поваром, интересно же».
В ящике стола лежали: резак, лобзик, наждачка, степлер, линейка, ножницы, термопистолет, паяльник, утюг, шило, надфили. Леон улыбался, перебирая инструменты. «Сначала спать, а потом можно немного поработать». Он задвинул ящик стола и поправил «Боинг» на полке: Надя, как обычно, поставила его не под тем углом.
Леон вдруг вспомнил, как отец возился со своими чучелами в мастерской. «Расскажите нам о профессиях родителей», — попросила как-то учительница в первом классе. Леон, опустив голову, промямлил, что его мать домохозяйка, а отец — таксидермист. «Кто?» — переспросила учительница. Леон не любил объяснять значение слова «таксидермист» и считал, что учительница достаточно взрослая, чтобы знать об этой профессии. «Мой отец делает чучела животных», — выдавил Леон, продолжая разглядывать свои белые гольфы. Кто-то из детей засмеялся: «Папаша-чучельник».
Леону казалось, что отца ничто не интересует, кроме мертвых животных. Глина для наращивания суставов, металлические каркасы, шкуры — все это было в мастерской. Отец корпел то над зайцем, то над головой кабана — чьим-то охотничьим трофеем. «Ты думаешь, легко сотворить зайца? — спрашивал отец, накручивая вату на каркас. — Ты попробуй поставить ему уши. А мимика! Никому не нужна мумия. Это должен быть живой заяц!» Леон стоял в дверях в оцепенении. Живой заяц должен бегать в лесу. У него должно стучать сердце. А отец хочет сделать живого из мертвого. Леону было страшно. «Папа — колдун?» — спросил он однажды мать. «Не говори глупостей! У отца редкая профессия. И всему он научился сам — без всяких университетов!»
Леон очнулся, когда зазвонил телефон. Кажется, он уснул на несколько минут. Или на час? Оглядываясь в поисках телефона, Леон мимоходом взглянул на свои ноги — просто голые ноги, никаких белых гольфов. Значит, сейчас ему точно не шесть лет.
На экране высвечивалось: «Эмма». Леон не сразу ответил:
— Да, слушаю!
— Почему ты так долго не отвечаешь? Чем ты там занят? Ты помнишь, что у Валентина завтра юбилей? Купи ему белую рубашку. Слышишь? И проверь, чтобы она была из хлопка. Сейчас всё делают из синтетики. Валентин научился переворачиваться, понимаешь? Он будет лежать в своем кресле в парадной рубашке. Ты же понимаешь, что я не могу ходить по магазинам. И не застегивай ему пуговицу на горле, когда будешь надевать рубашку, — воротник душит, и мальчика вырвет.
— Здравствуй, мама! — Леон прорвался со своей репликой в этот стремительный монолог. — Валентин умер десять лет назад.
— Купи брату рубашку! Ты всегда ненавидел Валентина! Зачем? Зачем мы усыновили тебя?! — Как всегда, все заканчивалось рыданиями и проклятиями. Леон нажал «отбой».
Надо сходить к врачу и выписать себе какие-нибудь новомодные таблетки для профилактики. Альцгеймер не спрашивает разрешения завладеть твоим разумом. Хорошо, что мать приняли в хорошую клинику, иначе пришлось бы нанимать сиделку и контролировать лекарства, врачей, уход. А так она была под присмотром в учреждении. Клиника очень хорошая. Леон платит сейчас, чтобы Эмме было тепло и сытно.
Погиб отец. Умер Валентин. Исчезла мать.
Саша
В верхнем ящике комода лежала стопка полотенец, салфетка, связанная крючком, и абонемент в бассейн на имя Виктории Ноэль — розовая картонка с крошечной фотографией улыбающейся женщины. На обратной стороне от руки было аккуратно вписано время занятий и проштампован год выпуска. Саша еще не родилась. В шкафу, откуда Роберт достал одеяла и подушки для нее и Мии, висели платья — каждое на отдельной вешалке.