Смирнов привычным жестом – занимайтесь, занимайтесь! – отвел это лестное приглашение.
Блынду безнадежно показал фото Брежнева грузчикам – те переглянулись, а один из них, бесцеремонно вытащив из рук Блынду фото, даже примерил его к соседу напротив, сличая лиловое лицо грузчика с фото, и уже обнаружил явное сходство в овалах лиц, но Блынду возмущенно вырвал у него фотографию, и поспешил за Смирновым, к выходу. Гроссу с сожалением проследовал за ними, а овчарка бесцельно облаяла грузчиков, снискав ряд устных оскорблений в свой адрес.
«Волга» первого секретаря ехала даже медленней пешего шага, как ледокол, рассекая огромную отару овец.
Смирнов брезгливо смотрел за окно, и полностью поднял стекло, несмотря на жару - чтобы в кабину не проник запах. Лицо Гроссу, торчавшее из полностью открытого - с его стороны - окна, напротив, выражало умиление.
Наконец, машина вовсе остановилась.
Смирнов открыл дверь «Волги», пытаясь выйти, но овцы жались к нему со всех сторон. Смирнов, ища поддержки, начал искать глазами Гроссу. А тот уже вовсю шел сквозь отару, с лицом, какое бывает у отдыхающих, в первый день отпуска входящих в теплое море.
Гроссу подошел к пастухам. Сын одного из них, лет пяти, чумазый и наглый, сейчас же залез, как по дереву, на Семена Кузьмича, и устроился ему на плечи. Семену Кузьмичу стало неловко, он оглянулся, не видит ли Смирнов.
Смирнов, конечно, видел – и махнул на Семена Кузьмича рукой. Семен Кузьмич бережно извлек из кармана и расправил помятое фото Леонида Ильича, и показал его пастухам. Никто из них Брежнева не видел, зато Семену Кузьмичу быстро, и по его просьбе, максимально незаметно налили домашнего вина. Осушив кружку, Семен Кузьмич с трудом уговорил мальчика слезть с него и вернулся к «Волге», откуда на него с уничтожающей жалостью смотрел Смирнов.
Часовой сторожевой башни кишиневской городской тюрьмы, не отрываясь, смотрел в бинокль. Кишиневская городская тюрьма – подлинный шедевр исправительно-трудовой архитектуры. Она была построена еще в XIX веке, и напоминает классическую романскую крепость. Высокие, могучие толстые стены, по углам – сторожевые башни, с остроконечными крышами.
Часовой смотрел, как Иляна Паулеску учит двух своих близняшек-сестер прыгать через резинку. Иляне девятнадцать лет, она учится в техникуме. Она рослая, пышная молдаванка. Ее сестрам – девять, они двойняшки, у них тугие косички и одинаковые, безобразные длинные платьица в крупный горошек.
Сестры, натянув меж собой резинку, восхищенно смотрят, как высоко выпрыгивает Иляна. На Иляне, напротив, короткое платьице, открывающее налитые силой, смуглые босые ноги. Когда она прыгает, ее круглые полные груди выделывают такие движения, что часового на сторожевой башне бросает в жар.
Поэтому он понятия не имеет, что по высокой стене шедевра неволи быстро идет человек в полосатой робе. Это вор-редицивист по кличке «Прикиндел», названный так по имени героя молдавских сказок.
«Прикиндел» прошел по стене и, примерившись, прыгнул со стены. Это был отчаянный поступок, ведь высота – не меньше трех этажей. Но «Прикиндел» удачно приземлился и сразу же, возбужденный побегом, вскочил на ноги.
Он пробежал до угла и, свернув за угол, тут же ткнулся лицом в широкую грудь полковника Блынду. Оглядев могучую индейскую фигуру полковника, Прикиндел с досадой сплюнул и поднял руки. Но полковник, к его удивлению, не стал крутить ему руки, а вынул из кармана и предъявил фото Брежнева.
Прикиндел придирчиво вгляделся в лицо генсека и пожал худыми плечами – не знаю. Тогда Блынду быстро написал на обратной стороне фото свой телефон и протянул фото Прикинделу.
Прикиндел кивнул, быстро и ловко сложил фото до крошечного квадратика и спрятал куда-то назад, в штаны.
Потом пообещал что-то полковнику, а на прощание подкрепил свое обещание старинным зековским жестом – «вырвал» клык и им же «перерезал» себе горло. Расстались по-мужски быстро и скупо, как ковбои.
Прикиндел побежал дальше, а полковник Блынду вытер пот со лба и поднял голову – там, наверху, в тени сторожевой башни, в бинокле часового прыгали вверх-вниз круглые груди Иляны Паулеску.
Домочадцы давно не видели Барона таким, каким он пришел в дом после разговора с опасными цыганами.
Барон приказал Лаутару исчезнуть, лучше – навсегда.
Ане он приказал никуда не выходить из своей комнаты. Пока он сам не позволит ей выйти.
Малай и еще двое цыган с ружьями сели у входа в комнату Аны.
А сыновьям – всем, кто был в это время в его доме - Барон приказал собрать «деньги таборов».
Такое распоряжение цыганский барон отдает исключительно редко – как правило, это происходит, когда опасность угрожает цыганскому роду или клану, и возникает необходимость объединить на время силы и деньги разбросанных по свету отдельных больших и малых таборов, принадлежащих к одному обширному роду.
Несколько дней в дом Барона стекались цыгане. Много цыган. Все они привозили деньги.
Деньги заполонили весь дом Барона. Скоро они лежали повсюду, их считали, складывали в толстые мятые пачки, а пачки не слишком уважительно или совсем неопрятно перематывали веревками или тряпицами сами сыновья Барона.
Но вот, в конце концов, деньги таборов собраны и кое-как посчитаны.
Барон загрузил деньги в свою запряженную двумя лошадьми коляску.
Напоследок он долго смотрел на окно на третьем этаже. Окно своей любимой дочери.
Барон подъехал к старому дому. Дом стоял в глухом, безлюдном месте, в глубине леса, на темной поляне.
Жители окрестных деревень обходили этот лес, и этот дом - далеко стороной. Здесь жил Ануш.
О нем рассказывали всякие небылицы. Говорили, что Анушу триста лет, и что он никогда не спит, и что если он посмотрит человеку прямо в глаза – заберет у него один год жизни, а если дотронуться до Ануша – будешь долго жить. Конечно, врали.
Достоверно известно было только одно – Ануш с незапамятных времен был главой древнего цыганского клана. Не просто серьезных, а самых опасных цыган, какие только есть, если не на всем свете, так уж точно во всей Бессарабии. Говорили, что сам Ануш погубил столько людей, сколько деревьев в лесу, в котором он живет – потому что Ануш сам сажал дерево всякий раз, когда отнимал чью-то жизнь.
Барон в самом мрачном расположении духа ехал через лес.
Он подъехал прямо к дому Ануша, привязал коней и подошел к двери дома.
Барон хотел постучать в дверь, но она открылась на секунду раньше. За дверью, улыбаясь, стоял Ануш.
- Пришел, - сказал Ануш. – Хорошо!
Ануш – старичок, он очень худой, сухой и очень смуглый, не просто опаленный солнцем, а, лучше сказать, сильно вяленный. На вид ему и правда лет триста. Глаза у него черные, круглые, как у птицы.
- Один человек должен деньги тебе. Старый долг. Твои люди взять его хотели, а я стрельнул по одному. За дочку свою испугался, - сказал Барон.
Ануш улыбнулся.
Барон обернулся и вдруг здесь, в этом темном доме, прямо за своей спиной увидел все, как оно было.
Увидел Барон Лаутара, лежащего на земле, и свою дочь Ану, стреляющую по ногам цыгана, и себя, и даже огромного цыгана Малая, с топором в руке.
Ануш расходился все больше и больше, и вдруг дом его наполнился звуками: то были голоса, человеческие голоса, и пробивалась сквозь голоса песня, пел ее древний, грубый женский голос.
Барон смотрел на Ануша, и голова у него шла кругом от того, что он видел. Ануш, прямо на его глазах, вдруг превратился в мальчика, цыганенка лет пяти, а цыганенок стал черным котенком, потом вскочил вдруг черным оленем, а то вдруг взвился над Бароном черным жеребцом, и носился по дому, ржал, как сам черт и вставал на дыбы.
Барон много чего повидал в жизни, прежде чем стать Бароном, и еще больше – после того, как стал им. Но он был напуган. Он пал тогда на колени и умолял Ануша простить его дочь, и просил Ануша взять его жизнь, и все деньги таборов, лишь бы только Ануш не трогал его дочь Ану, но Ануш не слышал эти мольбы, потому что уже был черным кабаном, и метался по дому так, что стены дрожали.
Наконец, Ануш стал успокаиваться. Звуки и видения исчезли.
Барон лежал на полу и тяжело дышал.
Ануш сказал тогда, что Барона прощает, потому что он не сам умереть боится, а за дочь свою просит. Еще Ануш сказал, что у него тоже есть дочь, он из-за нее много цыган погубил, много хороших цыган погубил.
Потом Ануш сказал: половину собранных денег таборов Барон отдаст цыганам Ануша. Половину – Барон сожжет, а пепел развеет ночью, в новую луну, по ветру, у леса, что окружает старый дом Ануша. За раны цыгана, что нанесла Ана, отдаст Барон двух своих черных коней – по одному за каждую рану.
Старый же долг Лаутара Ануш с этой минуты считает прощенным.
Барон с радостью принял эти условия.
В эту самую секунду черные жеребцы в конюшне Барона встали на дыбы, заметались, и выломали стойло, и узнали свободу.
А на прощание Ануш сказал, что если Барон еще тронет его цыгана, Ануш выпьет его душу, как воду.
Никуда Барон не спешил в жизни так, как спешил уйти из страшного дома.
Возвратился Барон домой.
Встретил его Малай, и сказал ему, что сбежали кони, но Барон только махнул рукой.
У дома уже ждали его цыгане Ануша - Барон велел отдать им половину денег таборов.
Потом Барон пришел в комнату Аны.
Ана бросилась отцу на шею, и поцеловала его.
Ни слова не сказали они друг другу, потому что знали друг о друге все. Ведь были они - цыгане.
В это же время к дому Ануша пришел Лаутар.
Во дворе Лаутар увидел черных коней Барона. Они были не привязаны, но стояли у дома покорно, опустив головы.
Лаутар удивленно глянул на коней Барона.
Он долго стучал в дверь старого дома Ануша, но никто не открыл ему.
Тогда Лаутар толкнул дверь и вошел в дом.
Ануш сидел за столом. Глаза его были открыты и пусты. Смотрел он сквозь Лаутара, и слезы всех грешников белого света были в глазах его.