- Женишься?! Отвечай! - настойчиво спрашивала Ана, пока Лаутар плыл с ней к берегу, но Лаутар только смеялся счастливо, и ничего не отвечал.
- Не трогай ее! Ана! Не обнимай его! – все громче и отчаянней, все беспомощней кричал откуда-то сверху громадный цыган Малай.
На траве лежал весь табор.
Ждали долго.
Ждал Барон. Ждала вся свадьба. Уже устали ждать, и темную, тревожную мелодию уже вынимал из своей скрипки Лаутар.
Брежнев задумчиво бродил по табору.
Он разглядывал лица цыган, смуглые и бесстыжие.
Они отвечали Брежневу смешливыми, любопытными взглядами.
Откуда-то рядом с Брежневым появился вдруг цыган с умоляющим выражением лица – такое выражение полной обездоленности умеют делать только цыгане.
Жалобный цыган, не теряя времени, сразу обратился к Брежневу:
- Уважаемый Леонид Ильич, генералиссимус, герой Советского Союза!
Брежнев изумленно смотрел на цыгана.
Несколько любопытных цыган из табора, привлеченные внезапно завязавшейся сценой, тут же окружили Брежнева с разных сторон.
- Никогда бы я не обратился бы к такому человеку, как Вы, но это отцовские чувства! – пышно заявил жалобный цыган. - У меня сын, такой хороший человек, в тюрьме, получил шесть лет, ни за что, уже четвертый раз, а он хороший человек, все скажут, он же уже отсидел пять лет, и вот дали новый срок за побег, а он бежал не потому, что не уважает законы, он законы уважает, но он цыган, все знают – цыгану в тюрьме сидеть нельзя, вот и бежал. Вы такой человек, можете выпустить его, прикажите начальнику тюрьмы, или сделайте амнистию! Я буду век помнить, отец такое не забудет! Вот, деньги уже собрал.
Брежнев смущенно отвечал:
- Попробую что-нибудь… узнать. Как его зовут?
- Пыра! – с нежностью сообщил отец. – Пыра из Сороки. Пыру все воры знают.
Цыган протянул Брежневу толстую кипу денежных купюр, и смятую еще хуже денег маленькую бумажку.
- Письмо ему написал, передай ему, когда увидишь, - уже почти со слезами на глазах передал бумажку Брежневу жалобный цыган.
Брежнев, окончательно смутившись, вернул деньги цыгану, а бумажку бережно спрятал в карман брюк.
Молниеносно рядом с Брежневым возник еще один цыган – был он толстый и прямо-таки адски наглый, он улыбался золотыми зубами, большими, как у коня, и говорил с Брежневым уже довольно запросто, церемонясь куда меньше предыдущего:
- У меня машина Жигули! Для такого человека, как я, это большой позор! Я – брат Барона! Мне нужно «Волгу», а «Волгу» не могу купить. Говорят, только обком партии может. Вы скажите этому обкому, пусть мне отдаст одну «Волгу», я обкому отступного хорошего дам, и Вас не забуду, клянусь, а, как? Можем завтра пойти, купить, а?
Брежнев растерянно пожал плечами, и собрался даже что-то сказать, но так и не нашел, что.
Но в эту минуту наглого цыгана отодвинул в сторону пожилой цыган, седой и очень важный.
За спиной седого цыгана высились два мрачных плечистых цыгана.
Седой цыган держался с Брежневым не то что панибратски, а даже высокомерно. Он критически оглядел Брежнева с головы до ног и произнес:
- У меня большая радость – дочку замуж отдаю, за сына Барона. Николаевский Барон, знаешь? Мне сват с моей стороны, для дочери нужен, хороший сват. Такой как ты, - при этих словах седой цыган еще раз для верности критически измерил Брежнева взглядом, словно все еще боясь прогадать. – Заплачу, в обиде не будешь, кого хочешь спроси, обидел ли кого-нибудь Костел Бендерский. К Лаутару сватом пошел, что, ко мне не пойдешь, а? Ну, говори, что решил?
Брежнев был тут совсем уж в затруднительном положении, но его выручил Барон.
Он появился вовремя и тотчас же набросился на цыган, окруживших Брежнева плотным многоголосым кольцом.
- Как вам не стыдно! – бросился стыдить Барон цыган. – Костел! Хоть день подожди, а! Коня какой-то негодяй украсть хотел, не смог, так теперь маршала оставишь – и того уведут! Ну что за люди! На ходу подметки срезают!
Цыгане разочарованно начали расходиться, а седой цыган еще раз напоследок критически измерил Брежнева взглядом.
Барон ворчал им вслед, и еще бы ворчал, но тут раздался радостный голос цыганенка.
- Едут! – закричал цыганенок с тополя, закричал, что было сил.
- Едут! – закричали и побежали в разные стороны цыганята, сидевшие у тополя.
Брежнев вскочил на ноги.
Лаутар вскочил вслед за ним – они лежали на траве, на траве лежал весь табор.
Цыгане ждали. Ждал Барон. Ждала вся свадьба. Ждали долго, и уже устали ждать.
Но они показались. Наконец, они показались.
Четверо всадников показались из-за холма.
Они приближались.
Это были гайдуки.
Лошади у них были серые от пыли. И лица были в пыли. Пыли всех дорог, какие только есть на белом свете.
Один из гайдуков – одноглазый – вез впереди на седле женщину.
На ней было длинное платье.
На ней было жемчужное ожерелье.
Когда они приблизились, цыгане почтительно расступились перед величественной пыльной процессией.
Пожилые цыгане сдержанно и одобрительно покачивали головой – красивая, красивая.
Цыганки смотрели ревниво.
Цыганята восхищенно пораскрывали рты.
Так встречал табор Барона возлюбленную Брежнева - королеву Британской Империи, Елизавету.
Брежнев смотрел на нее. Ветер играл его седыми волосами, и он убирал волосы со лба, потому что не хотел пропустить ни секунды этого видения.
И она смотрела – издалека смотрела на Брежнева.
Он выглядел так дико – под этим высоким синим небом, среди этой разлитой в жаре зелени, среди цыган. В штанах с маршальскими лампасами, с приставшими к лампасам травинками, в расстегнутой белой рубашке.
Хмурый конь одноглазого гайдука подвез королеву к Брежневу. Одноглазый резво спрыгнул с коня, помог спуститься королеве.
Одноглазый подошел к Барону.
Барон взглянул на Брежнева и королеву, улыбнулся, и пошел прочь от них.
Весь табор как-то сразу отвернулся и пошел прочь.
Брежнев и королева остались одни.
- Неня и Чола в тюрьме. В Турции, - сказал одноглазый Барону. - Жарик и Минтя…- одноглазый замолчал, полез в карман, достал оттуда два дешевых, наивно позолоченных крестика, на спутанных черных веревках.
- Не говори никому, - сказал Барон. – Будет праздник. Большой праздник. Потом. Потом.
Лицо Барона потемнело. Они некоторое время молчали с одноглазым.
- Где? - спросил Барон.
- На дороге, - сказал одноглазый. – Под тополем. Самым высоким. Выше я не нашел. Тополя у них – что за тополя? Маленькие. Тьфу, - одноглазый презрительно скривил единственный глаз.
Снова полез в карман, достал оттуда завязанный в узел платок, протянул его Барону.
Барон развернул платок.
В нем была земля.
Барон помял рукой землю, понюхал ее. Бережно свернул платок, сунул в карман.
- Скажи, как им там? – спросил Барон.
- Хорошо, - сказал одноглазый. – Спокойно. Место открытое. Видно далеко. Ветер там такой. Сильный ветер.
- Хорошо, - сказал Барон.
Одноглазый не поднимал глаз на Барона.
- Хорошо, - повторил Барон, проглотив ком в горле. – За Неню и Чолу поговорим завтра. Что у них за тюрьма?
- Тюрьма как тюрьма, - сказал одноглазый. – Охрана – тьфу.
- Завтра, - сказал Барон. – Завтра поедем. Сегодня праздник у меня. Большой праздник. Пусть так и будет.
Королева и Брежнев не видели никого, потому что смотрели друг другу в глаза.
- Лизанька, - сказал Брежнев. – Ну, как ты?
- Я - хорошо, - сказала королева, с приятным акцентом – она очень неплохо говорила по-русски.
- Лиза… - повторил Брежнев, с нежностью глядя на королеву.
- Вот и я, - сказала Елизавета и улыбнулась.
Она протянула Брежневу медальон.
- Мне его отдал от тебя такой… страшный человек, - сказал королева, смеясь. – Он пришел с ними, - Она указала в сторону остальных гайдуков. – Он был, знаешь, весь в крови, зачем-то. Они говорят, он остался ждать, там, у нас, в Англии, когда тополь зацветет. Почему? – королева засмеялась. – Кто это всё придумал? Ты знаешь?
Королева засмеялась, и Брежнев засмеялся, и никого они не видели, потому что смотрели друг другу в глаза.
Ана в своей комнате была одна.
В комнате было тихо и полутемно.
Ана в тонкой ночной рубашке, босая, подошла к зеркалу.
Она смотрела на себя в зеркало, и улыбалась.
Потом медленно, как будто изображая мужские руки, она сняла с себя ночнушку. И смотрела на себя, обнаженную. Ана улыбалась – похоже, она была вполне довольна увиденным.
Все еще улыбаясь, она закрыла глаза.
Подняла руку, и осторожно прикоснулась рукой с невидимым смычком к невидимой скрипке.
В комнате Анны зазвучала, тихо, чуть слышно, скрипка.
В своей пустой полуночной кришме сидел Лаутар.
Он был задумчив.
Перед ним на столе стоял кувшин с вином.
Лежала на столе скрипка, рядом – старый кофр. Лаутар бережно взял в руки скрипку. Подержал в руках, поцеловал, как будто прощаясь, свою подругу. И положил ее в кофр.
Тихо щелкнули замки старого кофра.
А потом - Брежнева переодевали цыгане.
Барон подарил ему синюю рубашку - самую красивую, какая только была у него. Брюки Брежнев оставил свои – маршальские, сине-серые, с лампасами, но, в общем, они хорошо сочетались с густым, синим, как небо юга, цветом рубахи барона.
А королеву Англии и Ирландии Елизавету переодевала Ана. Елизавете Ана подарила наряд своей мамы – это было белое платье, простое и красивое, с румынскими тонкими вышивками.
И обе они плакали.
И женщины-цыганки вокруг них вились стаей, и тоже плакали.
А дети смеялись.
А мужчины-цыгане смотрели на Брежнева в синей рубахе Барона и качали одобрительно ветреными курчавыми головами: красивый, красивый.
А потом были две свадьбы. Большой был праздник, правда.
Когда ночь двух свадеб только начиналась, над головою табора вдруг раздался звук.