Навязчивое описание такой одержимости можно найти в странной книге, написанной Эдмоном де Гонкуром, бичевателем Шарля. В «Доме художника» (La Maison d’un artiste) де Гонкур подробно описывает комнату за комнатой собственного парижского дома — все boiseries[20], картины, книги, декоративные предметы, — пытаясь увековечить каждый предмет, каждую картину и их расположение, чтобы воздать дань памяти покойному брату, с которым жил. В этих двух томах (а в каждом более трехсот страниц) де Гонкур выстраивает одновременно автобиографию и травелог, а также составляет исчерпывающий инвентарь дома — полную опись его содержимого. Этот дом пропитан японским искусством. Прихожую украшают японская парча и свитки какэмоно. Даже сад представляет собой старательно подобранную коллекцию китайских и японских деревьев и кустарников.
Есть там и достойная Борхеса деталь: в коллекции де Гонкура имеется группа китайских произведений, собранная еще в XVII веке одним японцем, bibeloteur exotique[21]. Мы наблюдаем бесконечную игру в этой перекличке гонкуровских картин, ширм, свитков, открыто выставленных напоказ, с теми предметами, что хранятся за стеклом витрин.
Я мысленно вижу, как де Гонкур — темноглазый, с непослушным белым шелковым платком, завязанным в узел под подбородком, стоит в эффектной позе у дверцы своей витрины из древесины груши. Держа в руке одно из нэцке, он начинает рассказ о неотступном поиске совершенства, стоящем за каждым из этих предметов:
Множество исключительно превосходных художников — как правило, специалистов — ответственны за… изготовление и посвящают себя целиком созданию какого-нибудь определенного предмета или существа. Так, нам известно о художнике, чья семья в течение трех поколений вырезала в Японии крыс — одних только крыс, и ничего больше. А наряду с этими профессиональными художниками, помимо этих людей с золотыми руками, были и скульпторы-любители, которые забавы ради вырезали крошечные шедевры-нэцке. Однажды месье Филипп Сишель подошел к японцу, сидевшему на пороге своего дома, и заметил у него в руках нэцке, на вид почти уже законченное. Месье Сишель спросил этого человека, не желает ли он продать нэцке… когда оно будет завершено. Японец рассмеялся, а потом сказал, что на доработку уйдет еще года полтора; а потом показал ему другое нэцке, висевшее у него на поясе, и сообщил, что на его изготовление ушло несколько лет. И, продолжая беседу, этот художник-любитель признался месье Сишелю, что дело не в том, что «он чересчур медленно работает… Ему необходим сам процесс… И он занимается этим лишь изредка… в те дни, когда выкурит трубочку-другую, или у него хорошее настроение, или он полон сил». Таким образом, японец дал ему понять, что для этой работы ему необходимы часы вдохновения.
Все эти безделушки из слоновой кости, лака или перламутра, по-видимому, свидетельствовали о том, что воображение японских мастеров целиком настроено на bijoux-joujoux lilliputiens — очаровательные лилипутские драгоценные побрякушки. В Париже всем была известна истина о том, что японцы сами маленькие — и потому из их рук выходят маленькие вещицы. И представление о такой миниатюрности часто становилось доводом в пользу того, что искусство Японии начисто лишено тщеславия. Японцы виртуозно, ювелирно передают быстрые чувства и движения, но отступают, когда речь заходит о более сильных, трагических или благоговейных чувствах. Потому-то у них не было своего Парфенона и своего Рембрандта.
Что им великолепно удавалось — так это изображение повседневной жизни. И эмоций. Именно эти эмоции так заворожили Киплинга, когда тот, оказавшись в Японии во время своего путешествия в 1889 году, впервые увидел нэцке. В одном из его писем упоминается
лавка, наполненная следами крушения старой Японии… Профессор пел дифирамбы шкафчикам из старинного золота и слоновой кости, усеянным нефритом, лазуритом, агатом, перламутром и сердоликом, но мне больше всех этих чудес, утыканных драгоценными каменьями, полюбились пуговицы и нэцке, лежащие на вате: их можно взять в руки, ими можно поиграть. К сожалению, единственным указанием на имя художника служит бегло процарапанный японский иероглиф, поэтому я не могу сказать, кто измыслил и воплотил в сливочной слоновой кости вот этого старика, перепугавшегося при виде каракатицы. Или этого жреца, который заставил воина нести его оленя, а сам смеется при мысли о том, что тяжелую ношу тащит его спутник, а грудинка-то достанется ему самому. Или эту сухощавую, худую змею, глумливо обвившую лишенный челюсти, запятнанный следами разложения череп. Или этого раблезианского барсука, стоящего на голове, при виде которого невольно краснеешь, хотя он не длиннее полудюйма. Или этого пухлого мальчишку, который колотит младшего братца. Или кролика с такой мордой, будто он только что отпустил шутку; или… но тут их целое множество, этих фигурок, запечатлевших самые разные настроения — веселье, презрение или умудренность, — какие только ведает изменчивая душа человека. И, держа на ладони полдюжины этих нэцке, я мысленно подмигнул тени покойного резчика! Он давно почил в земле, но успел воплотить в слоновой кости три или четыре образа, за которыми я давно охотился.
А еще японцам удавались эротические сюжеты. Они были предметом особенно страстных поисков коллекционеров: де Гонкур, вспоминая, как покупал их у Сишеля, называл такие визиты «разгульными». Дега и Мане тоже охотились за сюнга — гравюрами, изображавшими акробатические сексуальные позы или куртизанок в обнимку с фантастическими существами. Художники особенно любили изображать осьминогов, потому что их щупальца давали простор воображению. Де Гонкур отмечает в дневнике, что только что купил «альбом японских непристойностей… Они забавляют меня, радуют глаз… Размашистость линий, неожиданные сплетения, расположение предметов, прихотливость в изображении поз и одежды, живописные гениталии». Огромной популярностью среди парижских коллекционеров пользовались и эротические нэцке. Расхожими предметами изображения были бесчисленные осьминоги с обнаженными девушками, обезьяны с очень большими грибами фаллической формы, лопнувшие плоды хурмы.
Эти эротические произведения дополняли другие, западные, предметы, создававшиеся для мужского удовольствия: бронзовые скульптуры, маленькие классические изваяния обнаженных тел, идеальные для осязания. Знатоки обычно держали их у себя в кабинете, чтобы вести ученые дискуссии о качестве лепки или особенностях образования патины. Были еще коллекции покрытых эмалью маленьких табакерок, откуда при раскрытии крышки выскакивали приапические фавны или застигнутые врасплох нимфы: маленькие инсценировки сокрытия и разоблачения. Подобные маленькие вещицы, которые можно было брать в руки и перемещать — небрежно, игриво, умело, — хранили за стеклом.
Возможность обладать в Париже 70-х годов XIX века миниатюрным шокирующим предметом, который можно было передавать из рук в руки, была чересчур соблазнительна. Витрины стали неотъемлемой деталью салонной жизни с характерным для нее чередованием флирта и упражнений в остроумии.
Лисица с инкрустированными глазами, деревянная
И вот Шарль покупает нэцке — 264 штуки:
• Лисица с инкрустированными глазами, деревянная.
• Змея, свернувшаяся на листе лотоса, из слоновой кости.
• Самшитовые заяц и луна.
• Стоящий воин.
• Спящий слуга.
• Дети, играющие масками, из слоновой кости.
• Дети, играющие со щенками.
• Дети, играющие с самурайским шлемом.
• Десятки крыс из слоновой кости.
• Обезьяны, тигры, олени, угри и скачущая лошадь.
• Жрецы, лицедеи, самураи, ремесленники и женщина, купающаяся в деревянной бадье.
• Вязанка хвороста, перетянутая веревкой.
• Мушмула.
• Шершень в гнезде, прикрепленном к сломанной ветке.
• Три жабы на листке.
• Обезьяна с детенышем.
• Пара любовников.
• Лежащий олень, чешущий ухо задней ногой.
• Танцор театра Но в расшитой одежде, держащий перед лицом маску.
• Осьминог.
• Обнаженная женщина с осьминогом.
• Обнаженная женщина.
• Три съедобных каштана.
• Жрец на лошади.
• Хурма.
И еще более двухсот фигурок — огромная коллекция очень маленьких вещиц.
Шарль не покупал их отдельно, как лакированные шкатулки: он купил у Сишеля эту впечатляющую коллекцию всю сразу, целиком.
Как же это произошло? Может быть, эти нэцке были свежим поступлением? Наверное, каждое нэцке сначала завернули в шелковый лоскут, затем положили на опилки, а потом погрузили в Йокогаме на один из тех кораблей, которые тратили на дорогу четыре месяца, огибая мыс Доброй Надежды? Может быть, Сишель совсем недавно разложил их в шкафу, чтобы соблазнить состоятельных клиентов? Или Шарль сам разворачивал их, одно за другим, и так обнаружил вот этого (моего любимого) удивленно обернувшегося тигра на бамбуковой ветке, вырезанного из слоновой кости в Осаке в конце XVIII века, или вот этих крыс, застигнутых врасплох на высохшей рыбине?
А может быть, он влюбился в поразительно светлого зайца с янтарными глазами, а всех остальных купил просто за компанию?
Или он специально заказывал эти нэцке Сишелю? Может быть, эту коллекцию составлял в течение года или двух какой-нибудь прозорливый торговец в Киото, понемногу скупая вещицы у обедневшей знати, а потом перепродал ее? Я присматриваюсь. Среди этих нэцке совсем мало таких, которые были изготовлены для продажи на Запад, наспех вырезаны за предыдущие десять лет. К их числу явно относится пухлый мальчик, хныкающий за маской. Он сработан грубо, вульгарно. Но подавляющее большинство нэцке создано еще до прибытия в Японию коммодора Перри — некоторым уже тогда было больше ста лет. Здесь есть и фигурки людей и животных, и эротические сцены, и мифологические существа: представлено большинство сюжетов, характерных для многогранной коллекции. Некоторые нэцке подписаны знаменитыми резчиками. Эту коллекцию явно составлял человек сведущий.