Весной 1918 года все очень осложняется. Эмми, этот «ослепительный центр выдающегося светского кружка», выражаясь словами Крауса из «Факела», ослепительна как никогда. У нее новый любовник — молодой граф-кавалерист. Этот молодой граф — сын друзей семьи — регулярно гостит в Кевечеше и привозит туда собственных лошадей. Кроме того, он чрезвычайно красив и по возрасту ближе к Эмми, чем к Виктору.
Весной выходит книжка для школьников под названием «Наша императорская чета» (Unser Kaiserpaar). В ней рассказывается о новом императоре, его жене и сыне на похоронах Франца Иосифа: «Прославленная родительская чета решила, что их первенец должен стоять за руку с матерью. При виде этого зрелища рождалась волшебная связь взаимопонимания между правящей четой и народом: нежный материнский жест пленил всю империю».
18 апреля Элизабет с Эмми смотрят в Бургтеатре «Гамлета» с невероятным красавцем Александром Моисси. «Самое сильное впечатление в моей жизни» (Der grösste Eindruck meines Lebens), — записывает Элизабет в своем зеленом блокноте. Эмми тридцать восемь лет, и она на втором месяце беременности.
Той же весной семья получает хорошие известия. Обе сестры Эмми обручаются. Двадцатисемилетняя Герти собирается замуж за Тибора, венгерского аристократа со сложной фамилией: Туроци де Алсо Керестей и Туроц Сент Михай. Двадцатипятилетняя Ева обручена с Енэ, молодым человеком с не столь фантастическим именем: барон Вайс фон Вайс унд Хорстенштейн.
В июне по империи прокатывается волна забастовок. Мучной рацион сведен уже к 35 граммам в день — этого хватает, чтобы наполнить кофейную чашку. На грузовики с хлебом устраивают засады толпы женщин и детей. В июле исчезает молоко. Его теперь могут получить только кормящие матери и тяжелобольные, но даже им достать его нелегко. Многие венцы выживают только тем, что добывают пропитание на картофельных полях за городом. В правительстве идут дебаты о рюкзаках. Можно ли разрешить горожанам носить рюкзаки? А если да, следует ли их обыскивать на вокзалах?
Во внутреннем дворе поселяются крысы. Они не из слоновой кости, и глаза у этих тварей не янтарные.
Учащаются выступления против евреев; 16 июня в Вене Ассамблея германского народа клянется в верности кайзеру и ставит себе цель: пангерманское единство. Один из ораторов предлагает решение всех проблем: погром.
18 июня префект полиции просит у Виктора разрешения разместить своих людей во внутреннем дворе, где стоит машина, не используемая из-за отсутствия бензина. В случае беспорядков полицейские окажутся рядом, но снаружи заметны не будут. Виктор соглашается.
Учащаются случаи дезертирства. Врагу сдается гораздо больше солдат габсбургской армии, чем желает воевать: в плен попадает два миллиона двести тысяч. Это в семнадцать раз больше числа британских пленных.
28 июня Элизабет получает в Шоттенгимназиуме свою годовую ведомость. Семь отметок sehr gut, «отлично»: по религии, немецкому, латыни, греческому, географии и истории, философии и физике. Одна оценка gut — по математике. А 2 июля она получает свидетельство о зачислении в университет, где оттиснута печать с портретом прежнего императора. Напечатанное в ведомости слово «он» вычеркнуто, вместо него синими чернилами вписано «она».
Стоит жара. Эмми на пятом месяце беременности, а впереди лето. Ребенка, конечно, будут любить и баловать, но как все-таки тяжело его носить!
Август семья проводит в Кевечеше. Из садовников осталось всего двое, они старики, и розы на длинной веранде в запустении. 22 сентября Гизела, Элизабет и тетя Герти слушают в Опере «Фиделио». 25 сентября они смотрят в Бургтеатре «Гильдебранда», и Элизабет отмечает в своем блокноте, что в зале присутствовал эрцгерцог. Бразилия объявляет войну Австрии. 18 октября чехи захватывают Прагу, отказываются признавать власть Габсбургов и провозглашают независимость. 29 октября Австрия просит у Италии перемирия. В десять часов вечера 2 ноября появляется сообщение о том, что из лагеря для интернированных под Веной сбежали итальянские военнопленные и что они вот-вот ворвутся в город. В 22:15 уточняют: их десять или тринадцать тысяч и к ним присоединились русские пленные. В кафе на Рингштрассе появляются гонцы, которые приказывают офицерам докладывать обо всем в полицейские штабы. Многие так и делают. Двое офицеров кричат людям, выходящим из Оперы, чтобы те поскорее возвращались домой и запирали двери. В одиннадцать часов начальник полиции обсуждает с военными оборону Вены. К полуночи министр внутренних дел сообщает: донесения сильно преувеличены. К рассвету власти признают, что это очередной слух.
3 ноября Австро-Венгерская империя перестает существовать. На следующий день Австрия заключает перемирие. Элизабет вместе с кузеном Фрицем фон Либеном смотрит в Бургтеатре «Антигону». 9 ноября кайзер Вильгельм отрекается от престола. 12 ноября император Карл бежит в Швейцарию, и Австрия становится республикой. Теперь мимо дворца Эфрусси целый день идут толпы людей, многие с красными флагами и транспарантами, и сходятся к Парламенту.
19 ноября у Эмми рождается сын.
У него светлые волосы и голубые глаза. Его назвали Рудольфом Иосифом. Трудно было придумать более грустное, ностальгическое имя для мальчика в те дни, когда рушилась империя.
Жизнь очень, очень трудна. В городе свирепствует грипп и не достать молока. Эмми нездоровится, ведь Игги родился двенадцать, а первый ее ребенок — восемнадцать лет назад. Беременность во время войны проходила нелегко. Виктору пятьдесят восемь лет, а он неожиданно вновь сделался отцом. Помимо всех прочих сложностей, которые привнесло в жизнь семьи рождение нового малыша (а сложностей этих очень много), оскорбительное открытие поджидает Элизабет: многие думают, что это ее ребенок. Как-никак ей уже восемнадцать, а ее мать и бабушка обзавелись детьми рано. Ходят сплетни: мол, Эфрусси просто тщатся соблюсти приличия.
В своих коротких воспоминаниях о том периоде она пишет о беспорядках: «Я мало что помню: мне запомнилось только, что нас мучили тревога и страх».
Но дальше она приписывает последнюю, полную торжества строчку: «Тем временем я поступила в университет». Ей удалось вырваться. Она все-таки перешла на ту сторону Рингштрассе.
Буквально равен нулю
В 1918 году в Вене было особенно холодно, и белая фарфоровая печь в углу гостиной — единственная в доме, которую можно топить круглые сутки. Во всех остальных помещениях — в столовой, в библиотеке, в спальнях и в гардеробной с нэцке — царит стужа. От ацетиленовых ламп исходит вредный запах. В ту зиму венцам приходилось добывать дрова, рубя в лесу деревья. Рудольфу едва исполнилось две недели, когда в «Нойе фрайе прессе» написали: «В некоторых окнах видно лишь слабое мерцание света. Город погрузился во тьму». И — почти немыслимо — исчез кофе, вместо него осталась «безымянная смесь, отдающая… мясным экстрактом и лакрицей. Чай (разумеется, без молока и лимона) немногим лучше, если свыкнуться с привкусом олова». Виктор отказывается его пить.
Когда я пытаюсь представить себе, как жила семья в те первые недели после поражения, то вижу, как по улицам летят клочья бумаги. Вена всегда была очень опрятным городом. А теперь всюду висят афиши и плакаты, на демонстрациях раздают листовки. Игги вспоминал, как до войны он однажды бросил бумажную обертку от мороженого на посыпанную гравием дорожку в Пратере и как его отчитала за это няня, а потом еще выбранили какие-то мужчины в эполетах. Теперь же по пути в школу он проходил по замусоренным, неубранным улицам шумного, задиристого города. Афишные тумбы — трехметровые цилиндры с башенкой наверху — венцы использовали теперь для развешивания бесчисленных обращений к «христианским жителям Вены», «согражданам», «братьям и сестрам по борьбе». Все эти многословные воззвания срывались и заменялись новыми. Вена стала беспокойным и крикливым местом.
Эмми и малышу Рудольфу приходилось очень трудно в те недели, оба слабели. Английский экономист Уильям Беверидж, побывавший в Вене через полтора месяца после разгрома Австрии, писал: «Матери совершают героические усилия, пытаясь выкормить детей, чтобы те не погибли на первом же году жизни, но делается это лишь ценой здоровья самих матерей, и в большинстве случаев напрасно». Семья подумывает о том, чтобы вывезти Эмми с Рудольфом из города, отправить их в Кевечеш и увезти даже Гизелу с Игги, но бензина для автомобиля все равно нет, а на железных дорогах творится хаос. Они так и остались во дворце, перебравшись в сравнительно более тихие комнаты, подальше от шумной Рингштрассе.
Когда началась война, появилось ощущение, что дом находится слишком на виду: частный островок вдруг очутился посреди бурлящего общественного моря. Теперь же оказалось, что мир пугает не меньше, чем война: непонятно, кто с кем воюет, и неясно, будет ли революция. Демобилизованные солдаты и военнопленные возвращались в Вену с известиями из первых рук о революции в России, о выступлениях берлинских рабочих. По ночам на улицах слышалась беспорядочная стрельба. Новый флаг Австрии был красно-бело-красным, а бунтарски настроенная молодежь обнаружила, что, вырвав середину и сшив крайние полосы, можно быстро смастерить отличный красный флаг.
Из всех уголков бывшей империи чиновники, лишившиеся родины, возвращались в Вену и обнаруживали, что целые ведомства, куда они раньше слали аккуратные отчеты, прекратили существовать. По улицам ходило множество Zitterer, «трясунов», — людей, получивших контузии или военные неврозы, беспрерывно дрожавших, — а еще инвалиды без рук или ног, зато с медалями на груди. На улицах торговали деревянными игрушками люди в капитанской или майорской форме. Тем временем огромные тюки с бельем, на котором были вышиты императорские монограммы, каким-то образом перекочевали в дома бюргеров. Императорские седла и упряжь обнаруживались на рынках. Поговаривали, что охрана дворца проникла внутрь и опустошала винные погреба Габсбургов — вначале второпях, а потом все более неспешно.