Так и для него я, скоро, боюсь, стану лишь собеседником для судебно-следственных разговоров. Нутром чувствую… Вот и страшно мне, что когда закончится эта тема, если она кончится для меня благополучно, о чем мы будем с ним говорить?! Мы так привыкли не искать предмета разговора. А ведь без слов дел не бывает.
Ну и выговорилась, выписалась… На целую газету, наверное. И вроде бы легче.
Нет. Не легче.
Целую. Пиши.
Я.
Весна уже явно предъявила свои права, было ясно, что нынешняя зима ушла из города безвозвратно. Снега на улицах словно и не было еще неделю назад, лужи, ручьи неслись по асфальту резво и по-детски. Весенние талые ручьи — это конечно же что-то глубоко детское, веселое, с будущим. В кварталах, где строился хотя бы один дом, эта радостная погода создавала невероятную грязь. Стройки плохо огораживались, заборы вокруг них очень быстро проламывались, — чтоб рабочие подъезды были удобнее с любой стороны и к любому участку работы. Стройка становилась открытой и удобной для ввоза, для входа, даже для воровства, а также для вывоза грязи колесами рабочих машин во все стороны от этого очага зарождения нового. В результате для жителей нормальное передвижение было сопряжено кроме обычных трудностей еще и с непредсказуемыми неприятностями, зависящими от количества машин, потребных стройке, и от пути, который они сегодня вздумают выбрать.
К дому своему Галя буквально продиралась сквозь безграничные пространства грязи, перескакивала с камня на камень, минуя густые лужи, чтобы попасть на узкую полоску более или менее сухой части тротуара.
Но сегодня Галя решила не скакать через лужи, не балансировать на досточках и камушках, разбросанных предусмотрительными жителями, а пошла на риск — Тит на машине подвез ее к самому подъезду, несмотря на, то что и Володя, и Андрей были уже дома, что она выяснила, позвонив предварительно.
Тит ехал медленно, осторожно, чтоб не забрызгать мечущихся между лужами и каменными островками, полосками проходов и грудами грязи, спешащих домой и без того усталых и раздраженных туземцев.
— Галя, может, поедем со мной на пару дней на дачу. Гена уехал в командировку и оставил мне ключи от своей гасиенды. Мне надо срочно статью кончать.
— Ты же знаешь, что для меня это невозможно. И работа, и семья, и, самое главное, следствие ж идет.
— Самое главное у тебя следствие. Ты меня удивляешь.
— Ну не самое главное… Но оно тоже держит меня на привязи. Вдруг что-то понадобится.
— Ну хорошо, хорошо. Снимаем вопрос. Но я на эти дни поеду туда, поработаю как надо.
— А чем тебе плохо дома? Один, никто не мешает. Работай себе.
— Да все в городе мешает. По-настоящему работать не могу.
— Ну смотри. Езжай. Может, я тебе приготовлю с собой еду какую?
— Да не надо мне ничего. Сама бы приехала, тогда б и еду взяла. А так…
— Как знаешь, Тит. Спасибо. Приехали уже.
— Счастливо. До встречи. — Тит потянулся поцеловать Галю на прощанье, но она отклонилась. — О! Прости. Если кто расскажет следователю, что ты еще и целуешься с неизвестными мужчинами…
— Перестань. Дурачок. Здесь же сын.
— Ну, ладно. Приеду позвоню.
— Ты сегодня уедешь?
— Нет. Сейчас домой. Завтра с утра поеду. Сегодня дома я. Ну, пока.
— Пока.
Тит осторожно отъезжал, поглядывая на прохожих. Галя махнула вслед рукой, не очень заметно махнула, но жест прощальный все же состоялся.
У порога своей квартиры она еще долго вытирала ноги о резиновый коврик, хотя из машины ей удалось ступить прямо на сухой тротуар.
Володя сидел в кресле с книгой против открытых дверей комнаты и смотрел, как Галя раздевается.
— Извини, что не принял пальто.
— Охотно. Последний раз дома ты у меня брал пальто, наверное, лет пятнадцать — тринадцать назад.
— Не исключено. Но как ты ухитряешься, кума, проходить по нашему двору такой чистой. Или ты йог, или ты по грязи идешь яко по суху.
— Некоторые хирурги в прошлом оперировали в нитяных перчатках, строго инструментально, и потом показывали свои руки без капли крови на белой материи.
— Мама, — Андрей находился в той же комнате, на столе у него лежали книги и тетради. — А как это понять: строго инструментально?
— Только инструментами. Пальцами ткани не трогали. Иголка на иглодержателе — провел нитку, перевязал не опуская пальцы к тканям. Если нитка испачкалась, то завязывали, держа ее концы в зажимах. Щупали, если надо, только пинцетами. Конечно, смотря какая операция.
— А зачем?
— Раньше считалось, что так ткани больше щадятся, и чище так. Считали это высшим пилотажем. В общем, своего рода пижонство профессиональное.
— А сейчас?
— Сейчас мы много работаем руками.
— И как лучше?
— А кто его знает. Сравнить же не можем. Мы так привыкли. Я-то думаю, что руки нежнее инструментов.
— Мать небось есть хочет, а ты ее теребишь…
— Ничего, мужички. Сейчас подогрею, поем и сразу же стану на завтра готовить. Вы-то поели?
— Естественно. А ты что-то от дома отбилась. Тебя еще не засудили?
— Как видишь. Пока хожу.
— Нового ничего? Все то же?
— Вызывают, расспрашивают. Сегодня уже и главного вызывали.
— Ну?! Степана Андреевича?
— Другого пока нет. Еще не сняли.
— А его-то зачем?
— Спрашивали, каковы правила измерения температуры в нашей больнице.
— А у вас что, особенно как-то? Как у всех.
— Он так и ответил. Но следователь мог и не бывать никогда в больницах. Тот спросил, а этот рассказал: два раза в сутки сестра раздает градусники, потом собирает и записывает. А если часто надо, то градусник выдается и больные или родственники записывают. Это и рассказал. Так он нам пересказал.
— Ну и?..
— Что «ну и»? И все. Следователь удивился: почему сестра не следит за измерением температуры каждым больным. Степан наш и объяснил, что на одну сестру приходится тридцать человек. В палате четыре — шесть человек. Если ей в каждой палате следить, то не менее полутора часов она потратит только на температуру. А само лечение кто будет проводить? Уколы, порошки, вливания, клизмы, банки. Ну!.. Фантазия!
— Ты на меня-то чего кричишь? Я ж не возражаю. Вошла в раж.
— Тебе легко. А мы, по-моему, все уже в раж вошли.
— И это все, что его спрашивали?
— Все вокруг. Могут ли нас обмануть при измерении? Глупый вопрос. Раз обманула — значит, можно.
— А вы можете заподозрить?
— Вот ты как он! Он то же самое спрашивает. Конечно, можем заподозрить, если температура не сходится с остальными клиническими данными. Есть же лаборатория, симптоматика.
— Удовлетворился?
— Этим наверное. Но спросил, как удалось обмануть нас Ручкиной? Тут нам труднее отвечать. Тут-то и видно, что медицина — наука весьма неточная. Все анализы тоже ведь были нормальные. Все сходилось.
— Удовлетворился?
— Кто его знает. Жизнь покажет.
— И все?
— Нет, конечно. Стал выяснять, какова система консультаций у нас. В частности, как гинекологи у нас консультируют. Он рассказал.
— А что, у вас есть гинеколог-консультант?
— Сразу видно, что следователь так же ничего не знает, как и ты: все те вопросы, которые и он задавал.
— Это ж хорошо. Так как у вас?
— «Как, как»! Врачи гинекологического отделения приходят и консультируют, когда есть необходимость.
— У них для этого специально выделено время?
— Не говори глупостей!
— Да не раздражайся, мне просто интересно, как у вас строится работа. Я тоже как-никак, а начальник.
— У вас все не так. У вас и денег больше. У нас ведь консультант, пусть гинеколог, терапевт, хирург, должен закончить всю свою работу — у гинеколога осмотры, обходы, аборты, операции, записи истории болезни, — а потом идти консультировать.
— А если отделение перегружено?
— А оно почти всегда перегружено.
— Значит, им лишнюю работу как-то оплачивают?
— Володя, не морочь мне голову. Неужели ты за столько лет жизни со мной ни разу не услышал меня!! Ну, где ж у нас деньги на это?! Все ж расписано поставкам. Нет таких денег. Мы все ходим консультируем за счет своего времени. Нет специальных денег на это.
— Непорядок. Как же так можно?
— Вот этого вопроса следователь, наверное, не задавал. Как можно! Да так и можно. Больные же. Необходимо смотреть — и смотрим.
— А ночью дежурные смотрят?
— Ночью гинеколога у нас нет.
— А если срочно нужно?
— Хирург и сам может управиться. Во всяком случае, оперировать мы можем. Ведь гинекология — отрасль хирургии. В диагностике мы еще можем путаться, а с операциями справимся.
— А если вам гинеколог очень срочно нужен?
— Если срочно, бежит из отделения, кто свободен. Срочность не планируется, срочность сваливается. А ночью, в крайнем случае, можно из дома вызвать.
— А в этом случае оплачивается?
— Когда меня иногда вызывают, разве мне оплачивают? Ты что, не знаешь? Может, по закону и должны — не знаю, — но в практике я с этим не встречалась.
— Что еще он рассказывал?
— Вот все рассказал, а дальше для меня самое опасное пошло. Дальше следователь сказал, что раз мы всегда можем вызвать гинеколога срочно, значит, лечащий врач имел возможность проконсультировать больную в первый же день. А коль он не сделал этого — стало быть, налицо явная халатность.
— А для тебя самое опасное — халатность, как я понимаю?
— Ну!
— Так что ж он ответил?
— Что не было никакой срочности в подобной консультации. И в дальнейшем было подтверждено, что все назначения были правильны и все манипуляции были потребны не специфически гинекологические, а общехирургические и что отсутствие консультанта никак не отразилось на течении болезни. А следователь продолжал выжимать из Степан Андреевича мою халатность. И Степан нам сказал, что он закончил красиво: «Доктор наша не сочла нужным поднимать гинекологическую панику, а приехала ночью на операцию».
— Красота безответственная. Надо же отвести халатность. Ну и чем все кончилось? Чем следователь кончил?