– Хорошо, – сказала Элизабет и открыла пузырек.
Человек-птица отпустил ее и выхватил из ее руки склянку. Элизабет отскочила на несколько шагов, но не слишком далеко. Он еще был ей нужен.
Мужчина явно ожидал чего-то внушительного, может, клубов дыма, которые вырвались бы из баночки, словно джинн из лампы. Но ничего не происходило, и он поднес склянку к лицу, чтобы заглянуть внутрь.
На дне баночки, не шевелясь, лежала пурпурная бабочка, крылышки ее по краям скрутились и почернели, словно опаленные.
– Что ты наделала? – вскрикнул человек-птица, поворачиваясь к Элизабет.
Миг – и она увидела в его глазах смерть, увидела острый клюв, метящий в нее. И сказала:
– Я хочу, чтобы ты стал крошечным мотыльком, не больше подушечки моего большого пальца. Ты будешь жить в этой склянке и говорить со мной, если я захочу, и никто никогда не сможет открыть пузырек, кроме меня.
Все произошло очень быстро. Вот человек-птица еще здесь, тянется к ней, щелкая клювом. А вот его уже нет, и только пузырек, заткнутый пробкой, валяется на земле, а внутри, за стеклом, порхает крохотный белый мотылек.
Элизабет подняла склянку и поднесла ее поближе к глазам. Пурпурная бабочка медленно превращалась в пыль и уже почти исчезла. А белый мотылек яростно бился о стенки своей камеры.
– Ничегошеньки ты не можешь с этим поделать, так что не стоит так утомляться, пытаясь сбежать, – сказала Элизабет.
Мотылек разразился потоком проклятий, от которых Элизабет поморщилась.
– Тебе не следует так выражаться в присутствии ребенка, – упрекнула она его. – Кроме того, если ты будешь хорошо себя вести, однажды я, возможно, тебя и выпущу. А если нет, то ты навсегда останешься там.
Мотылек притих, но крылышками помахивал довольно угрюмо.
– Ты настоящая Алиса, Элизабет Вайолет Харгривс, – произнес голос.
Ну, не совсем голос, это был Голос, который раздавался в ее голове, Голос, преследовавший ее большую часть дня. Но теперь он звучал вовсе не в голове.
Этим голосом говорил мужчина, опрятный, невысокий – немногим выше самой Элизабет. На нем был бархатный костюм цвета красных роз. На голове курчавились золотисто-каштановые волосы. Но что поразило девочку, так это его глаза – яркие, изумрудно-зеленые глаза, искрящиеся любопытством. Глаза эти показались Элизабет ужасно знакомыми.
– Вы! – воскликнула она. – Если уж вы умеете превращаться в мышь и обратно, вы, знаете ли, могли бы и помочь мне!
Мужчина покачал головой:
– Нет, я не мог сделать больше того, что сделал. Ты сама должна была разобраться, чего стоишь.
Его оправдание Элизабет сочла довольно жалким. Она не считала, что позволить ребенку попасть в беду – хороший способ закалки характера.
– Значит, все это был ваш план?
Мужчина явно оскорбился:
– Вовсе нет. Я бы никогда не заманил тебя в Старый город в столь юном возрасте. Если помнишь, я пытался предостеречь тебя, но ты не слушала.
Это замечание Элизабет предпочла проигнорировать, потому что ей жутко хотелось сердиться на кого-нибудь, и этот тип оказался очень кстати.
– Кстати, кто вы вообще такой? – поинтересовалась она.
Мужчина низко поклонился и протянул ей розу – очень красную розу, каких вообще не бывает в природе. Элизабет взяла цветок, повертела его, и перед глазами ее вдруг мелькнул маленький коттедж посреди этого уродливого Города, коттедж, увитый такими вот прекрасными розами.
– Приходи как-нибудь навестить меня, Элизабет Вайолет Харгривс. Когда станешь старше и мудрее.
Он подмигнул ей и пропал, оставив лишь ощущение, что эти его ярко-зеленые глаза продолжают парить в воздухе, но потом растаяло и оно.
– Так, что-то не слишком много от него оказалось пользы, – вздохнула Элизабет.
Она сунула забавную розу в один из карманов и посмотрела на небо. В желудке урчало. Наступала ночь. Мама и папа наверняка ужасно волнуются, и Элизабет переживала из-за этого, хотя где-то в глубине души она и чувствовала гнев и обиду на то, что они никогда не рассказывали ей об Алисе.
Элизабет задалась вопросом, какую часть собственной истории ей следует рассказать им – и чему они поверят.
У нее создалось ощущение, что Алиса рассказала родителям слишком многое, вот они и отослали ее прочь.
Уж Элизабет они никуда не отправят, она им этого не позволит – и не просто потому, что не хочет быть отосланной, но и потому, что считает: они не заслуживают мирной жизни в спокойствии и довольстве, в неведении о том, каков же на самом деле внешний мир.
Она уже чувствовала себя старше и мудрее, чем была этим утром, хотя и не такой взрослой и мудрой, чтобы отправиться навестить человека, живущего в домике среди роз.
– Но однажды я загляну туда, – пробормотала она.
«Я буду ждать», – отозвался он.
– А теперь… – Элизабет подняла пузырек на уровень глаз. Мотылек сидел на внутренней стенке, поводя усиками. – Ты собирался показать мне безопасную дорогу домой. Что ж, если ты будешь хорошим и не обманешь меня, я, возможно, отпущу тебя, когда мы доберемся туда.
– А если нет? – спросил мотылек.
– Тогда… Ты же знаешь, что случилось с твоим приятелем Бармаглотом, не так ли?
«Да, ты настоящая Алиса, Элизабет Вайолет Харгривс», – повторил странный маленький человечек.
– Я не Алиса. Я – это я, – заметила Элизабет довольно язвительно.
Человечек рассмеялся, мягко и понимающе.
«Но мне хотелось бы однажды встретиться с тобой, Алиса, – подумала Элизабет. – Однажды мы, две девочки, сядем за стол и будем пить чай с пирожными, и это будет самое прелестное чаепитие, какое только можно представить».
«Я буду ждать», – сказала Алиса, а может, Элизабет только вообразила себе, что это услышала.
Но перед глазами ее вновь мелькнула картинка: дом на берегу озера, на краю цветочного поля, и Алиса, машущая ей с крыльца.
«Я приду повидаться с тобой, Алиса. Когда стану старше и мудрее».
Девочка в янтаре
Алиса очнулась, вырвавшись из чего-то, что было не вполне сном, но и не совсем воспоминанием. Ей казалось, будто она разговаривает с девочкой, очень похожей на нее саму, когда она была маленькой; этой девочке грозила ужасная опасность, и Алиса каким-то образом помогла ей.
Сон-воспоминание уже исчезал, улетал оборванной паутинкой под слабыми лучами просочившегося сквозь деревья света. Тесака рядом не было, хотя одеяла, на которых он спал, еще хранили его тепло. Возможно, он и разбудил ее, хотя вставал обычно совершенно бесшумно. Но даже во сне Алиса всегда знала, далеко Тесак или близко.
Сейчас ей хотелось, чтобы он был тут – тогда она рассказала бы ему о маленькой девочке, так похожей на нее. Нет, Алиса не считала, будто он что-то посоветует или поделится познаниями в этом вопросе. Тесак и в лучшие времена был не особо разговорчив. Но ей всегда было приятно видеть его серьезное лицо по ту сторону костра, внимательные глаза, говорящие о том, что он действительно слушает, а не просто дожидается возможности высказаться самому.
А ведь так, по опыту Алисы, проходило большинство бесед – люди не слушали других, а просто ждали своей очереди заговорить. Конечно, не такой уж у нее внушительный опыт, тем более что основную часть взрослой жизни она провела в психиатрической лечебнице, разделенная стеной со своим единственным собеседником. Но после того, как они с Тесаком покинули Старый город, Алиса провела немало времени, наблюдая за другими людьми в крохотных деревнях, за тем, как они относятся друг к другу, – и набралась довольно интересных впечатлений.
Утро выдалось холодным – таким холодным, что даже щеки пощипывало. В последней деревне, которую миновали Алиса с Тесаком, проходили зимние гулянья с ярмаркой, и Алиса купила там тяжелую вязаную шапку из серой шерсти и толстый, тоже шерстяной, свитер. На свитер Тесак согласился, а вот от шапки отказался, сказав, что она закроет ему уши, а они ему нужны.
Женщина, продававшая вязаные вещи, поглядывала на него искоса, и Алиса, расплатившись, поскорей потащила его прочь, пока он не заговорил о превращении в волка. Конечно, в волчьем обличье он не стал бы носить шерстяную шапку, но и Тесак-человек, с его обострившимся слухом, не любил, когда ему что-то мешало.
Превращение в волка Алиса обсуждать не любила. Обычные люди или начинали нервничать, считая Тесака сумасшедшим (он и был сумасшедшим, но и эту тему Алиса считала не слишком подходящей для беседы за ужином), или пугались, потому что верили в оборотней.
В последнем случае появлялись ружья и холодные взгляды и путников изгоняли, что Алису, конечно, не радовало. Бегство доставляло множество проблем (и хотя бежать им пришлось всего один раз, слухи преследовали их еще в трех деревнях, вызвав трудности с пополнением припасов), а удерживать Тесака от убийства всякого, кто угрожал им, было ох как непросто.
На самом деле было бы гораздо лучше, если бы Тесак вообще воздерживался от разговоров в незнакомой компании. Он был совершенно не способен на притворство, даже ради собственного блага.
Их путь вел на север, и чем дальше они продвигались, тем холоднее становилось. Вдобавок к регулярной смене времен года Алису, как та горошина под матрасом принцессы, постоянно терзало беспокойство о погоде. Ей хотелось найти какое-нибудь хорошее место, чтобы осесть на несколько месяцев и тем самым избежать необходимости постоянно искать пищу, тепло и кров.
Тесака совершенно не смущали ни ночевки на открытом воздухе, ни многочасовые переходы, а вот Алиса начала находить все это утомительным. Она не такая дикая, как он, не едва прирученная сила природы. Она предпочитает мягкую кровать древесным корням и любит, чтобы еда подавалась на тарелках.
«Однажды я доберусь до домика у озера (о котором всегда мечтала и который все еще ищу), и мой матрас будет таким мягким, какой только можно вообразить, и я лягу на него и утону, погружусь так глубоко в него, что никто меня не увидит. А потом укроюсь самыми теплыми, самыми толстыми одеялами, и буду спать, спать, спать сколько захочу, и не стану бояться, что какой-нибудь незнакомец подойдет ко мне ночью».