Если пошлина не устраивала дежурного офицера, бумага не выдавалась до тех пор, пока явившееся за ней лицо не возвращалось с правильной – опять-таки – суммой. Иногда, если проситель оказывался не в состоянии заплатить, разрешение могло быть продано с аукциона и доставалось кому-то другому.
Разумеется, если кто-то из Нового города желал попасть в Старый, ничего подобного не требовалось. Нужно было лишь получить в караулке на въезде серебряный пропускной жетон, а по возвращении к своему чистому безопасному дому показать его охраннику.
Многим молодым людям Нового города хотелось испробовать на вкус опасности улиц Старого, поразвлечься со шлюхами, демонстрирующими свой товар так, как ни одна порядочная девушка Нового города и помыслить бы не могла – и если их грабили бандиты или карманники лишали часов, то что из того? Все равно по возвращении отцы давали им еще денег на расходы, а у них появлялась забавная история, которую можно рассказать приятелям за рюмочкой коньяка.
Иногда в Старый город наведывались и юные леди из Нового, ищущие тех же приключений, что и отважные юноши. Но приключения, случающиеся с юными леди, обычно не из тех, о которых рассказывают за коньяком, и от них порой остаются шрамы.
Всякий раз, когда Николас видел девушек такого сорта – хихикающих и считающих, что они могут прийти в Старый город пропустить по стаканчику в баре, пофлиртовать с каким-нибудь бандитом и вернуться домой, – он пытался предостеречь их. Если они прислушивались к предупреждению, он провожал их к одному из пропускных пунктов. Если нет, он уже ничего не мог поделать, разве что заткнуть уши, чтобы не слышать криков, которые раздадутся в ночи за окном.
При въезде в Новый город и выезде из него существовало лишь два официальных контрольно-пропускных пункта – один на восточной, другой на западной стороне. Николас ждал в очереди к восточному. Двигалась карета со скоростью хворой улитки. Охранники, как известно, тщательно изучали каждое разрешение, проверяя и перепроверяя печати и подписи, чтобы убедиться в отсутствии поддельных документов.
Николас слышал рассказы о тех, кто пытался сфабриковать пропуск. Истории эти никогда не исходили из уст того, кто решился на подделку, потому что таких всегда уводили прочь, и никто никогда их больше не видел. Подобные истории неплохо способствовали пресечению попыток фальсификации.
Карету прислал Кролик, хотя стоящее на дверце клеймо принадлежало не ему. Это была фамильная печать «какого-то крутого ублюдка», как выразился Дэн, и Николас принял к сведению, что у Кролика, покровителя Мясорубки, имеется свой, вышестоящий, покровитель.
Скорее всего, именно этот покровитель финансировал все начинание и велел Кролику присмотреться к Николасу. Тот, кто вложил деньги в предстоящий поединок, несомненно, рассчитывал на хорошую отдачу, а хорошая отдача – это много, очень много ставок.
Ставки делались не только на победителя боя или даже каждого раунда. Игроки ставили на всё: кто нанесет следующие три удара, попадут эти удары в цель или нет, сломают кому-то из бойцов ту или иную кость или выбьют ли зуб. Состоятельные игроки выбрасывали огромные суммы на подобные мелочи.
Никто никогда не видел хорошей затяжной схватки с Мясорубкой, поэтому во время его боев такие мелкие ставки исключались. Некоторое время поединки Мясорубки еще приносили доход, поскольку люди приходили посмотреть на бойню, держа пари, как долго второй участник сможет выдерживать избиение. Но скоро людям стало просто неинтересно смотреть, как Мясорубка калечит очередного бедолагу.
По словам Дэна, Николас понял, что Кролик – и его покровитель – разрекламировали новый бой по всему Новому городу как бой, какого никогда прежде не было. Сам Николас был объявлен «единственным из живущих, способным продержаться против Мясорубки три раунда». Что ж, он чертовски надеялся, что действительно сможет не попадаться под жернова противника так долго.
Николас толком не спал с того самого дня, как увидел Хэтти. Каждую ночь он думал о ней, мечтал, как ее печальное лицо озарится улыбкой, грезил, как будет танцевать с ней в тихой-тихой комнате, где можно крепко прижать ее к себе. Когда он пробуждался, у него все болело: разум и тело отчаянно стремились к несбыточной мечте, и Николас ворочался с боку на бок, пока солнечные лучи не проникали в крохотное оконце.
Каждое утро Дэн видел его изможденное лицо и, полагая, будто Николас нервничает из-за боя, потратил немало времени, хлопая его по плечу и заверяя, что беспокоиться не стоит.
Но Николас нервничал вовсе не из-за боя. Его тревожило то, что она может быть там – и увидит, как он проиграет.
Наконец карета добралась до пропускного пункта. Николас думал, что солдаты откроют дверцу и станут расспрашивать пассажиров, но вся процедура была проделана четко и быстро непосредственно кучером. Пара секунд – и они поехали дальше.
– Как ни противно отдавать Кролику должное, но надо признать, что без этой печати на карете мы простояли бы тут гораздо дольше, – сказал Дэн, постучав костяшками по стенке экипажа. – Обычно все совсем не так просто.
Николас ничего не ответил. Он отодвинул занавеску и смотрел в окно. Никогда еще он не видел Нового города так близко.
Конечно, он видел сияющие здания. Однажды, еще мальчишкой, он забрался на вершину стены, которая окружала Старый город. Стоял предрассветный час, и солдаты, патрулирующие стену по обе ее стороны, дремали на ходу. Он проскользнул между двумя охранниками и ловко вскарабкался наверх, находя опоры для рук и ног там, где их, казалось, и не было вовсе. А потом сел, обхватил руками колени и стал ждать, когда взойдет солнце.
Он видел, как первые лучи коснулись крыш Нового города – чистых, аккуратных, ухоженных крыш. Из труб домов, где готовили завтрак, потянулись тонкие струйки дыма, и вскоре до Николаса донеслись ароматы хлеба и жарящегося бекона. Голод безжалостно вгрызся в кишки: у Бесс в последнее время было мало работы, поэтому и еды у них было мало – совсем недостаточно, чтобы насытить растущего мальчишку.
Из домов выходили люди, в которых Николас тут же опознал слуг (у них не было того надменного вида, который мальчик однозначно связывал с богатством). Слуги принимались наводить лоск на окна фасада, готовить экипаж для своего хозяина или подметать дорожки.
Это впечатлило Николаса больше всего – в Новом городе настолько чисто, что люди подметают даже общественные тротуары. Не то чтобы там действительно было что подметать – ни битых бутылок, ни окурков, ни оберточной бумаги из-под рыбы, ни луж крови, которые нужно убрать до начала рабочего дня.
Потом один из солдат поднял голову, заметил его и крикнул, чтобы он слезал со стены. Николас послушался и попытался отскочить прежде, чем охранник его сцапает, однако солдат оказался проворнее и поймал его за шиворот. Гад разбил мальчишке губу и поставил фингал под глазом, но Николас отомстил: качнувшись вперед, он притворился, что у него кружится голова, и вцепился в ногу постового. Солдат с отвращением отпихнул сопляка, но Николас уже выудил из его кармана пару монет.
И убежал – с заплывшим глазом, кровоточащей губой, зато сразу отправился в булочную, и купил целую буханку хлеба, и съел ее всю, сам, тут же в переулке, прежде чем отправиться домой к Бесс. Вторую монету он приберег на следующий раз, когда в доме снова не будет еды.
В тот день Николасу исполнилось шесть.
Теперь ему почти восемнадцать, он мужчина, а не мальчик. Но, глядя на чистые улицы, сияющие дверные ручки, элегантных прогуливающихся людей, он чувствовал все тот же гложущий голод и понимал, что никакого отношения к еде голод этот не имеет.
Казалось бы, это совсем немного – иметь возможность поесть, когда ты голоден, или пройтись по улице, не вдыхая вони падали.
«Эти люди, которые живут здесь, знают, что Старый город – ужасное место. Такое ужасное, что они даже не глядели бы на него, если бы могли. И все равно они оставляют нас жить там. Даже не пытаются помочь».
Он отвернулся от окна и задернул занавеску.
Карета свернула раз, другой, потом замедлила ход и остановилась. Николас услышал, как кучер спрыгнул с козел. И тут же, не успел Николас потянуться к ручке, открылась дверь.
– Джентльмены. – Кучер кивнул им, приглашая выйти.
Нужно отдать ему должное – кучер произнес слово «джентльмены» так, будто именно это и имел в виду.
Они стояли в переулке за очень большим кирпичным зданием, но переулок этот не шел ни в какое сравнение с переулками Старого города. Здесь не смердело нечистотами, не караулили ухмыляющиеся проститутки. Он вообще мало отличался от главных улиц, разве что свету было поменьше. Одна газовая лампа горела над белой, ничем не примечательной дверью.
Дэн постучал. Николас нервно переминался рядом с боссом. Теперь, когда они прибыли, когда бой был близок, он чувствовал, как клокочет внутри нервное возбуждение, которое до сих пор старательно подавлял.
«Пожалуйста, не дай мне выставить себя дураком перед всеми. Если мне суждено проиграть, пусть я, по крайней, мере проиграю достойно».
Он не знал, к кому обращается с мольбой, – может, всего лишь к себе самому, – так что невольно вздрогнул от удивления, услышав ответ.
«Просто воспользуйся тем, что в тебе есть».
– Чеш… – начал он, но тут дверь открылась, и какой-то мужчина – Николас назвал его про себя бандюгой из Нового города – поманил их внутрь.
Парень походил на бойца – сломанный нос, руки в шрамах, – но одежда его была чистой, опрятной, а лицо – лицом человека, плотно и регулярно питающегося.
– Это противник Мясорубки? – спросил парень, оглядывая Николаса с головы до ног.
И хотя он был ниже Николаса – немудрено, большинство людей были ниже его ростом, – результаты осмотра, похоже, не произвели на него особого впечатления.
– Да, – ответил Дэн.
– Что ж, сюда, – кивнул мужчина.
Он провел их по длинному белому коридору – Николас никогда не видел таких белых, почти что светящихся стен – к маленькой комнате с кушеткой, столом и одиноким стулом. На столе стояли кувшин с пивом, два стакана и миска, полная глянцевито блестящих фруктов.