ньги и симпатичная внешность не всегда приносят счастье.
В Лондон пришла весна, и Элизабет заметно раздалась. Она говорила, что теперь в маленький лифт вместе с ней больше никто не помещается и, когда они с Генри возвращаются с прогулок, ему приходится подниматься по лестнице. Элизабет немного преувеличивала, но ее живот и правда стал значительно выпирать. На Пасху она прекратила давать уроки в школе и пришла оттуда с огромным плюшевым мишкой, которого подарили дети. Она пообещала, что в сентябре вернется и покажет им малыша, а если он будет хорошенький, то, возможно, положит его в художественной мастерской и они смогут его нарисовать. Дети пришли в восторг, но Элизабет знала, что не сделает ничего подобного. В сентябре у них будет новый учитель рисования, который не потерпит, чтобы молодая мамаша вернулась и отвлекла все внимание на себя.
В последние недели Элизабет казалось, что без Эшлинг она ни за что не справилась бы. Она научила подругу готовить более сложные блюда, удивившись, что та почти ничего не умеет.
– Так ведь мне никогда и не приходилось готовить. Дома для готовки маманя всегда нанимала домработницу, а едва я познала счастье замужества, как мой муж решил, что предпочитает не есть, а пить завтрак, ланч и обед.
Эшлинг ходила за покупками, резала овощи и накрывала на стол, пока Элизабет отдыхала, подняв ноги вверх: от долгого стояния они начинали отекать.
– Ты слишком часто приглашаешь гостей. Зачем тебе сдались Саймон с его противной сестрой и ее мужем?
Эшлинг умело нарезала свинину кусочками и бросила их в кастрюлю.
Элизабет сидела на кухне, положив ноги на отделанную бисером скамеечку, которую нашел для нее Джонни.
– Ты не представляешь, какое удовольствие получает Генри. Он чувствует себя с ними на равных, если может пригласить их на обед к себе домой… Что ты делаешь?
– В рецепте написано: «Добавить немного сидра».
– Ты полбутылки вылила!
– Так это и есть немного, разве нет? Много – это целая бутылка!
Роды запаздывали на две недели.
– Непонятно почему, но задержка меня раздражает, – сказала Эшлинг, когда однажды июльским днем они сидели в квартире и смотрели на парк внизу.
– Странно, а я не против. Я чувствую себя как будто немножко во сне, словно время взято взаймы… Ох, я надеюсь, что с малышом все будет в порядке!
– Даже если и не будет, то, говорят, ты все равно будешь любить его ничуть не меньше или даже больше. Впрочем, давай не будем думать про подобные вещи… Кстати, маманя передает тебе привет, я сегодня получила от нее письмо. И еще одно от папани.
– С чего бы вдруг?
– Я удивилась, но оказалось, что он написал просто так. Раз маманя говорит, что они больше не увидят меня дома в Килгаррете, то единственный способ общаться со мной – это писать мне письма… Я думаю, он всегда чувствовал себя виноватым, когда маманя писала бедному Шону во время войны, а папаня ни строчки ему не написал.
Внезапно лицо Элизабет исказила гримаса.
– Что с тобой? – спросила Эшлинг.
– Уже второй раз… ой…
– Ясно, надевай пальто, чемоданчик стоит в прихожей.
– А Генри?..
– Я позвоню ему из больницы, поехали!
– А если мы не поймаем такси?
– Надевай свое шикарное летнее пальто. Его как раз для подобных случаев и покупали…
Эшлинг подбежала к окну и высунулась в него. Четырьмя этажами ниже мимо проезжало такси. Водитель услышал пронзительный свист и увидел рыжую девушку, которая махала ему из окна.
– Мы уже спускаемся! – закричала она.
Машина как раз подъехала к подъезду, когда они вышли на улицу.
– О черт, до чего же мне не везет! – заворчал таксист, бросив взгляд на Элизабет. – Опять сумасшедшая гонка в роддом! А я-то надеялся остаться наедине с такой красоткой…
Он гнал на полной скорости, а Эшлинг держала Элизабет за руку и говорила, что дети не рождаются в такси, что первые роды всегда медленные, что женщинам всегда кажется, будто схватки происходят быстрее, чем на самом деле.
– Ты должна признать, – сказала Эшлинг, когда они въехали в ворота больницы, – что я знаю о родах очень много для человека, который даже не испытал любовных утех.
Элизабет все еще смеялась, когда в коридоре к ней подошли акушерки.
Бледный Генри примчался в роддом. Они с Эшлинг обнялись в комнате ожидания.
– Говорят, осталось всего несколько минут. Ты как раз вовремя. Ты первым увидишь малыша, а то я боялась, что придется это сделать мне.
– Да какая разница! – Генри заикался от волнения.
Медсестра открыла дверь:
– Мистер Мейсон?
– Да-да, как она?
– Все хорошо, она отлично себя чувствует и хочет показать вам вашу прелестную малышку.
– Эйлин! – воскликнул Генри.
– Эйлин! – эхом откликнулась Эшлинг.
Кто угодно сразу понял бы, что Эйлин – самый прекрасный младенец в мире, а также самый спокойный.
– Интересно, Брендан-младший, Патрик и остальные тоже так выглядели? – спросила Элизабет, в восхищении разглядывая спящий сверток в руках.
– Ничего подобного! У них были красные злые лица семейства Дейли, они требовали внимания и уже в возрасте одного дня расталкивали всех вокруг локтями. Эйлин нежная и хорошего происхождения, по ней сразу видно. Посмотри на ее личико!
Они вгляделись в безупречное лицо малышки, и Эшлинг легонько провела пальцем по крохотным ручкам с малюсенькими ноготками.
– Невозможно представить, что когда-нибудь она сделает хоть что-то плохое, верно?
– Наверняка про нас думали точно так же, когда мы родились.
– А разве мы сделали что-то плохое? Нам просто немного не повезло, и мы справились, как смогли. Вот и все, что мы сделали.
– Да, именно так. Слышишь, Эйлин? Вот и все, что сделали твоя мама и твоя тетя Эшлинг.
– Не понимаю, зачем ты собираешься ее крестить, если ни во что такое не веришь.
– Сложно объяснить. Не важно, веришь или не веришь, просто есть такая традиция.
– Но ведь ты-то знаешь, что это не шутки. Крещение открывает врата благодати.
– Я думала, ты уверена, что протестантское крещение не считается! – засмеялась Элизабет.
– Считается и не считается одновременно. Считается, если не можешь получить настоящее крещение, хотя в твоем случае, возможно, на тебе лежит обязанность крестить ее по-настоящему. В конце концов, я тебя пять лет воспитывала в католической вере!
– Да уж, и она пугала меня до смерти.
– То есть крещение будет всего лишь светским мероприятием?
– Светским и обрядовым одновременно. Я бы сказала, что это формальность и традиция вместе.
– Ясно. Тогда чем будем угощать согласно обряду и традиции? Ростбифом, как в средневековые времена?
– Ну что за глупости! Угощать будем изысканными закусками, которые можно есть одной рукой, пока в другой держишь бокал шампанского.
– И кто придет?
– Большинство из тех, кто приходил на свадьбу.
– И Гарри тоже?
– Разумеется! Я не собираюсь терпеть старушечьи бредни от Генри и папы. Конечно же, Гарри приедет. Он может остановиться у Стефана, если так всем будет легче. Нет, не может, он остановится здесь, как и в первый раз. И я не позволю папе изображать доблесть и благородство.
– Элизабет, ты невероятна! Вот если бы кто-нибудь в Килгаррете смог бы убрать все препятствия с моего пути домой, как ты делаешь это для Гарри.
– Я уже сто раз говорила, что никто не мешает тебе вернуться в Килгаррет, кроме тебя самой.
– Ну да, говорила… Давай теперь обсудим угощения. Сами будем готовить или закажем готовые?
– Как насчет заказать готовые, а сказать, что приготовили сами?
Дорогая Эшлинг,
да-да, знаю, именно я не писала тебе, но я не знала, что написать. Оказывается, даже Имон отправил тебе открытку с днем рождения. Я понятия не имела. Думала, ты в немилости. А выходит, ты пишешь больше писем, чем святой Павел! Извини, я редко бываю дома и настолько занята другими делами, что мне почти ничего не рассказывают. Имон ничего не знает, Донал выглядит как влюбленный телок, Морин устраивает мне выволочки за то, что я вообще на свет появилась, поэтому от нее никакого толку, а маманя всегда считала тебя своей любимицей, и из нее про тебя слова не вытянешь.
Ладно, я написала не для того, чтобы извиняться или ныть. Мне кажется, маманя ужасно выглядит. Больше никто тебе про это не напишет, потому что они не замечают. Я бываю дома наездами и вижу, как сильно она изменилась в худшую сторону. Она заметно похудела и как-то пожелтела. Почти ничего не ест и иногда внезапно присаживается, словно испытывает боль. Возможно, я преувеличиваю, но прошлой ночью мне вдруг подумалось: если бы я уехала из дома и никто мне не сообщил, что мамане плохо, то я бы дико разозлилась.
Я не знаю, что тебе сказать по поводу другого дела. Честное слово, не знаю! Полагаю, это похоже на окончание любовного романа, только гораздо хуже из-за кучи проблем и суматохи. Не говори мамане, что я тебе написала, она рассердится. Она рычит на меня каждый раз, когда я упоминаю ее нездоровый вид. И я пишу не для того, чтобы заставить тебя вернуться домой из чувства вины. Если тебе пришлось так несладко, то ты правильно сделала, что ушла, и Донал тоже так считает. Но возможно, ты единственная, кто способен убедить маманю пойти к врачу. Она тебя слушается.
Надо же, Элизабет так быстро родила ребенка. Она, наверное, страшно недовольна. Я думала, в наше время в Англии незапланированные дети уже не рождаются. Должно быть, Элизабет впитала в себя воспитание, полученное в Килгаррете.
Целую,
– Написала достаточно для того, чтобы перепугать нас до смерти, и недостаточно, чтобы объяснить, что стряслось! – вскипела Эшлинг, читая письмо. – Десять месяцев от нее ни слуху ни духу, а теперь нате вам! Ну что за девчонка?!
– Если там у вас и правда деревня деревней, то почему бы тебе не попросить кого-нибудь из знакомых сходить проверить, как дела, и честно рассказать тебе? Попроси того, кого ты хорошо знаешь и кому доверяешь, – предложил Джонни.