– Но как же работа и все остальное?
– Нет никакой работы. В курсе осталась всего одна лекция. Я попрошу кого-нибудь провести ее и закончить курс. В колледже занятий нет. Так что все в порядке. Мы заказали билеты на самолет.
– Ты собираешься везти Эйлин на самолете?
– Генри, если хочешь, поехали с нами, а то ты выглядишь так, словно мы убегаем, бросив тебя одного.
– О нет, конечно, ты должна поехать. Извини, все слишком внезапно. Думаю, я не понимал, как много она значила для тебя… для вас обеих… Эшлинг здесь уже больше года и ни разу не съездила домой повидаться с матерью. Ну и как-то слишком неожиданно, что вы вдруг срываетесь с места без всякой причины…
– Без всякой причины? У Эйлин рак, повсюду, по всему телу. Врачи ее разрезали и тут же зашили обратно. Ей осталось всего пара недель.
Стюардесса сказала, что в жизни не видела такую красивую малышку. Эйлин улыбнулась, Эшлинг и Элизабет тоже улыбнулись. Они обе безумно устали. Эшлинг навела порядок в делах на работе, в квартире и в личной жизни.
– Я не смогу поехать в Грецию.
– Но когда все закончится, тебе нужно будет отдохнуть. Самое время поехать в Грецию, – сказал Джонни.
– Нет. В любом случае к тому времени я уже полностью использую положенный мне отпуск.
– Ну ты словно про школьные каникулы говоришь! Тебе положены отгулы по семейным обстоятельствам.
– Извини, тебе придется ехать в Грецию одному, если только ты не собираешься отложить поездку до следующего года.
– Что ж, тебе виднее.
Воцарилось молчание.
– Мне очень, очень жаль. Ты ведь знаешь…
– Да, знаю, – ответила Эшлинг.
Однако его сожаления не простирались настолько, чтобы поехать с ней в Ирландию или хотя бы проводить ее на самолет.
– Не обращай внимания, – прочитав ее мысли, утешила Элизабет. – На похоронах моей мамы он тоже не был.
В аэропорту они взяли машину напрокат и поехали в Дублин. По залитым солнцем улицам бродили целые толпы. Город заполонили туристы – американцы и иностранцы со всех концов света.
– Не понимаю, что они тут все столпились… Полно автомобилей, везде шум и гам. Ехали бы себе куда-нибудь в глубинку.
– Им нравятся сувениры и магазины, – сказала Элизабет. – Люди на них просто помешаны. Когда я водила экскурсии в Национальную галерею или в галерею Тейт, некоторые норовили отбиться от группы и пройтись по магазинам. Вот зачем бы им сдались эти магазины, когда в других местах есть точно такие же?
– Шей Фергюсон собирался сделать ремонт в комнатах возле его жуткого гаража, чтобы сдавать их туристам. Интересно, воплотил ли он свою задумку, оставшись без закадычного дружка Тони?
– Тебе будет нелегко вернуться. Все будут на тебя глазеть, верно?
– Элизабет, честное слово, мне наплевать! Если они такие сплетники, что я и моя жизнь их интересуют больше, чем бедная маманя, то и черт с ними!
– Да я не про то. Я хотела сказать, что ты должна быть готова к бурным эмоциям. Более бурным, чем если бы ты все время оставалась дома.
– Да, я понимаю. Слава богу, ты со мной поехала, спасибо тебе большое.
– Для меня она почти так же важна, как для тебя.
– Я знаю. Маманя будет очень рада… – Эшлинг внезапно сникла. – Ну что за чушь, как она может умереть?! Она же не старая, ей даже шестидесяти нет, что за несправедливость…
– Эшлинг, перестань, хватит! Ты же не смотришь, куда едешь, ты нас всех угробить собралась? Этим горю не поможешь…
– Ты права, извини.
– Когда мы с ней встретимся, то должны быть сильными. Именно этого она бы хотела, верно?
– Да, она бы хотела снова увидеть нас в Килгаррете и чтобы мы вели себя примерно и всех ободряли. Именно так нам и придется сделать.
Они никому не говорили, в какое время приедут, и папаня не узнал взятую напрокат машину, когда она проехала мимо лавки. Они увидели, как он запирает двери. Отец сгорбился и выглядел постаревшим, лицо покрылось морщинами, волосы растрепаны.
– Эшлинг, прекрати! Помни, зачем мы приехали, – сказала Элизабет, и Эшлинг сжала задрожавшие губы.
Она вышла из машины как раз в тот момент, когда Шон тяжело зашагал к дому. Элизабет вылезла с другой стороны, держа на руках заснувшую Эйлин.
– Папаня! – позвала Эшлинг. – Папаня!
Элизабет шагнула перед:
– Дядюшка Шон, мы вернулись, чтобы показать Эйлин ее тезку. Мы подумали, она будет рада увидеть малышку и узнать, что ее имя не забудут…
Тут Шон не выдержал и прямо на площади, где все могли увидеть, разрыдался, как ребенок. Они похлопали его по плечам, сами дружно высморкались и предложили ему большой носовой платок, который Элизабет заметила выглядывающим из его кармана. Тогда Шон выпрямился, и они пошли домой.
– Можно нам остановиться в нашей старой комнате? – спросила Эшлинг.
– Выбирайте любую, – ответил папаня.
Они поднялись наверх, оставили чемоданы на тех же кроватях, где когда-то спали в детстве, – по обеим сторонам белого комода. Потом покормили малышку, поменяли ей подгузник и сели, поставив переносную кроватку на пол между ними.
– Думали ли мы когда-нибудь в те годы… – начала Эшлинг.
– Нет, мы никогда ничего подобного не думали… Все должно было быть совсем по-другому, все должны были оставаться того же возраста, а мы бы просто доросли до них…
– И стали бы с ними ровней…
– И могли бы ложиться спать так же поздно, как они…
– Папаня говорит, она все еще спит… как ты думаешь…
– Да, – ответила Элизабет, – давай пойдем сейчас.
– С малышкой?
– Да. И помни, мы должны быть сильными.
– Я помню. Нет смысла приезжать домой, чтобы поплакать. Ей этого не нужно, ей нужно…
– Вот именно. Пошли.
Она выглядела совсем крохотной, или ей положили огромные подушки. Она всегда была крупной женщиной, а теперь ее голова, плечи и руки словно уменьшились в размерах. В комнате царил полумрак, но сквозь цветастые шторы все еще проникал свет и доносился городской шум: рев автобусного двигателя, крики детей на площади, цокот лошадиных копыт и скрип повозок.
Маманя была одета в голубой кардиган, который Эшлинг запомнила как один из праздничных нарядов, а теперь он превратился в домашний. На ночном столике лежали четки и католический молитвенник, стояли стаканы воды, бутылочки и лекарства.
– Ага, я так и знала! – улыбнулась маманя без слез на глазах, и ее голос звучал вполне буднично. – Вчера Шон сказал, что ему нужно позвонить из лавки. В воскресенье-то. По делам, говорит. Я знала, что он звонил тебе, но не хотел признаваться мне, если вдруг ты не приедешь. Дай-ка на тебя взглянуть.
– Маманя!
– Боже милостивый! Да с тобой никак Элизабет приехала? В комнате совсем темно, подойдите поближе, я на вас посмотрю.
– Мы втроем приехали. Я привезла ее, чтобы она на вас посмотрела…
– О чем ты? Кого привезла?
– Я привезла Эйлин познакомиться с ее приемной бабушкой… Других у нее не осталось. Вы единственная. Я подумала, ей нужно на вас посмотреть…
Элизабет положила малышку на кровать, и маленькая Эйлин потянулась к больной женщине, словно желая, чтобы ее взяли на руки.
Элизабет и Эшлинг стояли неподвижно. Исхудавшими руками маманя с трудом подняла ребенка и положила себе на грудь:
– Как чудесно, что вы привезли ее ко мне! Ах, Элизабет, я всегда говорила, что ты на голову выше любого из моих собственных детей. И уж точно куда выше, чем эта негодница, которую я люблю больше всех остальных, вместе взятых.
Тогда они подошли к кровати, поцеловали маманю и сели рядом, чтобы ей не приходилось вертеть головой, разговаривая с ними. Иногда она брала за руку Эшлинг, а иногда – Элизабет. Она говорила им, что не боится, и знает, что Господь ожидает ее. И что там она увидит Шона, Вайолет и остальных. А еще она всегда будет смотреть за ними с небес и молиться за них за всех. Она беспокоилась об отношениях Имона с отцом. Что случится, когда ее больше не будет здесь, чтобы поддерживать мир между ними? И какая жалость, что она не доживет до женитьбы Донала на этой милой девочке Анне Барри. Какая трагедия для них, ведь уже все распланировано, а теперь над свадебными торжествами будет висеть траур. Она сказала, что у Ниам есть голова на плечах, а потому проблем не будет. Ниам способна о себе позаботиться лучше любого из семьи. Потому что она самая младшая. За Морин маманя тоже не особо переживает. Морин теперь принадлежит семейству Дейли, она там прижилась, и детишек она обожает. А ныть она будет всегда, потому что характер такой.
Эйлин рассказала им, что получить предупреждение о грядущей смерти, а не погибнуть внезапно в аварии или на войне – это великое благо. Тогда есть время, чтобы подготовиться и сказать людям то, что не хотела говорить раньше, и уладить все заранее. Она даже написала небольшое завещание. Не то чтобы у нее так много имущества, но она хотела передать некоторые личные вещи. Это утешает.
Маманя ни словом не упомянула про отъезд Эшлинг и Тони из Килгаррета. Она сказала, что времени хватает. Доктор Мёрфи пообещал, что она будет в состоянии разговаривать еще неделю или две. Проблема в том, что она быстро устает.
Она поцеловала малышку в лобик и позволила им забрать ее. Держа дочурку в одной руке, другой Элизабет коснулась руки тетушки Эйлин.
– Я дам Эшлинг возможность приходить к вам одной, мы ведь не сиамские близнецы, – улыбнулась она.
– Вы всегда были неразлучны, словно и впрямь сиамские близнецы! – улыбнулась в ответ тетушка Эйлин. – Именно это было так чудесно, когда ты жила здесь. Слава богу, связь между вами сохранилась, когда вы выросли. Я так рада, что вы вернулись такими сильными, чтобы поддержать меня, мои славные девочки. Вы мне очень, очень помогли. Вы и сами знаете.
– Да, маманя, оставаться жизнерадостными в такое время не фунт изюму, но если ты хочешь именно этого… что ж, ты всегда получала то, что хотела.
– Вовсе нет, рыжик ты мой, тебя мне никогда не удавалось переспорить… Идите уже, дайте мне поспать.