Эшлинг подошла к отцу, взяла его за плечи и повела наверх.
– Невозможно поверить, – сказал он.
– Я знаю, папаня.
– Нет никакого смысла что-то делать, нет смысла дальше жить. Я не вижу никакой причины, чтобы чем-то заниматься, вставать по утрам, идти на работу…
Эшлинг внимательно посмотрела на него. Папаня согнулся и выглядел гораздо старше своих шестидесяти с хвостиком.
– Да уж, маманя наверняка обрадовалась бы, услышав подобные разговоры, когда и дня не прошло после ее смерти. Маманю еще даже не похоронили. Вот прям с ума бы сошла от радости. Ради чего она трудилась столько лет?
– Ты права, детка. – Папаня выпрямился. – Пойду-ка я на боковую.
– Я загляну минут через десять. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке.
Когда Эшлинг вошла, отец, в розово-серой пижаме, застегнутой на все пуговицы, одиноко лежал в огромной кровати. Его взгляд уставился в одну точку, по лицу текли слезы.
– Она была очень хорошей женой.
Эшлинг присела на кровать и потрепала его по руке:
– Вам обоим неимоверно повезло прожить в счастливом браке тридцать шесть лет. Мало кому так везет, папаня, так что попробуй посмотреть с такой стороны.
– Да… ладно… попробую.
– Как ты думаешь, что было хуже всего? – спросила Эшлинг с покрасневшими и заплаканными глазами,
Они сидели в своей комнате с большим стаканом виски каждая.
– Думаю, слова старушки о том, что Эйлин всегда отдавала свою еду другим детям, когда они с ней были маленькие. Я запросто могу себе представить, как она это делает, без лишних слов.
– Да, и бедолага Джемми из лавки. Какой кошмар… Он все вытирал нос рукавом и повторял, что хозяйка не вернется, она не вернется…
Они обе глотнули виски.
– Элизабет, если ты думаешь, что сегодня был кошмар, то подожди до завтра. Вот уж где будет ужас так ужас.
Элизабет снилось, что Джонни приехал в Килгаррет и сказал им, что Эйлин не умерла, что произошла ошибка.
Эшлинг снилось, что маманя велела ей выйти замуж за Джонни и привезти его в Килгаррет, чтобы он помогал папане в лавке.
Они обе проснулись усталыми и с легким похмельем.
А теперь пора и на похороны.
На гроб положили еще больше цветов, и на этот раз в церкви пел хор. Семья села в переднем ряду справа. Элизабет не сводила глаз с маленькой медной таблички, привинченной к спинке сиденья, к которому она прислонилась: «Помолитесь за друзей и родных Роуз Маккарти, ушедшей из жизни 2 января 1925 года. Вечная память». Интересно, закажут ли О’Конноры табличку для тетушки Эйлин? И годы спустя найдутся ли благочестивые люди, которые преклонят здесь колени и помолятся за друзей и родственников Эйлин О’Коннор? Мысли Элизабет все крутились вокруг таблички, чтобы не думать о заваленном цветами гробе, стоявшем всего в нескольких ярдах от ступеней алтаря.
Эшлинг часто недоумевала, как можно вынести печальное зрелище опускания тела в землю. Почему бы не попрощаться у ворот кладбища, предоставив могильщикам сделать все остальное? И только когда тело мамани вынесли из церкви, она поняла почему. Нужно пройти весь путь целиком и закончить жизнь с этим человеком. Она без всяких эмоций наблюдала, как с гроба сняли цветы и бережно положили их возле могилы. Затем осторожно и мягко, словно маманя все еще могла почувствовать боль, гроб опустили. Папаня первым бросил горсть земли на гроб. Яму заполнили землей, сверху положили цветы, и люди стали расходиться к Махерам, к Ханрахану или в гостиницу, чтобы выпить. Многие вернулись в дом на площади, где под руководством Пегги, которая проплакала все это время, на стол выставили тарелки холодной ветчины, курицы и салата. Ее слезы даже попали в кувшин с молоком, и она захлюпала носом и сказала, что если бы хозяйка была жива – Господи ее помилуй! – то рухнула бы замертво, увидев такое безобразие на своей кухне.
Они вернулись через пятнадцать дней. Эйлин прожила только десять дней из отведенных ей врачами двух недель. Генри встретил их в аэропорту. Он очень обрадовался, снова увидев малышку Эйлин, и клялся, что она успела вырасти. Генри проявил большое участие, выслушивая истории Элизабет и Эшлинг о событиях в Килгаррете, и на его глаза навернулись слезы.
– Поедем с нами. Поживи пока у нас, – предложила Элизабет. – Что тебе делать в пустой квартире? Будет гораздо лучше, если ты вернешься к нам.
– Да, – любезно поддержал Генри. – Прошло слишком мало времени, у тебя душа не на месте.
– Нет, правда, я лучше домой поеду. Думаю, мне нужно побыть дома. В любом случае, скорее всего, Джонни будет заглядывать. Я сообщу ему, что вернулась.
– Джонни уехал в Грецию, – сказал Генри. – Он предупредил меня в прошлую пятницу, что, возможно, в воскресенье соберется группа для поездки туда и он поедет с ними. Он передавал вам обеим привет.
– Кажется, она сильно расстроилась, что Джонни уехал в Грецию, не сказав ей ни слова, – позднее заметил Генри.
– Ну, во-первых, сейчас она в любом случае расстроена… А во-вторых, у Джонни совсем нет сердца. Как только осознаешь это, то перестаешь обращать внимание, но Эшлинг пока еще не осознала.
– А ты когда осознала? – Вопрос прозвучал довольно робко: Генри не хотел выпытывать подробности.
– О, пожалуй, довольно быстро. Но я смирилась. Эшлинг куда смелее меня. Не думаю, что она так легко стерпит подобное поведение…
– И что тогда будет?
– Отношения закончатся, и я пообещала ее матери, что в таком случае попытаюсь убедить ее вернуться в Килгаррет.
– Женщины все знают наперед, – сказал Генри.
– Тебя что-то беспокоит, – заговорила Элизабет позднее, когда они уложили Эйлин в кроватку. – В чем дело?
– Я не хотел вываливать на тебя проблемы, когда ты едва переступила порог дома.
– Я уже давно дома. Что случилось?
– Просто ужасная несправедливость, вот что. Я не против того, что они сделали, но сама бесчестность их поступка меня убивает… – Генри выглядел очень огорченным, и Элизабет встревожилась. – Я так и знал, что все именно так и будет, я говорил тебе! Я говорил, что не верю ни единому их слову. И я оказался прав. Я знал, что они не собираются нанимать начинающего, это все пустая болтовня…
Генри поведал сложную и запутанную историю офисных интриг. Образовалась вакансия, куда разумнее всего было бы взять молодого адвоката, недавнего выпускника, который начал бы с самого низу карьерной лестницы и мог бы обучиться всем делам в офисе. Однако вместо этого приняли ровесника Генри, который специально приехал из Шотландии, а никто не поедет аж из Шотландии, не получив каких-то гарантий, не достигнув определенных договоренностей. Теперь он будет сидеть в одном кабинете с Генри, и они оба будут заниматься оформлением документов по передаче прав на недвижимость.
Разумеется, старший партнер произносил красивые речи про то, что работы стало больше, что нужно удвоить усилия, но только слепой не видел, что происходит на самом деле.
Слова мужа тяжелым камнем легли на сердце Элизабет. Она уже слышала подобные истории. Много раз. От отца.
Глава 20
Джонни вернулся из Греции с чудесным загаром и отросшими волосами. Стефан сказал, что он выглядит как настоящий пижон, но Элизабет, которая тоже была в магазине, возразила, что ему идет.
– Скажи-ка, неужели море там действительно такое синее, как на тех открытках, что ты посылал?
– О, мне нет прощения, я ни одной открытки не послал! – засмеялся Джонни, ничуть не раскаиваясь.
Он рассказал ей несколько беззаботных историй про микроавтобус, который на честном слове довез их в Грецию и обратно; про Сьюзи, которая сидела за рулем бо́льшую часть времени, говорила по-гречески и ловила рыбу руками. Сьюзи. Элизабет покатала имя на языке. Сьюзи. Интересно, воткнется ли оно ножом в сердце Эшлинг, как когда-то случалось с ней самой?
– А как там у вас все прошло? – поинтересовался Джонни. – Душераздирающе?
– Очень печально, очень тяжело на сердце, но нет, не душераздирающе. В Ирландии похоронам придается гораздо большее значение, чем здесь.
– О да, веселые ирландские поминки с песенками и выпивкой, и все такое.
– Ничего подобного! – разозлилась Элизабет.
– Извини, – озадаченно сказал Джонни. – Кажется, сегодня я всех раздражаю. Я позвонил Эшлинг, чтобы сообщить, что вернулся, а она явно не в духе.
– У нее мама недавно умерла.
– Знаю, но я всего лишь спросил, не хочет ли она, чтобы я зашел к ней сегодня вечером и приготовил какое-нибудь греческое блюдо.
– И?..
– И она ответила, что мне следует сделать с моими греческими блюдами, сковородкой и всем остальным. Боюсь, ее даже на Харли-стрит слышали.
Элизабет расхохоталась во все горло:
– В самом деле? Вот молодец!
– Какого черта молодец?! Да она спятила!
– И что ты теперь собираешься делать?
– Попробую зайти с другой стороны.
Может быть, именно так ей и следовало поступить много лет назад? Слава богу, тогда она этого не сделала. Было бы слишком утомительно пытаться совладать с перепадами настроения Джонни, устраивая ему столь же драматичные сцены. Нет, хорошо, что она не такая боевая, как Эшлинг.
Эшлинг отказалась пообедать во французском ресторане и поехать на выходные в Брайтон, она сломала присланную им розу и выкинула ее из окна квартиры.
Через два дня Джонни сумел перехватить ее по дороге на работу.
– Могу я узнать, по какому поводу все эти истерики?
– Позвольте мне пройти.
– Эшлинг, я всего лишь хочу с тобой пообедать. Что за мелодрама?
– Извините, вы мне мешаете.
– Да скажи мне наконец, что я такого сделал?
– Ты поехал в Грецию без меня, сволочь ты этакая!
– Но ты же сама отказалась ехать… Ты не могла…
– И тогда ты поехал сам по себе.
– Ну разумеется! Мы ведь не обязаны держаться друг за друга, мы никак не связаны…