– Ну, она другие слова использовала… что-то там про высшее наслаждение супружеской жизни, результатом которого является рождение детей… Если она имела в виду не постельные дела, тогда что?
– Ах да, вспомнила. Но если честно, я думаю, что людям нужна именно любовь, ведь о ней все песни, и фильмы, и стихи, а не про постель.
– Но ведь заниматься любовью прекрасно! – заявила Джоанни.
– Тебе-то откуда знать? Ты всего лишь от других слышала!
– Ну-у-у… Дэвид занимался.
– Да ладно!
– Он так говорит.
Ничего себе новости!
– А он рассказал, как оно? – Взбудораженная Эшлинг чуть не упала с кровати.
– Говорит, что заниматься любовью – неописуемое удовольствие… и что мне понравится! – Джоанни была чрезвычайно довольна собой.
– «Неописуемое удовольствие» – всего лишь пустые слова! Из них ничего не понять. И конечно, он хочет, чтобы ты думала, что тебе понравится, ведь тогда ты с ним пойдешь до конца…
– И тогда мы в любом случае узнаем, каково оно! А не будем сидеть и гадать, – дерзко заявила Джоанни.
– И то правда… Но разве ты не против?
– Я только за!
И они покатились со смеху.
– Тогда действуй! О чем тут еще думать? – поинтересовалась Эшлинг.
– А почему я? – Джоанни не вдохновила идея стать первопроходцем.
– Ну ты мозги-то включи! Как я могу с кем-то переспать? Нельзя же постучать кому-нибудь в дверь и сказать: «Привет, я Эшлинг О’Коннор, и моя подруга Джоанни Мюррей хочет, чтобы я попробовала половой акт с кем-нибудь, прежде чем она наберется храбрости заняться любовью с Дэвидом Греем, так что можно мне войти и давайте разденемся?»!
– Да я не в этом смысле…
– А что еще я могу сделать? Это у тебя есть парень, это твой парень говорит, что тебе понравится, и это тебе чешется попробовать. Я тут только в роли болельщика.
– Я никогда не рискну! Пустая болтовня, и ничего более. Я с ума сойду от страха забеременеть. В любом случае Дэвид предлагает лишь потому, что ожидает отказа. Никто в здравом уме не согласится же!
– Думаешь, он тебя бросит, как только получит свое?
– Ну да. И еще, как он сможет мне потом доверять? Если я пересплю с ним, то почему бы мне не переспать с кем-нибудь другим? Он непременно так и подумает.
– В таком рассуждении наверняка должна быть ошибка, – сказала Эшлинг. – Иначе как бы кто-то вообще встречался с кем-то, если все так считают?
– Глупая, сначала ведь женятся, а потом уже можно, – уверенно заявила Джоанни.
– А как насчет того «неописуемого удовольствия»? С кем-то же он занимался любовью…
– Он ездил на каникулы на юг Глостершира. Там все это делают. Похоже, там все по-другому, совсем не так, как здесь.
– Тогда почему он не попробовал со многими, раз уж там все спят со всеми?
– Эшлинг О’Коннор, ты намеренно придираешься к словам! С тобой невозможно разговаривать! – разозлилась Джоанни.
– Да мне просто любопытно! – запротестовала Эшлинг. – Почему все думают, что задавать вопросы ненормально? Что тут такого-то?
Семья Джоанни охотно приглашала Эшлинг в гости, считая ее умной и забавной девочкой. За столом у Мюрреев Эшлинг блистала остроумием и вызывала веселье, тогда как то же самое поведение дома, по мнению мамани, Имона и Морин, выглядело эгоистичным и показушным. Впервые в жизни Эшлинг начала понимать, что в доме Мюрреев ее считали этакой изюминкой, а в собственном доме она всем приелась. Возможно, все в Килгаррете так любили Элизабет, потому что она была изюминкой, а когда она вернулась домой, то там вышло черт знает что.
Хорошо хоть к Мюрреям можно пойти, а то дома тоска зеленая. Маманя так испугалась за Донала, когда он болел, что теперь стоит ему кашлянуть, как она оглядывается на него, хотя вида не подает.
Тот день, когда отец Карни приходил проводить соборование, показался сплошным кошмаром. Сначала пришла монахиня, чтобы подготовить Донала и комнату к таинству. Папаня дико разозлился и заявил, что монахини вечно везде лезут, делать им больше нечего, зачем готовить к чему-то ребенка вроде Донала? Во время соборования маманя держала Донала за руку и улыбалась. Пегги плакала в дверях, и маманя сказала, что, наверное, у Пегги простуда, ей следует пойти посидеть у камина, а не стоять на сквозняке. Отец Карни объяснил, что соборование может привести к двум результатам: или вернет здоровье и силы, или утешит больного и даст легкую смерть. Имон буркнул что-то про беспроигрышную ставку, так маманя его потом чуть не убила и велела держать свои языческие верования при себе, подальше от спальни Донала.
В любом случае Доналу полегчало. Теперь ему следовало поберечься, чтобы снова не схватить воспаление легких, и, похоже, маманя считала, что пневмония, как коварный враг, все время караулит за дверью в ожидании возможности ворваться внутрь.
Эшлинг казалось очень странным, что Господь постоянно посылает неудачи тем, кто менее всего способен вынести удары судьбы. В конце концов, Шон не был злодеем, он был хорошим парнем, который верил в правое дело, а Господь позволил, чтобы его разорвало на кусочки. Донал самый милый в семье, а Господь дал ему астму и к тому же посылает воспаление легких, которые и так слабенькие. Морин и Имон такие противные, но оба здоровы как быки. У Господа вообще нет понятия о справедливости! Маманя так много работала, ночами не спала, а получила взамен отпуск или красивую одежду? Нет. Эшлинг и сама весь год вкалывала в школе, как раб на плантациях, и что в результате? Где хоть какая-то награда или благодарность? Все, что она получила, – это признание сквозь зубы, что она наконец-то взялась за ум и хотя бы попробовала нагнать упущенное.
Миссис Мюррей сказала, что в Священном Писании есть фраза «кого любит Господь, того наказывает», и они в конце концов нашли эти слова, и тогда Эшлинг заявила, что Господь наверняка просто без ума от нее, потому что наказывает ее с утра до ночи – уродливыми волосами, прямыми ресницами и чертовыми монахинями! Миссис Мюррей и Джон, брат Джоанни, изучавший богословие, долго смеялись, и Эшлинг повторила реплику дома в надежде развеселить маманю. Маманя ответила, что это богохульство и что Эшлинг все больше скатывается к игре на публику.
Эшлинг нравилось болтать с Джоном Мюрреем, когда он временами приезжал домой из семинарии на уик-энды. Он рассказывал им некоторые вещи про обучение, которые следовало держать в секрете. Джоанни и Эшлинг с круглыми глазами слушали про уроки по этикету, как будущих священников учили вести себя за столом, пользоваться ножом и не запихивать еду в рот руками. Эшлинг решила поделиться его рассказами дома, но, как обычно, вызвала не хохот, а недовольство.
– Этот мальчишка Мюррей и так уже олух царя небесного, раз решил податься в священники, вместо того чтобы получить свою долю огромного семейного дела, а если еще и болтает про то, какие они там все дурачки, то и вовсе болван, – сказал папаня.
Маманя, разумеется, разозлилась на столь неуважительное отношение папани к церкви, но еще больше взъелась на Джона Мюррея:
– Семинария для него теперь второй дом, нельзя разбалтывать семейные секреты всем подряд! Это предательство!
Эшлинг припомнила собственные небольшие предательства. Однажды она заставила Мюрреев кататься по полу, изобразив папаню, который приходит домой из лавки и ведет себя словно султан, приказывая принести воду для умывания, чистое полотенце, тапочки и лучший стул – без единого слова. Слов не требовалось, ведь все члены семьи отлично знали его нетерпеливые жесты. Любой, кто оказался под рукой, Пегги, Ниам или сама Эшлинг, со всех ног бросался его ублажать. С маманей он таких пантомим не разыгрывал, а Эшлинг удалось очень точно его скопировать. Она покраснела, подумав, как рассердилась бы вся семья, если бы узнала, что она изобразила пародию на ежевечерний ритуал. Однако провести бо́льшую часть лета в доме Мюрреев не казалось ей изменой. Там было так солнечно, а большой сад спускался к самой реке. Если хочешь посидеть на солнышке, то можно взять шезлонг, а не класть на ступеньки сложенный коврик или кухонную подушку, как дома. Оставшиеся после еды пирожные и печенье всегда убирали обратно в коробки, а дома все лежащее на столе тут же сметалось до последней крошки.
Роман Джоанни с Дэвидом Греем достиг пика с началом учебного года. Дэвид бездельничал до самого октября и упрашивал Джоанни пропустить школу, чтобы съездить куда-нибудь на денек. Предложение звучало крайне соблазнительно, но Джоанни, почти готовая сдаться, понимала всю опасность такой затеи, хотя Эшлинг согласилась прикрыть подругу.
– Я могу сказать сестре Катерине, что тебе стало плохо по дороге в школу и мне пришлось отвести тебя обратно домой.
– Она ни одному твоему слову не поверит! – честно заявила неблагодарная Джоанни.
– Проблема в том, что никто из тех, кому она поверит, не согласится тебя прикрывать, – заметила Эшлинг.
В конце концов Джоанни поддалась на уговоры Дэвида. Он сказал, что возьмет корзинку для пикника и немного сидра, а еще он мог попросить машину на целый день, чтобы поехать куда-нибудь в горы или к морю, и Джоанни решила рискнуть. Она считала, что вероятность успеха повысится, если не вмешивать в дело Эшлинг, с чем та нехотя согласилась. В ней до сих пор – и совершенно несправедливо! – видели возмутителя спокойствия, из-за чего и Джоанни могла попасть под подозрение.
По невероятной счастливой случайности в тот день никого из Мюрреев не должно было быть дома. Миссис Мюррей уезжала в Дублин за покупками. Джон еще не вернется из семинарии. В гости никого не ждали. Второй брат, Тони, жил в Лимерике, где изучал торговлю вином, и не собирался приезжать, а служанка Мюрреев Норин получила выходной и уехала к семье в Уэксфорд. Это был единственный день в году, когда у Джоанни могло быть алиби.
Через двадцать минут после начала первого урока, а именно христианской доктрины, Джоанни встала и сказала, что ей нехорошо. Проведя некоторое время в раздевалке, она вернулась и заявила, что совсем плохо себя чувствует, и попросила разрешения пойти домой. Сестра Катерина оглядела класс в поисках сопровождения и ни на секунду не задержала взгляд на Эшлинг, которая вместе с другими добровольцами энергично трясла поднятой рукой.