Я много времени провожу в магазине мистера Ворски. Забегаю туда после занятий в колледже или приезжаю на велосипеде после ужина с папой. Теперь, когда Джонни стал деловым партнером, в магазине много всяких изменений и улучшений. Иногда мы бываем там все вчетвером, к нам присоединяется даже подруга мистера Ворски Анна. Клянусь, ей уже семьдесят! Мне кажется, мы почти стали одной семьей, хотя никто из нас не родственник. Странно, правда?
Еще раз спасибо за шарфик! Джонни Стоун сказал, что в нем я просто огонь!
Целую,
Каждый год в мае Эйлин напоминала домашним про день рождения Элизабет. И даже готовила по открытке для Имона, Донала и Ниам, чтобы они их только подписали. В этом году Имон взбунтовался.
– Маманя, я уже слишком взрослый, чтобы посылать глупые открытки с цветами и подковами какой-то женщине в Англии, которую едва помню!
– Элизабет Уайт росла под одной крышей вместе с тобой целых пять лет как сестра, и ты будешь ее помнить так долго, как я тебе скажу! – отрезала Эйлин.
– Но, маманя, она уехала сто лет назад! Когда она жила здесь, я был ребенком. А теперь я взрослый, она подумает, что я в нее влюбился или еще что. Это же ни в какие ворота не лезет!
– Я покупаю открытку, я ее отправляю. Я помню про день рождения. Все, что от тебя требуется, – это взять в свою огромную лапу ручку, написать две строчки и поставить кривую безграмотную закорючку вместо подписи! – Тон Эйлин возражений не допускал.
– Розовые сопли какие-то, – ворчал Имон. – Если в городе узнают, то меня засмеют!
Донал написал длинное послание о том, как ему понравилась книга с акварелями, которую прислала Элизабет. Эйлин пришлось дать ему дополнительный листок бумаги, так как места на открытке не хватило.
Ниам накатала бессвязное и маловразумительное повествование о школьной жизни, испещренное неведомыми Элизабет действующими лицами, новыми монахинями и друзьями, которые были еще в пеленках, когда она уезжала.
Морин в деталях рассказала про маленького Брендана, или Брендана-младшего, как его называли домашние, чтобы отличить от отца.
Пегги подписалась на открытке, а Эйлин сочинила длинное письмо, описывающее изменения и события в городке.
Именно Эйлин рассказала Элизабет про новый кабинет Эшлинг: сразу на входе в лавку, на небольшом возвышении, вдали от толпы, но в то же время вместе со всеми, если вдруг захочется к ним присоединиться. Эйлин сообщила, что Джоанни Мюррей вернулась домой после окончания школы и теперь собирается уехать в Дублин, чтобы получить замечательную работу в компании по импорту вина. Поскольку Джоанни изнывала от праздности, то зачастила в лавку к О’Коннорам и пыталась отвлекать Эшлинг. Эйлин с гордостью написала, что Элизабет будет рада узнать, что мисс О’Коннор, как ее теперь называют в лавке, заявила подруге, что работа есть работа, а молодой господин Мюррей, брат Джоанни по имени Тони, однажды зашел в лавку и сказал то же самое.
Именно Эйлин объяснила, что они редко видят Морин и Брендана вместе с Бренданом-младшим, поскольку в семействе Дейли любят командовать и присвоили молодых себе, однако со временем все наладится. Просто у них множество старых тетушек и двоюродных сестер, которым вовсе заняться нечем, кроме кур да индеек, поэтому они жаждали завладеть новорожденным целиком и полностью. Все изменится, когда братья и сестры Брендана Дейли вступят в брак и заведут детей, и тогда Морин вздохнет с облегчением.
Эйлин написала, что у Донала все еще слабые легкие, ему нужно беречься, не перенапрягаться и избегать простуд, но, слава Всевышнему, он чувствует себя гораздо лучше, чем они могли надеяться, и вымахал в симпатичного пятнадцатилетнего парня. Он почти такого же роста, как была Элизабет, когда возвращалась в Англию в свои пятнадцать лет, и может достать книги с верхней полки шкафа в гостиной, не вставая на цыпочки.
Пегги встречается с очень славным молодым человеком по имени Кристи О’Брайан. Он работает на ферме недалеко от дома отца Брендана Дейли. С одной стороны, Эйлин желала ей счастья и надеялась, что у них все сложится, ведь Пегги уже за тридцать, а ей до сих пор не выпадало хорошего шанса на замужество, а с другой стороны, и это весьма эгоистично, надеялась, что Пегги надоест своему ухажеру и останется у О’Конноров.
Элизабет иногда думала: если бы пришлось полагаться только на рассказы Эшлинг, то могло бы показаться, что после ее отъезда в Англию жизнь в Килгаррете давно прекратилась.
К своему огромному облегчению, Элизабет обнаружила, что монахини ошибались: Джонни все еще относился к ней с уважением. И даже, кажется, больше любил ее. А она чувствовала себя с ним взрослой, уверенной в себе и гордилась собой. На обратном пути в Лондон, когда они пробирались сквозь завесу дождя, Джонни выглядел более счастливым и жизнерадостным, чем когда-либо раньше. Пока он сосредоточенно вел машину, Элизабет разглядывала его лицо и удивлялась, как он может легко и беспечно болтать про забавного старого фермера, который позволил пострелять кроликов, про то, как поставить заплатку на фургон, чтобы он не протекал, и про то, что скажет мистер Ворски о привезенных ими сокровищах. Джонни ведь наверняка постоянно вспоминал, как они занимались любовью, но какое же у него самообладание, раз он способен говорить о чем-то другом. Элизабет тоже была рада беззаботно поболтать на другие темы, вместо того чтобы постоянно прокручивать в голове события прошлой ночи. Она видела, что ему это нравится. Время от времени он трепал ее по руке и говорил:
– Ты знаешь, что ты просто прелесть?
В колледже никто не заметил потерю девственности. Кейт спросила, хорошо ли она провела уик-энд, и рассказала про кошмарную вечеринку, когда кто-то украл из лаборатории чистый алкоголь, его разбавили лимонадом, все напились и почувствовали себя отвратительно.
Отец тоже ничего не заметил. Он брюзжал и нервничал, так как эта надоедливая миссис Эллис хотела прийти, чтобы помочь с подготовкой к игре в бридж, а он сказал ей, что дочь поможет. А теперь оказывается, что дочь поздно вернулась домой с севера, поздно пришла из колледжа и кое-как готовит ужин.
– Сегодня ведь моя очередь принимать гостей! Ты всегда готовила сэндвичи… и закуски, – начал скулить отец.
– Папа, очередь и в самом деле твоя, так что можешь сам приготовить закуски и сэндвичи. У меня есть печенье и немного сыра. Хлеб в хлебнице, масло в кладовой. Гости твои, ты и готовь.
– Но мы же так не договаривались…
– Папа, разве с тобой можно о чем-нибудь договориться? Скажи мне! Как хоть кто-нибудь сможет прийти к соглашению с тобой о чем угодно? Я только что вернулась из первой поездки к твоей жене. Бывшей жене. К женщине, на которой ты женился двадцать лет назад… И предположительно, любил ее тогда, а она любила тебя. Но ты меня хоть о чем-то спросил? Ни слова не сказал! Может, мама лежит в больнице на пороге смерти? Может, она ужасно несчастна. Да что угодно с ней может быть, но тебе наплевать! По крайней мере, она поинтересовалась, как у тебя дела, и Гарри тоже интересовался, и они хотели знать, как ты живешь сейчас. Но ты настолько бесчувственный, что не спросил про них ничего.
Элизабет едва сдерживала слезы.
Отец сел.
– Да что я такого сделал? – Он выглядел как школьник, которого наказывают непонятно за что.
– Черт возьми, дай мне хлеб, и я намажу его маслом! Отрежу корочки и оставлю на подносе, – сдалась Элизабет.
– А разве ты не будешь разносить закуски?
– Ничего себе заявки! Я никогда не понимала, почему мама называла тебя ледышкой, а теперь наконец поняла!
– Я так и знал, что Вайолет и тот малый настроят тебя против меня. Я знал, что именно это они и задумали, когда уговаривали тебя приехать к ним.
Элизабет уставилась на него в полном недоумении и внезапно расплакалась, закрывая лицо руками и стараясь не смотреть, как отец убирает хлеб в сторону, чтобы не намок от слез, а то ведь потом не из чего будет делать сэндвичи.
Мистер Ворски был единственным, кто заметил изменения в Элизабет, и считал, что знает причину. Элизабет вела себя так, словно стала частью семьи, состоявшей из самого мистера Ворски и Анны Стреповски во главе, а Джонни, очевидно, являлся их наследником. Элизабет говорила так, словно выходила замуж в королевскую семью. Стефан Ворски посмеялся про себя над приходящими в голову вычурными идеями, но именно так оно и выглядело.
– Мистер Ворски, а вы не задумывались над новой вывеской для магазина? Вы ведь знаете, в колледже мы изучаем каллиграфию, и преподаватели всегда ищут какие-нибудь настоящие заказы… Я вчера говорила Джонни, что вывеска с позолотой может быть очень к месту. Он вам не сказал? Нет? Ну что ж, я не хочу навязываться со своими идеями…
Или вот в другой раз:
– Мы с Джонни собираемся сделать надпись с именем вашего магазина на фургоне. Вы согласны? Или предпочли бы не привлекать внимания? Джонни поспорил со мной на два шиллинга, но я вам не скажу, на что именно он поставил!
Мистер Ворски втайне поделился своими подозрениями с Анной Стреповски, но она только фыркнула и сказала, что у него слишком богатое воображение.
– Все мужчины думают: если женщина выглядит счастливой, то только потому, что мужчина доставил ей удовольствие!
Мистер Ворски не собирался спорить о принципах и убеждениях, но был готов поставить любые деньги на то, что его подозрения верны.
Элизабет безумно переживала о том, что будет дальше. Захочет ли Джонни попробовать снова, и если да, то где и когда? И следует ли ей проявить энтузиазм или придерживаться решения, будто ночь в гостинице больше не повторится? И как насчет контрацепции? Джонни сказал, что принял меры и проблем не будет. У Элизабет не хватало опыта понять, о чем он говорил, но, надо полагать, это означало, что в нее не попали маленькие сперматозоиды, от которых может произойти зачатие, поскольку Джонни сделал так, чтобы они остались на простыне. Элизабет заливалась краской при одной мысли о том, что кому-то пришлось менять после них посте